— И моей заодно. Послушай, Фелис, я ведь хочу тебе только добра. Я не буду особо настаивать, просто обрисую положение вещей. Раджан индиец, а Индия вместе со всеми странами Восточного Альянса в последнее время всё ближе и ближе склоняется к Китаю — нашему потенциальному противнику. Думаю, я не ошибусь, если скажу, что в случае войны (ох не к добру ты про неё упомянула) Индия выступит против нас. А я не думаю, что Раджану понравилось выбирать бы между любовью и долгом, да и тебе тоже…

— Ах вот как! — Фелис вышла из себя. — Значит ты, вместе со своими соратниками в правительстве и военном ведомстве, доводишь мир до состояния балансирования на грани небытия, а потом я и множество других людей должны расплачиваться за это своими чувствами, может быть даже жизнями?! Ну спасибо, папочка…

— Дожил… От собственной дочери слышу обвинения в нагнетании международной напряжённости, и это при том, что ещё только начал баллотироваться в сенаторы. Интересно, что будут говорить избиратели через год-два. Лучше уж тогда сразу в могилу ложиться, мёртвых, как и победителей, обычно не судят. — Стомберг сказал это в шутку, но при этом в голосе чувствовалась такая горечь, что в этом можно было усомниться.

— Извини, папа. Я не хотела тебя обвинять, просто само как-то с языка сорвалось. Да и ты хорош, я даже не представляю, как ты мог потребовать от меня такое. Сам ведь сказал, что я вся пошла в тебя. А ты всегда был однолюбом и потому любил очень крепко!

— Я понял это только после того, как встретил твою мать. Однако это не помешало мне с ней расстаться и переключить всю любовь на тебя, как бы тяжело это ни было?

— И теперь ты требуешь подобного же подвига от меня? Ну спасибо, это верх родительского деспотизма! А я вот тоже поняла, что я однолюбка только после того, как встретила Роджана, но при этом отнюдь не намерена ломать своё счастье в угоду кому-либо, даже тебе. И вообще, давай закроем эту тему. Я уже сказала нет, значит нет, я своего мнения не поменяю! Если будешь говорить дальше, то говори, у нас вроде как свобода слова, но вот отвечать я не стану. — С этими словами Фелис отвернулась и положила подбородок на ручку дивана, всем видом демонстрируя готовность следовать собственным словам.

