Это было чудом. Почти не двигающийся с места, практически беззащитный катер, идеальная цель для бомбежки, не только отказывался умирать. Он еще и сопротивлялся: огрызаясь очередями зенитных пулеметов, подбил вражеский самолет.

Налет кончился так же неожиданно, как и начался. Самолеты, израсходовав бомбы, ушли, правда, теперь уже не в таком четком строю. Сколько времени продолжался этот бой, трудно сказать, наверное, всего несколько минут, но они всем показались часами. Наверное, около сотни авиабомб было сброшено на катера.

Теперь, когда самолеты уже окончательно скрылись, можно было заняться ранеными и осмотреть повреждения.

Три катера были повреждены — у двух из них был погружен в воду нос, а у одного — ТКА-13 — корма.

— Положение не из лучших! — подвел итоги Шабалин.

— Надо срочно сообщить на базу о вражеском налете и попросить, чтобы прислали помощь.

Так и радировали:

Пока не пришла помощь, надо было что-то делать самим. Используя приливно-отливное течение, Шабалин с трудом подвел свой катер к берегу. Теперь можно было осмотреть его раны. Шабалин на его обшивке насчитал больше восьмидесяти пробоин.

Трудно представить, как в таком состоянии изрешеченный катер мог держаться на воде, отбиваясь от врага, и даже сбить самолет.

Весь вечер и ночь моряки заделывали пробоины и откачивали воду. Утром пришла помощь, и катера отбуксировали на базу. Без капитального ремонта теперь обойтись было невозможно. Ремонт занял около месяца. В это время моряки отдыхали и лечились. Был свободен и Александр Шабалин.

На войне редко выпадало счастье даже для короткого отдыха. Чаще всего бывало так: человека ранят, он лечится, а потом торопится сбежать из госпиталя на свой корабль. А иногда после госпиталя давали отпуск на несколько дней, из которых, как правило, большая часть драгоценного времени уходила на дорогу. Шабалину, если можно так сказать, повезло. Он сам был здоров, но катер был на ремонте, командование, не задумываясь, разрешило Шабалину поехать в Саратов к семье.

Он часто получал письма от жены, в которых она писала, что сын растет, стал совсем большим: ведь ему скоро уже три года, что живет она совсем неплохо и ему нечего о них беспокоиться, только очень она скучает и ждет его. Он знал, что живут Варя с Геной у тетки, сын в яслях, а жена работает в пригородном колхозе.

Собирали домой Шабалина все на паях. Каждый понимал — дело серьезное: человек едет домой, а своих надо хоть чем-нибудь побаловать. Вот и отдавали они плитки шоколада и печенье из своих пайков. «Бери, друг, они тебе сейчас нужнее!» Шабалин брал шоколад и печенье как должное. Он знал, что товарищи собирают его в дорогу от чистого сердца, и знал он также, что, когда любой из них будет собираться к своим, он так же молча подойдет и внесет свой пай. В результате таких сборов чемодан стал довольно тяжел, и Александр не раз вспоминал друзей, особенно тогда, когда приходилось мыкаться по вокзалам. Но наконец все дорожные невзгоды кончились. Он в Саратове. С бьющимся сердцем подходил Шабалин к дому — сердце колотилось так, что казалось, вот-вот выскочит, но и здесь Александр был верен своей привычке сдерживать эмоции, разве побледнел только. Все быстрее и быстрее становились его шаги, наверное, побежал бы, если бы не ноша. Вот и заветная дверь. Он постучал так, как стучал всегда, когда приходил домой. Варя знала этот стук и всегда бежала поскорее открывать мужу. Но нет, на этот раз никто не ответил. Александр толкнул дверь — заперта. Значит, никого нет, придется ждать. Шабалин сел на сразу ставший невыносимо тяжелым чемодан, снял фуражку, вытер мокрый от волнения лоб.

«Надо набираться терпения и ждать», — думал он. А как тянется время и как его мало! Ужасно обидно, когда оно вот так идет попусту. Он умел ждать, но теперь, в самом конце длинного пути, ожидание становилось невыносимым. Он вставал, садился, снова вставал, снова садился.

Но тут, наконец, ждущего офицера заметили соседи, и дело пошло на лад. Через пять минут одна соседка помчалась за мальчиком, а другая, что помоложе, побежала на поле за Варей.

Генку привели раньше. Плотный, коренастый мальчонка с интересом, но без всякой радости пристально смотрел на незнакомого мужчину в морской форме.

