— Зато вы покровительствуете «спорту королей», — сказал Филипп Дюбушерон. — Я читал в газетах о ваших успехах. Что вы планируете на этот год?

— Хотелось бы выиграть золотой кубок в Аскоте, — ответил герцог. — Но еще не менее пятидесяти владельцев лошадей желают того же.

— Вы совсем со мной не разговариваете, — надула губки Иветт Жуан. — А я считаю, что мужчины гораздо интереснее лошадей.

— Охотно верю, — ответил герцог.

Рукой в длинной черной перчатке она дотронулась до плеча герцога.

— Вам нравится спорт, месье? — спросила она. — Я могу показать вам кое-какие спортивные забавы, очень необычные, весьма занятные, но только для знатоков.

Она бросила на Уну негодующий взгляд, словно ей не нравилось, что герцог разговаривал с ней.

— Девушка прислушивается к нашему разговору, месье, — сказала она. — А у стен длинные уши!

Это был французский аналог известной английской поговорки, и от обиды кровь бросилась к щекам Уны. Она отвернулась.

Месье Дюбушерон был прав, когда говорил, что мадемуазель Иветт не любит женщин. В то же время, подумала Уна, будет неприятно, если мадемуазель Иветт будет целый вечер говорить ей колкости.

Внезапно она пожалела, что пришла сюда, и тут же упрекнула себя за глупую мысль. Что может быть более восхитительно и интересно, чем познакомиться с английским герцогом, увидеть его великолепный парижский особняк и впервые в жизни оказаться на взрослом приеме?

«Какое мне дело до того, что эта француженка говорит мне? — подумала она, — В конце концов, скорее всего, я никогда ее больше не увижу».

И она вздернула подбородок, всем своим видом показывая, что не так-то легко ее заставить признать себя побежденной. Улыбнулась месье Дюбушерону и тихо сказала:

— Как хорошо, что мы смогли здесь побывать, посмотрите, какие замечательные вещи вокруг. Это благодаря вам в этом доме такие картины?

— К сожалению нет, — ответил Филипп Дюбушерон. — Я думаю, большинство из них герцог получил в наследство. Этот дом купил его дед более чем полвека тому назад.

— Я уверена, что он имеет интересную историю, этот дом, — сказала Уна. — Мама рассказывала мне о другом доме на этой улице, который принадлежал принцессе Полине Боргезе; потом герцог Веллингтон купил его для английского посольства.

— Верно, — заметил герцог, который явно прислушивался к их разговору. — Английское посольство — третий дом отсюда, а мне нравится думать, что мой дом больше и красивее.

— У него, наверное, очень интересная история? — спросила Уна.

Герцог уже собирался ответить, когда снова вмешалась Иветт.

— Я могу рассказать вам историю, которая развеселит вас, — сказала она. — Историю о мужчине и женщине, которые, если немного переиначить правду, легко могут оказаться вами и мной!

В ее голосе было что-то ласкающее, он звучал проникновенно, специально для герцога, по-особому смотрели ее глаза, но прежде чем герцог успел ответить, последовало приглашение к столу.

За обедом Иветт завладела разговором и ясно дала понять Уне и Филиппу Дюбушерону, что они — особы слишком незначительные, чтобы с ними считаться.

Герцог выслушивал все, что она имела ему сказать, с весьма циничной улыбкой, и Уна подумала, каким страшным человеком он, наверное, может быть. Она еще не видела, чтобы человек принимал участие в разговоре с таким отсутствующим видом. Ей показалось, что он наблюдает за происходящим со стороны, словно зритель в партере, а не непосредственный участник.

Интересно, подумала она, он всегда такой или только сегодня, когда принимает у себя таких необычных гостей? Возможно, эти три человека были действительно необычными для герцога гостями.

Уна инстинктивно поняла, что, скорее всего, он сам привык быть в центре внимания и обожания.

Столовая в этом доме по великолепию не уступала салону. На стенах — прекрасные картины, правда более позднего периода французского искусства, а золотая тарелка, украшавшая стол, вышла из рук знаменитых французских мастеров, о которых Уна только читала.

