— И это дядя Джон унес вас на руках в лес? Дядя Джон занимался с вами любовью? С дядей Джоном вы лежали под сосной и пили спиртное? Значит, дядя Джон неожиданно стал меньше ростом и начал двигаться с грацией балетного танцора? Давайте закончим с этим, миссис Фэннинг.

Она снова спряталась под защиту отцовской руки.

— Давайте я расскажу, как я себе представляю эту историю, — продолжил я. — Вы поразвлекались вволю с Черным Монахом, лица которого так и не увидели и имени так и не узнали. Но в конце концов он слишком разошелся, и вы действительно побежали в студию Джона Уилларда за помощью, утешением, сочувствием. Он был там. Потом он ушел на концерт, поскольку и так уже опаздывал из-за вас. Он, наверное, пообещал вам, что потом сразу же вернется. Но после ухода Уилларда появился ваш муж. Он обвинил во всем Уилларда. Вы ничего не сказали, но позволили ему отвести вас домой.

Примерно в это самое время Уилларда убили. На следующий день ваш отец захотел знать, кто обошелся с вами так жестоко. Вы оказались в тупике, миссис Фэннинг. Вы не спросили имя этого мужчины, но признаться в этом — значило ранить вашего отца еще больнее. Но ваш муж подал идею, которая запала вам в душу, и воспользоваться ею теперь было вполне безопасно. Джон Уиллард погиб. Он не мог вступиться за себя. И вы назвали его имя. Я утверждаю, что запятнанный ангел Нью-Маверика не запятнан ничем, кроме вашей лжи, миссис Фэннинг.

На мгновение в комнате стало совсем тихо, а потом Пол Фэннинг начал смеяться. Это был нездоровый смех. Я резко обернулся к нему и увидел, что он хохочет как ненормальный, а из глаз текут слезы.

— Так это не Джон! Какая шутка! Какой несравненный фарс! Мне следовало бы знать! Все эти годы! Мне следовало бы знать! Мне следовало бы знать, что никогда, ни разу за всю твою проклятую жизнь ты не сказала правды!

Келли шагнул вперед:

— Спокойно, Пол.

— «Спокойно»! — закричал Пол. — «Спокойно», боже милостивый! После всего, что произошло, ты советуешь мне быть поспокойнее! Сжечь эту суку у позорного столба — вот что надо сделать! Не подходи ко мне, Келли! Предупреждаю, не подходи ко мне!

Он повернулся и бросился вон, дверь с грохотом захлопнулась за ним. Мы слышали, как он в бешенстве продирается через кусты.

— Пол! Подожди! — закричал ему вслед Келли.

Шум ломающихся веток звучал все дальше, но до нас еще доносился высокий, истерический голос Пола. Келли расстегнул кобуру с пистолетом и направился к двери.

— Келли! — сказал я и пристально посмотрел на пистолет. Я понимал, как ему хочется уладить это дело, прежде чем начальство занесет топор над его головой. — Помните, что против него нет никаких улик — ничего, что доказывало бы, что он убил Уилларда, или напал на Эда Брока, или пытался меня запугать, или совершить сегодняшний поджог. Если вы сможете успокоить его и заставить говорить…

Келли затолкал пистолет поглубже в кобуру.

— Спасибо, — бросил он. — Наверное, он побежал к себе в студию. Я найду его.

Он вышел.

Роджер Марч отошел от Лоры на шаг и смотрел на нее с горестным изумлением.

— Так все и было, Лора? — спросил он.

Она бросила на меня взгляд, который я вряд ли смогу скоро забыть: злобный взгляд загнанного в угол зверька.

— Нет смысла и дальше отрицать это, отец, — произнесла она. — Тогда мне казалось, что уж лучше ты будешь ненавидеть дядю Джона, чем меня.

Старик закрыл глаза. Теперь он выглядел на свои годы, раздавленный и сломанный.

— Прости меня, Господи, — прошептал он. Потом открыл глаза. — Пожалуйста, Лора, уйди отсюда, к себе в комнату или куда угодно.

— Отец!

— Пожалуйста, уйди.

Она нетвердой походкой двинулась к двери.

Старик прислонился к стене.

— Помоги мне, Господи, — пробормотал он.

