А иначе мы уже жить не можем.

Здесь, в тайге, время течет по-иному. Для человека, в ней потерявшегося, оно несется скачками. А потом безнадежно, медленно тянется. Всякая поспешность чужда тайге. Все в ее жизни вершится неторопливо. Она живет как бы в другом измерении времени. Если бы человеку было дано проникнуть в него, в иной жизненный ритм, и пожить в нем немного, он бы увидел странные, любопытные вещи. Он бы увидел, как, вспучивая землю, шевелятся, движутся, вырастая вглубь и вширь, корни деревьев. Как стволы раздаются и поднимаются к небу. Как набухают и лопаются почки ранней весной и как из них появляются листья и тотчас почти опадают, сраженные холодом осени... В том измерении и вся-то земля преображается заметно для глаза.

Но это увидеть нам не дано. У нас свой жизненный ритм. Мы предпочитаем спешить, бежать, опаздывать, снова спешить... И сами не замечаем уже, как в нашей жизни остается мало времени для того, чтобы подумать о ней.

... Толя пошел побродить в чащу высоких засохших папоротников. Ходил-ходил и вдруг торжествующе закричал: «Нашел первый рыжик!» И действительно, вынес большой красивый гриб. Тут же последовало рацпредложение: «Давайте его сварим вместе с другими грибами. Может, у супа другой вкус получится...»

Я возразил: «Знаешь, по-моему он горький. Кажется, рыжики надо как-то вымачивать».

Он не сдавался: «Да ну, ерунда! Я их всегда на сковородке просто так жарю!»

Я посоветовал: «А ты откуси кусочек, попробуй». Толя откусил и сразу скривился. И тут же выплюнул: «Горький. Придется отдельно варить».

В этот момент я с удивлением отметил, что с трудом подавил в себе желание упрекнуть Толю в упрямстве, сказать что-нибудь вроде: «Вот, всегда ты так споришь...» Еле сдержался. Вовсе ни к чему обострять отношения. Да и повода, если спокойно подумать, нет никакого. Однако странно, что во мне поднялось раздражение. Надо следить за собой.

В этот день комары нас оставили, но зато принялись одолевать мошка и мухи. Изредка нападают и одинокие комарики, но с ними вполне можно бороться. А вот осы, огромные мухи с желтым полосатым брюшком, и слепни — все эти летающие раздражители очень неприятно кусаются. Попытался соснуть на траве, да только напрасно на это надеялся: насекомые не дали покоя. Заставили с боку на бок кататься.

Вернулся к костру. Леша уже начал готовить к обеду единственное, ненавистное блюдо. Спросил его: «Как думаешь, сколько сейчас времени?» Он посмотрел на солнце и ответил: «Думаю, два часа». «А ты, Толя, что скажешь?» «Около трех», — сказал Коваленко. А мне показалось, что час. Вот и получилось, что все трое дали разный ответ. Разногласие вышло разительное.

Иногда, глядя, как Леша самозабвенно колдует возле котелка с грибами, увлеченно помешивая его содержимое и через каждые пять минут дегустируя, хочется спросить у него: а чем, собственно, наш обед отличается от завтрака и от ужина? Обычно меня удерживает только опасение глубоко ранить его профессиональную честь. И все-таки так и подмывает спросить, зачем он пробует? Возможно, улавливает какие-то оттенки вкуса, для нас с Толей неведомые? Впрочем, вряд ли он раскроет тайны своего мастерства.

Отобедав — съев по три-четыре ложки грибного месива, улеглись погреться на солнце. Как знать, сколько еще оно будет нас баловать...

Точно напротив нашего дома на площади всего в один квадратный метр я заметил четыре дерева— ель, сосну и осину с березой. Они были совершенно одинаковой высоты и росли тесно друг к дружке. Интересно, кто из них победит в этой борьбе за жизнь... В борьбе долгой, но беспощадной... Надумали с Толей сделать еще по ложке. Свою он забросил, поскольку единственное, что она позволяла, — это окунать себя в котелок и облизывать. А моя сломалась из-за того, что черенок получился слишком тонкий. Когда это стряслось, часть ложки осталась у меня во рту, а другая часть—в правой руке. Так что делать новые ложки нас подтолкнула необходимость.

Толя долго ходил, выбирая березу, и остановился возле такой, что я подумал, а не собирается ли он сделать резной столовый сервиз и заодно кое-какую мебель к нему? На мой вопрос, как всегда неуместный, он отмолчался, свалил дерево и, усевшись возле него, принялся рубить заготовки. При этом он сделал открытие и поспешил поделиться им с нами: «Рубить сидя легче». Я говорю: «Зато сила удара меньше». Он согласился: «Да... Но что поделаешь...»

Сил у нас оставалось мало. Бессознательно стараемся двигаться и выполнять всякую работу так, чтобы экономно расходовать силы. Когда сидишь или лежишь, чувствуешь себя хорошо, но стоит подняться, как в глазах все плывет. Голова сильно кружится, и хочется опять сесть или лечь. Это нормально. Так и должно быть. Диета у нас бескомпромиссная.

Все чаще стали говорить о еде. Такие изысканные беседы нам доставляют большое удовольствие. Глаза у всех разгораются, и беседа сразу же принимает форму оживленного диспута. При этом вспоминаются рецепты любимых блюд, которые тут же анализируются, обрастают дополнениями и перевоплощаются в неожиданные модификации. Можно подумать, что в обычной жизни каждый из нас все свободное от работы время занимался кулинарией. А когда запас известной рецептуры иссяк, принялись обсуждать покупки, которые обязательно сделаем в первом же магазине, встреченном на нашем пути. Сразу же обговорили условия: есть будем немедленно, тут же, у магазина.

... Пошли с Лешей к ручью, взяв котелок. Идти недалеко—метров двести вниз по склону сопки. Этой дорогой мы ходим один-два раза в день, так что протоптали даже тропу. Под гору ноги идут сами собой, а подниматься становится уже тяжеловато. Да и котелок с водой тянет так, будто это по меньшей мере ведро. А тут еще и комарики навещают: ветра внизу нет, и они со свежими силами впиваются в нас. Вот и приходится то и дело ставить котелок на траву и, придерживая его ногой, чтобы на склоне не опрокинулся, с ожесточением бить кровопийц.

Издали слышно, как шумит ручей на камнях. Огромные плоские камни и набегающая на них мутновато-зеленоватая вода. Чахлая ель, упавшая поперек узкого русла... И с обеих сторон — крутые подъемы сопок.