И в то же время, спросил он себя, с кем еще из мужчин можно разговаривать во время ленча на такие темы? Он знал, что все его современники, приехавшие в Париж в поисках развлечений, к этому времени уже совратили бы девушку. Они бы ждали, что она станет развлекать их остроумными двусмысленностями и легким, возбуждающим смехом, который бы так шел юной даме полусвета.

Герцогу показалось, что китайская головоломка, которую он пытался разгадать, оказалась не такой легкой, как ему сначала представлялось, и он решил, что попробует иную тактику.

— Чем бы вы хотели заняться сегодня днем? — спросил он.

— А мы могли бы… еще покататься в вашем фаэтоне? — спросила она. — Замечательно прокатиться на таких великолепных лошадях и увидеть Париж таким, каким я и не мечтала его увидеть.

— Вы упустили нечто очень важное, — заметил герцог.

— Что же? — спросила она.

— Вы не упомянули человека, который будет править лошадьми.

— Вы хотите сказать… вас?

— Вы обращаете на меня мало внимания. Она засмеялась.

— Что ваша светлость хочет, чтобы я ответила? Что вы правите лошадьми лучше всех, кого я знаю? Вы так любезны ко мне, что я молюсь, как бы я не наскучила вам слишком быстро.

— Я боялся, что это я вам наскучил. Она опять рассмеялась.

— Как я могу? Я все время думаю — это так невероятно, что боюсь проснуться и обнаружить себя снова в монастырской школе.

Глаза герцога блеснули.

— Не нравится мне эта ваша школа.

— Не нравится? — спросила Уна.

— Мне всегда казалось, что девушки, только что закончившие монастырскую школу, бывают слишком застенчивы, чтобы сказать что-нибудь, а еще они толстые, пышные от изобилия здоровой пищи, которую они там едят.

— Я стеснялась, когда впервые увидела вас, — сказала Уна порывисто.

— Почему?

— Я не знаю, — ответила она. — Вообще-то я не застенчива. Может быть оттого, что я не встречала знаменитых людей… но, может быть, и не только поэтому.

— А почему же? — поинтересовался герцог.

— Наверное потому, что вы были таким… величественным, — медленно ответила Уна, — но, наверное, и еще почему-то…

— Ну скажите же мне, — настаивал герцог.

— От каждого человека исходят… какие-то лучи, — объяснила Уна, — и я сразу чувствую, хорошие ли они… Но некоторых бывает трудно понять… а некоторым… ничего не интересно.

— А… мои лучи? — спросил герцог.

— Мне показалось… что они… ни на чьи не похожи…

Она взглянула ему в глаза и с отчаянием воскликнула:

— Я знаю, вы думаете, что я говорю много ерунды! Почему вы заставляете меня говорить о себе, хотя я хочу говорить о вас и о Париже?

— О чем сначала? — спросил герцог.

— Будет очень невежливо сказать, что о Париже!

Он рассмеялся.

— Я никак не могу составить мнение о вас, — сказал он. — Меня не покидает чувство, что вы слишком хороши, чтобы быть настоящей.

Он увидел, что она его не поняла, и, не желая показывать ей своих чувств, сказал:

— Поехали, я покажу вам Париж! И, по правде говоря, мне больше нравится править этими лошадьми, взятыми на время у друга, чем своими. Мои прибудут только завтра или даже послезавтра.

— Вы привезете своих лошадей в Париж?

— Я редко езжу куда-нибудь без них.

— Удивительно! — воскликнула Уна и добавила: — Наверное, это и есть… признак настоящего богатства.

Она немного подумала и продолжала:

— Наверное, это ни с чем не сравнимое ощущение — иметь так много всего, но, мне кажется, и этого не может быть достаточно?

— Что вы хотите этим сказать?

— Может быть, я неправа во многом из того, что говорю, — ответила Уна, — но я много читала, и мне всегда казалось, что людям необходимо чувствовать вызов.

В глазах герцога можно было прочесть удивление, но он промолчал.

— Мужчине нужно что-то делать, чего-то достигать, быть победителем, завоевателем. Тогда он становится героем, которого другие мужчины хотят превзойти.

Уна говорила так, словно обращалась к самой себе, а герцог подумал, в своей всегдашней, немного циничной манере, что сейчас он ей задаст тот же вопрос, который он задавал мистеру Бомону.