Марчу необходимо было выпить, да и мне тоже. Когда я предложил это, он повел меня в кухню и достал бутылку бурбона. Мы выпили по одной, не разбавляя. Художник налил по второй, а потом присел на край кухонного стола. Я предложил ему сигарету. Он держал ее так, словно не знал, что с ней делать.

— С вами случалось такое, что вся ваша жизнь в один прекрасный день превращалась в развалины, мистер Геррик? — спросил он.

— Вроде того, — ответил я, вспоминая о том дне, когда Гарриет сообщила, что выходит замуж за Эда.

— Я говорил вам, что настоящему художнику неведомы человеческие чувства, — сказал он. — Лора — это моя вина. Когда ее мать умерла при родах, я похоронил себя в живописи. У меня была экономка, которая занималась ребенком. Я любил свою жену, и, когда она умерла, я совсем растерялся. Сначала просто возненавидел ребенка. «Она виновата в моей потере», — говорил я себе. Я работал каждый день с утра до вечера, совершенно один, встречаясь с дочерью за завтраком, за обедом. Она потихоньку росла под надзором то одной, то другой экономки. А став старше, превратилась в копию моей жены. Внезапно я полюбил ее всем сердцем. Я отдавал ей все свободное от живописи время, всю любовь, которая у меня была. Но было уже поздно, мистер Геррик. Первые семь или восемь лет своей жизни Лора не ведала вообще ничьей ласки. Психиатры говорят нам, что именно эти ранние годы имеют значение. Ребенок учится чувствовать себя защищенным и любимым или незащищенным и нелюбимым. Я, сам о том не подозревая, искалечил ее. На первый взгляд мы были очень близки, но позже, много позже, когда она сорвалась, я обратился за помощью. Врачи сказали мне, что она пытается восполнить недостаток моей любви, пытаясь получить ее от каждого мужчины на свете. Я посмеялся над ними. Я сказал им, что это фрейдистская белиберда. Но они оказались правы. Я мог уверять ее в своей любви тысячью способов, но было слишком поздно. Ее охватывал невротический страх, что она не нужна, и она бросалась искать любовь где угодно, повсюду. Ее замужество — безумное и нелепое — ничем не помогло, потому что Пол не мог дать ей любовь: он не знает, что такое любовь. Снова повторилась та же история, и она убегала от него точно так же, как убегала от меня. Вы спросили, почему она не уходит от него, если так ненавидит. Она остается с ним, потому что ей нужен кто-то, от кого можно убегать, а от него убегать легко. Невротики всегда избирают для себя некую модель поведения. Она меньше винит себя, когда убегает от того, кого ненавидит, а не от того, кто ей действительно небезразличен. Пол незаменим для нее в качестве мальчика для битья. — Он закрыл глаза. — Я знаю, как ее называют. Но это всего лишь проявление страха, который я поселил внутри ее, когда отвернулся от нее — маленькой и беспомощной. Так что это я виноват в том, какая она. Вы, вероятно, спрашивали себя, почему я терпимо отношусь к ее выходкам. Не потому, что одобряю такую жизнь, а потому, что я толкнул ее к этому.

— Вы говорили, что вся ваша жизнь в один прекрасный день легла в развалинах, — мягко напомнил я.

Марч поднес бокал с бурбоном к губам и выпил.

Спиртное вернуло цвет его посеревшему лицу.

— На следующий день после убийства Джона, — сказал он, — я был сам не свой. В тот вечер я сидел в театре, мистер Геррик, и видел, как застрелили моего лучшего друга, понимаете. Это был бессмысленный, кровавый кошмар. Я любил Джона. Нас свела вместе идея Нью-Маверика. Вначале я отнесся к нему настороженно. Я думал, что он тщеславная, самовлюбленная пустышка. Но вскоре я понял, что это — удивительный, добрый и щедрый человек. Он был по-настоящему талантлив. Его забота о молодых шла от самого сердца. Он любил, чтобы его любили и им восхищались, но умел любить и восхищаться в ответ. Он умел смеяться вместе с тобой, умел плакать вместе с тобой, умел сражаться с тобой плечом к плечу за общее дело. Он был великим человеком. — Губы Марча тряслись. — Я не говорил этого двадцать лет, а если и говорил, то так, словно я, как попугай, повторяю то, во что когда-то верил. Если что-то и осталось после этой катастрофы, мистер Геррик, так это то, что я снова могу говорить эти слова от всего сердца.