Случай привел его в Вудсток, где он проводил выходные дни с другом-музыкантом. Так Уиллард и набрел на колонию Маверик[1], основанную авангардным писателем, неким Герви Уайтом. Уайт приобрел в Вудстоке участок земли, построил на ней несколько лачуг и пригласил подающих надежды писателей, художников и музыкантов приехать жить в Вудсток. Они платили за аренду, если могли, а если не могли, не платили. У Уайта и самого не было денег, и тогда он организовал Маверикские фестивали. Люди приезжали туда, ужинали на природе, смотрели балет или слушали музыку в театре под открытым небом. Плата за вход шла в копилку, из которой колония Уайта оплачивала счета из бакалейной лавки в течение следующего года. Благодаря этому истинные художники могли свободно творить и совместными усилиями дотянуть до следующего фестиваля.

Джон Уиллард был заворожен тем, что он увидел, и захотел стать частью этого. Он предложил построить новые домики, отремонтировать старые, вложить солидную сумму в копилку. Наверное, это было большое искушение для Уайта и его друзей, но они отклонили предложение. Видимо, они понимали, что, несмотря на все свои благие намерения, Уиллард не может вступить в игру, не став королем, а они не хотели короля.

Уиллард уехал обиженный. Он еще покажет Уайту и его вудстокским друзьям! Он построит новый Маверик, по сравнению с которым Вудсток покажется просто рухлядью. Он организует новый фестиваль. Он стал искать и в конце концов нашел в Коннектикуте земельный участок размером четыреста пятьдесят акров в городке под названием Бэйнбридж, который в давние времена был шахтерским городом, а теперь превратился в сонную автозаправочную станцию на пути в Беркшир. Джон Уиллард собрал отцов города. Он построит на своей земле пятьдесят домов. Он построит новую электростанцию и новый водопровод для города. Он организует фестиваль, который будет привлекать сюда летом тысячи гостей. Но сделает он все это на определенных условиях. Город должен изменить свое название на Нью-Маверик. Назло Герви Уайту! За этим последуют и другие переименования. Короче, Уиллард будет королем.

Первые Бэйнбриджи давно покинули городок. Почему бы не поменять название? Почему бы, говорили себе старожилы, не пожить в роскоши.

— И они продали все скопом, — заявил Гарви. — Город стал Нью-Мавериком. Уиллард перестроил гостиницу в центре города и назвал ее «Вилка и Нож». Знаменитый ресторан в Вудстоке в те дни именовался «Нож и Вилка». Мой отец, бедняга, даже согласился изменить название своей газеты с «Бэйнбриджского журнала» на «Крики и вопли». Так в Вудстоке назывался какой-то околохудожественный журнальчик. Джон Уиллард хотел утереть нос Уайту.

— Кроме этих переименований город как-то пострадал? — спросил я.

— Пострадал? Черт побери, он процветал. Пятьдесят новых семей в колонии с кредитом, гарантированным Уиллардом! Фестиваль, который в первый же год привлек пять тысяч человек. Люди приезжают, смотрят, покупают дома. О, городок процветал, а старина Джон расхаживал по нему, как английский лорд по своему поместью, добрый ангел Нью-Маверика. Одно могу сказать в его пользу. Он перестроил гостиницу, а потом отдал ее, совершенно даром, Ларри Трэшу. Конечно, тот спрашивал у Уилларда советов, но принадлежала она Ларри. И когда старая типография сгорела дотла, мой отец был разорен, так ее заново построили на деньги Уилларда и передали нам без всяких обязательств. Старина Джон всегда помогал тем, кто попал в беду.

Я удивился, почему Гарви так его ненавидит.