— И что вы предлагаете мне делать?

— Я недостаточно хорошо вас знаю, чтобы ответить на этот вопрос, — сказала Уна, — но, раз вы такой сильный и у вас такая сильная аура, мне кажется, вы могли бы, как Язон, пуститься на поиски Золотого Руна, или, как Геркулес, совершить двенадцать подвигов, или, как сэр Галахад, искать Чашу Святого Грааля.

В ее голосе было что-то, что не позволило герцогу засмеяться. Он сказал:

— Вы меня очень удивляете. В то же время мне льстит, что вы считаете меня способным на подобные подвиги. А теперь, я думаю, нам пора.

Она огляделась и заметила, что почти все, занимавшие столики вокруг них, уже ушли.

Дамы в шляпах с перьями, в драгоценностях и джентльмены, которые разговаривали с ними так же серьезно, как она разговаривала с герцогом, — все уехали.

Она быстро встала.

— Это… я должна была… предложить уйти? — чувствуя, что совершила серьезную ошибку, спросила Уна.

— В таких случаях это решается по взаимному согласию.

Он увидел на лице Уны облегчение, и ничего не говорил до тех пор, пока они, снова сев в фаэтон, не отправились дальше по Булонскому лесу, по тем чудесным местам, которые были благоустроены бароном Османом.

Сначала заговорила Уна:

— Вы так любезны, что везде меня приглашаете, ваша светлость. Может быть, вы скажете мне, как я должна себя вести? Я боюсь совершить какой-нибудь неправильный шаг.

— Пока еще вы ни одного не сделали, — заверил ее герцог.

— Я никогда еще не была в таких фешенебельных местах, да еще с мужчиной… с таким, как вы…

— С какими же мужчинами вы были? — быстро спросил он.

— Боюсь, я особо ни с кем не была знакома, — ответила Уна. — Конечно, был папа и джентльмены, которые заходили к нам, когда мы жили за городом. А еще в монастырской школе у нас был священник, исповедовавший девочек и произносивший проповедь каждую субботу!

Она немного помолчала и затем продолжила:

— Еще был доктор, итальянец, который притворялся, что бранит меня, потому что я никогда не болела, и еще был учитель музыки.

— Каков он был? — спросил герцог. — Я много слышал об учителях музыки.

— Он был очень, очень старый, — ответила Уна, — но когда-то давно он играл в очень известном оркестре.

Она улыбнулась и продолжала:

— Девочки, которые не хотели учиться, потому что им было скучно, провоцировали его на разговоры о старых днях, и так проходил целый урок, за который им не приходилось сыграть ни одной ноты.

— А вы? — спросил герцог.

— Я нет. Я всегда хотела учиться, хоть и знала, что из меня никогда не получится хорошей пианистки.

— Мы говорили о мужчинах, которых вы знали, — напомнил ей герцог.

— Боюсь, что это и все, — ответила Уна, — если не считать месье Дюбушерона и вас.

— И вы думаете, я в это поверю? — спросил герцог.

— Я думаю… что никого не забыла, — ответила Уна. — Конечно, в школе был почтальон и жандармы, которые обычно регулировали движение, когда мы переходили улицу, чтобы посетить галерею. Они любили подмигивать старшим девочкам, а монахини очень сердились.

— Это все слишком хорошо, чтобы быть правдой, — прошептал герцог.

У него появилось чувство, словно Уна его загипнотизировала.

«Если так пойдет и дальше, — решил он, — скоро я поверю в эту сказку».

Некоторое время он правил лошадьми молча, затем посмотрел на Уну — ожидает ли она продолжения начатого разговора.

К его изумлению, она с восторгом разглядывала улицы, по которым они проезжали, и казалась ничуть не обеспокоенной тем, что он не обращает па нее внимания.

Он удивился, поняв, что это его задевает.

— Где бы вы хотели пообедать сегодня? — спросил он, и Уна обернула к нему лицо.

— Обедать? — спросила она. — Вы хотите сказать — в ресторане?

— Почему бы и нет? Мне кажется, это будет вам интересно, и к тому же у меня будет возможность показать всем очень красивую даму, которая меня сопровождает.