Ей стоило большого труда удерживаться и не глазеть по сторонам, что ее мать сочла бы вульгарным. Но все вокруг было столь необычно, что Уна не сразу заставила себя обратиться к обеду, каждое блюдо которого наверняка было целым кулинарным шедевром.

Ее отец всегда ценил хорошую кухню и частенько говаривал:

— Одно из немногих утешений во Франции — то, что еда доставляет удовольствие не только глазу, но и нёбу.

Мама обычно смеялась и отвечала:

— Если честно, Джулиус, я отдала бы все эти произведения искусства за кусок хорошего ростбифа и йоркширского пудинга.

Она говорила так, чтобы подразнить мужа, и он в ужасе поднимал руки.

Но, благодаря этим разговорам, Уна выучилась готовить любимые папины блюда — ее научила женщина, приходившая к ним готовить скорее для развлечения, чем для заработка.

Мать узнала, что давным-давно, еще когда был жив ее муж, мадам Рейнар владела рестораном в Париже. Потом она удалилась от дел и уехала в деревню, проводя последние годы жизни за рассказами о прошлом и о тех влиятельных людях, которые покровительствовали ее ресторану, потому что ее шеф-повар был непревзойденным мастером своего дела.

Однако, ничегонеделание показалось ей утомительным, и, будучи все же благородного происхождения, она не стала заниматься уборкой по дому или даже мытьем посуды — но готовила она, по выражению отца, «как ангел», и Уна стала ее ученицей.

Пробуя луарского лосося, начиненного устрицами и трюфелями, она подумала, что будь отец жив, она бы с удовольствием скопировала для него это блюдо.

Герцог, словно догадавшись, о чем она думает, сказал:

— Кроме картин, я, мисс Торо, очень ценю хорошую кухню.

Она улыбнулась ему и ответила:

— Именно поэтому я не стала бы возражать, если бы меня посчитали жадной, когда речь идет о такой вкусной еде!

— Вы так говорите, словно не привыкли к ней, — заметил герцог.

— Я жила в Италии, ваша светлость, а итальянская пища, как бы старательно ее ни готовили, не может сравниться с французской.

— Да, я тоже это заметил, — согласился герцог.

— Зато итальянцы — хорошие любовники, — вмешалась Иветт. — Впрочем, и англичане тоже, если возьмут на себя труд этим заняться.

Она говорила провокационные вещи, ее низкий бархатный голос вибрировал, взгляд ее, обращенный на герцога, обещал ему необычайные наслаждения. И он понял все, что она хотела ему сказать.

Он подумал, что Филипп Дюбушерон был прав, когда говорил, что контраст между двумя женщинами будет разительным. Невозможно, подумал герцог, чтобы такое совпадение было случайным, и предположил, что Филипп Дюбушерон все подстроил заранее. Он почувствовал, что ни один мужчина не сможет не быть заинтригованным в обществе Иветт и Уны.

Герцог ни минуты не верил, что Уна приехала в Париж совершенно неожиданно, как ему рассказывал Филипп Дюбушерон. Нет сомнения, что он давно с ней знаком и просто ничего о ней не рассказывал, приберегая ее для случая, подобного этому.

Если бы он не приехал в Париж, вполне возможно, что гости точно в таком же составе собрались бы в другом доме; другой богатый и знатный человек сидел бы во главе стола.

Герцог подумал, что не доверяет Дюбушерону. В то же время, хотя первый вечер в Париже проходил совсем не так, как хотел герцог, развлечение было обеспечено.

В конце концов, завтра он сможет рассказать Бомону, что он побывал на перепутье и кое-какой путь все же выбрал.

Он подумал, что Иветт Жуан была весьма экстравагантной среди дам полусвета, которыми так изобиловал Париж.

Герцог, подобно большинству англичан, приезжал в Париж за увеселениями, а увеселения непременно подразумевали знакомства с куртизанками, самыми дорогими представительницами своей профессии. Каждая из этих женщин преуспела в «науке страсти нежной», считая свою красоту капиталом и получая с него ошеломляющие проценты.