— Гена, сынок, — Александр сам не узнал свой голос, такой он был тихий и хриплый, — подойди же ко мне!

Малыш упирался и крепко держался за руку соседки.

— Иди, Геночка, иди, детка. Это твой папа, — приговаривала женщина, легонько подталкивая мальчугана. Но тот упрямо не двигался с места.

Шабалин почувствовал, как к горлу подымается предательский комок. Волна нежности к этому бесконечно родному мальчугану захлестывала его.

— Саша, родной! — Шабалин едва успел подхватить буквально упавшую на землю жену. Она не сказала больше ни слова, только крепко обняла его и гладила по рукаву шинели.

— Бегом бежала всю дорогу, — объяснила запыхавшаяся соседка. — А путь не маленький.

Когда Шабалин ехал в поезде, он много раз представлял себе встречу с женой и сыном, а получилось все совсем не так, но все равно замечательно. Потом они вошли в дом, и почему-то Александр снова сел на свой чемодан, а Варя пристроилась с ним рядом. Генка, вытаращив глаза, с недоумением смотрел на мать, которая вела себя как-то странно: то смеялась, то плакала и целовала незнакомого моряка. Наконец и он решил присоединиться — уверенно подошел и сел между ними.

Александр Осипович взял на руки сына — такое непривычное ощущение, — прижался губами к выпуклому лобику под челочкой. Мальчик улыбнулся и обнял его за шею.

— Наконец-то признал! — рассмеялся Шабалин. — Теперь все в порядке.

Потом пришли тетка, соседи. До позднего вечера хлопала входная дверь. Многим хотелось поговорить с человеком, прибывшим с фронта. И не один раз Александру Осиповичу пришлось отвечать на наивный, но такой важный для спрашивающей вопрос: «А не встречали ли вы случайно моего?» Дальше шли имя и фамилия. Очень бы хотелось Шабалину ответить утвердительно, обрадовать, но приходилось только разводить руками.

— Ведь я же моряк, — говорил он, — с другими родами войск редко встречаюсь. — И это как-то успокаивало спрашивающих. Конечно, где может встретиться моряк, например, с танкистом. А то, что долго нет известий, это ничего не значит: почта задерживается.

— Мы от вас тоже вот как ждем писем, а получаем через сколько времени, — солидно говорил Шабалин, и ему верили. Конечно, почта задерживается — появлялась новая надежда, потому что нет ничего страшнее, как перестать верить. Наконец все разошлись. Давно уже спал вымазанный шоколадом Генка, спала Варина тетка, а Варя с Александром все говорили и говорили, перебивая друг друга…

Две недели в Саратове пролетели, как один день, потом Шабалин оформил для семьи пропуск в Онегу и увез своих в родные края на Север. Отпуск кончился, и Шабалин снова вернулся на фронт.

Перед нами выписка из официального, лишенного каких бы то ни было эмоций, документа. Выписка из наградного листа капитан-лейтенанта Шабалина.

Всем известно, что об одном и том же факте можно рассказывать по-разному. Все зависит от обстоятельств и характера очевидца, его профессии, пола и возраста. Конечно, сама основа факта у всех будет одинакова, но детали, из которых создается общая картина, будут различны. Вот тут-то и скажется индивидуальность рассказчика, свойственные только ему черты. Даже самые, на первый взгляд, устойчивые понятия изменяются в зависимости от обстановки. Возьмем для примера обыкновенный пейзаж, который так характерен для нашей страны: широкий луг на берегу реки, с одной стороны окаймленный лесом, а с другой — переходящий в мягкие линии холмов. Недалеко раскинулась деревня с аккуратными домиками, с садами, с каким-нибудь возвышающимся над всеми постройками зданием — колокольней церкви, школой, силосной башней… Обычный, мирный, а главное, привычный пейзаж. А теперь взглянем на него иначе, глазами войны — колокольня или школа станут наблюдательным пунктом или огневой точкой, луг превратится в хорошо обстреливаемую зону, холмы — в высоту, а река — в водный рубеж. И будут потом слагать песни о бое «у незнакомого поселка на безымянной высоте», за которую отдают жизнь неизвестные, но настоящие герои. А для моряка или летчика все, что они видят на земле, — это всегда ориентиры, по которым проверяются или уточняются курс самолета или пеленг корабля. Во время войны люди утрачивают возможность воспринимать пейзаж как создание рук мастера-природы. К нему невольно относятся утилитарно, часто как к чему-то вспомогательному, как к месту действия.