Какой злой ветер набросился на лес вокруг нас!... Он начал гнуть и трепать деревья, как будто это были не вековые стволы, познавшие все испытания за свою долгую жизнь, а молодые деревца, недавно посаженные. Казалось, вот-вот они не выдержат бурного натиска и станут падать одно за другим...

На круче, как раз над нами, росли две сосны, самые высокие среди ближайших деревьев. Кроны их выгибались, уступая давлению ветра, и я подумал: вполне вероятно, что они не удержатся на крутом склоне и рухнут. А падать иначе и некуда, только на нас. Такого варианта мы не учли, когда выбирали место стоянки.

Только однажды довелось мне увидеть, как буря валила деревья. Было это летом, километрах в ста на север от Москвы. Сначала ветер раскачал сосны, а потом начал валить их, выворачивая с корнем или ломая посередине, словно это были хрупкие спички. Буря та нагрянула ночью, я видел не все, а утром картина разрушения открылась страшнее, чем я ожидал. Десятка полтора старых сосен пали жертвой хищного натиска. Огромное количество сломанных веток со свежей хвоей и отмерших сучьев выстилало землю у подножия выживших сосен. С трудом верилось, что это ветер, бесплотный, неосязаемый, сумел совершить такую разруху.

И вот теперь я с тревогой глядел на два дерева, стоявших точно над нами, всего-то метров на пятнадцать выше по склону; я видел, как угрожающе они нагибались, как бросали в нас сучья, будто хотели изгнать с земли, принадлежавшей одним только им.

Однако ничего, обошлось. Минут двадцать побушевал разбойничий ветер и унесся куда-то вдаль над тайгой. Несколько крупных капель уронил он на нас, и все. Снова тихо... Переменчива осенью погода в тайге.

Сегодня последний день лета по календарю, но мы давно уже видим осень вокруг. Быстро проходит теплое время... Ждешь его, ждешь, а проходит незаметно почти, словно сон...

Всю ночь сыплет дождик. Небо серое. Рваные тучи несутся клоками. Думал, сильный ветер разгонит всю эту липкую, влажную серость, но нет, нескончаемы грязные пятна на небе. В слабом свете луны они похожи на бледные, неясные призраки... Последняя ночь лета. Но это вовсе не летняя ночь. Хотя она и выдалась даже несколько теплее предыдущих. Прощальный подарок уходящего лета.

Обычно мы готовимся к ночи, как к испытанию, предвидя с уверенностью, что будем жаться друг к другу от холода, выходить поближе к костру, подставляя к огню поочередно руки, спину и ощущая, как просачивается под одежду тепло, непрочное и ненадежное. А потом снова будем ворочаться на своем тесном и жестком ложе, желая, чтобы скорее наступил час рассвета.

А эта ночь оказалась заметно теплее. Проснулся я ровно в полночь. Пламени не было, но ярко светились угли, даже разгулявшийся дождь не смог их загасить. Подтащил два бревна, опустил их концы в горку углей и долго потом сидел и смотрел, как занимается пламя, как яснее проявляются вокруг стволы спящих сосен и как постепенно расступается тьма. Пламя выросло очень высокое, жаркое.

Ярко светила луна. Серебряный свет заливал всю землю вокруг, словно бы покрыв ее фосфоресцирующим инеем. Перевернутый ковш висел среди звезд, и казалось, что так непривычно, ручкой книзу, он повешен чьей-то небрежной рукой.

Иногда на черной поверхности речки в разгоревшемся лунном свете вспыхивают гребешки ряби — голубоватые, ярко светящиеся язычки на фоне бездонной, аспидной черни воды. Тихая, таинственная игра света и тени...

Громко плеснула сильная рыба. Хорошо, Толя спал и не слышал, а то бы в момент кинулся разматывать удочки. А большую рыбу леска, сделанная из расплетенного шнурка, конечно, не выдержит. Лучше уж пусть спокойно спит мой товарищ. Все-таки хоть какая-то компенсация за предыдущие бессонные ночи.

И вдруг отчетливо послышались оживленные женские голоса. Прислушался, затаил дыхание— звучат где-то очень близко от нас. Уже хотел будить Толю и Лешу, как понял: нет никого. Мы одни. Это наша речка журчит на камнях.

А слабость растет. В желудке полный сбой и разлад. Побаливает нудно, весьма неприятно. Сказались, видно, грибочки... И есть поэтому не хочется, и делать что-нибудь—тоже. Одного только хочется: лежать. И чтобы было тепло.

Утром я подошел к пню, чтобы еще раз его оглядеть. Очень старый пень. Более трехсот годовых колец ажурным узором расходились от центра. Наверное, он долго плавал в реке, потом сох на солнце, обдуваемый ветром, пока не стал таким— серым, морщинистым. Откуда принесла его на этот берег река?... А может быть, именно здесь стояло то старое, могучее дерево...

Старое дерево, когда я смотрю на него, непременно настраивает на спокойный, умиротворяющий лад. Мне кажется, нет на свете ничего более прекрасного и удивительного, чем старцы-деревья, пережившие на своем веку множество поколений людей. А ведь их очень немного на земле, таких старых деревьев, и почти все они на счету. У нас в горах Сванетии растет семисотлетняя липа, а вообще-то липы недолго живут—сто лет, считай, и вся жизнь. В Латвии стоит еще дуб, отсчитавший уже два тысячелетия на своем веку. В конце первого тысячелетия нашей эры византийский император Константин Порфирородный был поражен величием дуба на острове Хортица. Судя по преданиям, уже тогда тому дубу минуло 1075 лет, а он простоял еще 925 лет, пока не пал под топором человека. Помешал кому-то старик...

Конечно, есть древние исполины и на других континентах: в Восточной Африке возвышается баобаб, которому около пяти тысяч лет. А самое старое на земле дерево, разумеется из тех, что пока обнаружены, растет в Японии, на острове Якусима. Это кедр. Обследовав его с помощью электроники, возраст определили со всей возможной в наши дни точностью: 7200 лет. А может быть, и этот кедр еще не самое старое дерево...

Напротив нас на склоне стоит древняя сосна. Самые крупные из ее ветвей в кроне величиной с отдельное взрослое дерево. Они узловаты и суковаты. Лесная жизнь скрутила их, причудливо изогнула... Эти ветви очень похожи на усохшие руки стариков — их-то руки тоже ведь жизнь основательно потрепала...

Такие деревья, как эта сосна, неизменно во мне вызывают волнение. Хочется долго стоять подле них, хочется ощутить ладонями тепло их старых, морщинистых стволов. И думаю часто: вот этому дереву лет сто пятьдесят, может, и двести. Для обычного дерева это почти столь же древний возраст, как и для нас, людей. И если бы встретить человека, который столько прожил, о каких бы событиях, переменах, происшедших вокруг, он бы смог рассказать... Сколько жизней прошло мимо него... Жизней, о которых теперь не вспомнит никто.