— Ненавижу мошенников! — воскликнул он, возясь с бумагой и кисетом. — И художников. Я ничего не смыслю в живописи, но я знаю, что мне нравится. — Он именно так и сказал. — В этих современных картинах голову от хвоста не отличить. Пока кто-нибудь тебе не расскажет, ты даже не знаешь, с какой стороны на нее смотреть. И все эти бездельники из колонии смотрят на нас свысока, как на невежд. Роджер Марч — он был чем-то вроде помощника Джона по руководству колонией. Сам похож на Господа Бога, со своими седыми усами и басом, а его дочка Лора с тех пор, как ей исполнилось шестнадцать, спит с любым и каждым в округе. И это нормально, понимаете ли, потому что она из «людей искусства». Они в колонии не могут сделать ничего дурного. Половина из тех, кто считается мужем и женой, и в глаза не видели мирового судью. Меняются мужьями и женами, как партнерами в кадрили. А стоит приличному человеку только пискнуть, что какая-нибудь Джейн разгуливает по улицам полуголая, в шортах и бюстгальтере, нам очень быстро дают понять, что это не нашего ума дело. И мы затыкаемся, потому что, если они решат прикрыть колонию и фестиваль, мы снова превратимся в автозаправочную станцию. Это нехорошее место, мистер Геррик. Поживите здесь подольше, и у вас будет две дюжины дамочек на выбор. Они наверняка уже положили на вас глаз.

Я решил подыграть ему, как член его клуба, и проговорил с хитрой ухмылкой:

— По крайней мере, в развлечениях у вас недостатка нет.

Лицо Гарви покраснело, как у больного в лихорадке.

— Это оскорбляет их эстетические чувства — человек с обрубком вместо ноги! — воскликнул он, трясясь от ярости.

«Именно здесь, — подумал я, — и собака зарыта».

— Я, видимо, что-то пропустил, — сказал я. — Дочери Уилларда, Пенелопе Уиллард, было всего три месяца, когда его убили, как мне сказали. Кто была ее мать? Если жена Уилларда умерла в начале тридцатых…

— Ну, это была жена номер один, — пояснил Гарви. — Старый козел сорвался с привязи, когда овдовел. Для своих пятидесяти с лишним он был еще довольно привлекательным малым и к тому же знаменитостью. Он поехал в Голливуд, где снимали картину по одной из его книг. И втрескался в молоденькую девчонку, актрису — в Сандру Макдональд. Она была и танцовщицей, и певицей, и шлюхой. Уиллард убедил ее приехать сюда, чтобы выступить на первом фестивале — в сороковом. А потом она вышла за него замуж — это при разнице в тридцать лет. Точно по графику у нее появился младенец — Пенни. Три месяца спустя Джона убили.

— Что стало с Сандрой?

— Покончила с собой, — ответил Гарви. — Год спустя. Снотворное. Может быть, это несчастный случай. Шутка, сынок. Пенни вырастила Лора Марч, которая к тому времени выскочила замуж за одного из своих дружков. Роджер Марч был опекуном Пенни по завещанию старины Джона.

— Неужели по убийству Уилларда никогда не было ни одного подозреваемого?

— О, подозреваемые были. Но не было улик. Вам бы лучше поговорить об этом с Тимом Келли — капитаном полиции штата, начальником здешнего участка. Я вам могу только сказать, как об этом пишут в книжках.

— Как?

— Убийца — какой-то религиозный фанатик, который считал Джона Уилларда ответственным за происходившую вакханалию.

— Есть какие-то доказательства?

— Не-а. Но им же нужно было хоть что-нибудь написать, правда?

— И тот же самый религиозный фанатик пытался убить Эда Брока?

Гарви рассмеялся:

— Если вы покупаетесь на религиозных фанатиков, покупайтесь, мистер Геррик. С этой деревяшкой вместо ноги я быстро бегать не могу, так что не стану говорить, что я думаю.

Исторический экскурс Гарви заполнил некоторые белые пятна, но мало что дал мне для дальнейшей работы. У меня не было ощущения, что на удочке, которую я пытался забросить, что-то дергается. Озлобленность Гарви делала его не очень надежным источником информации. Я не сомневался, что кто-нибудь другой расскажет мне ту же историю в совершенно ином ключе.

Мне хотелось поближе познакомиться и с настоящим, и с прошлым. От своего друга Трэша в «Вилке и Ноже» я узнал, что несчастье с Эдом Броком случилось в колонии неподалеку от открытой эстрады, где застрелили Джона Уилларда. Я выпил мартини в баре у Трэша и решил съездить посмотреть. Было чуть больше семи, и у меня оставался в запасе еще примерно час светлого времени. Трэш сказал мне, что театр расположен где-то в полумиле от дома Гарриет.