— Хорошо. Я буду говорить в одну сторону, но, надеюсь, мой монолог будет услышан и хотя бы частично воспринят и обдуман. Пойми, Фелис, я не требую от тебя невозможного, я просто прошу тебя трезво посмотреть на вещи, всё взвесить и в результате вынести наиболее приемлемое для тебя решение. Я не против Раджана, он наверняка очень симпатичный парень, хотя я с ним и не знаком лично. В общем-то, его личность, как человека меня вполне устраивает, раз уж он тебе так мил, а мы с тобой, как здесь уже неоднократно упоминалось, очень похожи по характеру. Проблема немного в другом… Я сейчас не хочу тебя во всё впутывать, но именно через твоё знакомство с Раджаном, и мне и тебе могут грозить очень большие неприятности. Конечно, ты сейчас заявишь, что сам тебе не выдаю всю информацию целиком, а потом требую безропотного подчинения и будешь права. Но поверь, лучше тебе обо всё пока не знать. Сейчас я не хочу делать никаких резких заявлений или кого-нибудь обвинять… Каюсь, мои люди сейчас следят за Раджаном, а заодно получается и за тобой, когда вы вместе. Заметь, я не спрашиваю тебя, где ты была сегодня утром, но и себе не ставлю в заслугу такое своё поведение. Я, в общем— то, одобряю твою любознательность человеку, вообще просто необходимо видеть разные стороны одного и того же явления, уметь размышлять, оценивать и не идти на поводу у других. Я ведь когда-нибудь умру и оставлю тебе всю свою скромную финансовую империю, так что такое качество тебе будет просто необходимо. Кстати, после всего увиденного у тебя наверняка появилась потребность в дополнительном подтверждении полученной информации, в частности из моих уст. Так вот, когда я тебе расскажу о том, о чём ты жаждешь узнать, ты наверняка встанешь перед проблемой что выбрать. То есть, возникнет дилемма, собственная безгрешность и непорочность с одной стороны, либо долг патриота и собственная выгода с другой. Эти два понятия редко оказываются на одной стороне дилеммы, но тут, как видишь, оказались. Так что, выбор, часто ущербный или противоречивый цена за информацию. Пока этот выбор в твоей жизни был достаточно безболезненный, но никто не может поручиться, что в следующий раз на чашах весов окажутся сильные чувства, как та же любовь, или же чьи-то жизни. Сейчас я не требую от тебя окончательного выбора, но ты должна быть готова к тому, что в один прекрасный день тебе придётся сделать такой серьёзный шаг и выбрать, например, между мною и Раджаном (тешу себя надеждой, что все остальные обстоятельства будут оказывать на тебя несоизмеримо меньшее давление). Сейчас же, пока не подтвердятся или не будут опровергнуты данные, которые я получил, тебе лучше воздержаться от встреч с Раджаном. Надеюсь, ты сможешь потерпеть хотя бы до конца месяца, хорошо?.. Не отвечаешь? Ну и не надо, главное, чтобы наш разговор остался в твоей очаровательной головке, а что делать решишь ты сама. Во всяком случае постарайся пока не искать встречи с Раджаном, а если он явится сам… Дьявол, я даже и не знаю, что тебе делать в таком случае. В любом случае это лишь до конца месяца. А сейчас прощай, я уезжаю, я и так слишком уж засиделся. — Он наклонился к Фелис, чтобы поцеловать её в щёку на прощание, но с удивлением обнаружил, что его дочь спит. Аккуратно оторвав её голову от подлокотника, он уложил Фелис на диван, осторожно захлопнул за собой дверь и скоро его лимузин растворился среди бурного потока на улицах вечернего Лос-Анджелеса.

Бледно зелёный свет струился с потолка, абсолютно не раздражая глаз, и от этого было всё равно, свет ли это или уже тьма, словно пациентов заранее готовили к переходу в мир иной, да так, чтобы они этого даже не заметили. Точно такие же салатовые шершавые, и абсолютно голые стены, однообразие которых лишь частично скрашивала полупрозрачная дверь. А строгую линейность и симметричность прямых углов комнаты, пытался нарушить единственный букет цветов, вставленный прямо в одно из углублений стола, являвшегося в комнате единственной мебелью, если не считать кровати, на которой лежал Раджан и небольшого пуфа, практически невидимого под столом. Раджан никогда в своей жизни не лежал в больнице, так что о быте военных госпиталей или частных клиник знал в основном по книгам и фильмам. И что теперь поразило его больше всего, так это отсутствие запаха лекарств, на который наиболее часто делался акцент в описании любых врачебных заведений. В палате вообще не было абсолютно никаких запахов, так что временами Раджан невольно подносил к лицу руки, чтобы проверить, не лишился ли он ещё обоняния. Да лучше бы уж пронзительный запах спирта, терпкий камфары, приятный мятый аромат, чем такая пустота, лишающая человека пятой части чувств. Он бы даже согласился нюхать гниющие бинты пополам с кровью и гноем, а заодно слышать стоны тяжело раненых, так хоть понимаешь, что вокруг есть другие люди, которые страдают, вероятно, больше чем ты, и ощущаешь радость от сознания собственного существования. А здесь сознание одиночества давит слишком сильно. Ни один звук не доносится из-за двери, а из людей он может видеть лишь молоденькую медсестру, которая иногда заглядывает в палату, да и то выбирает время сна, совсем как тогда при испытании каменным мешком в той далёкой другой индийской жизни. Может именно потому его гнетёт обстановка, и чувство одиночества не оставляет практически ни на минуту, что раз в жизни ему уже пришлось испытать его в полной мере. Другим такого не доводилось, и они чувствуют себя в больнице более чем комфортно, если такое слово применимо к положению больного. Впрочем, вроде бы он должен быть привычен к такой изоляции. Ведь, когда сидишь на самом краю горной террасы, на которой в незапамятные времена вознёсся ввысь монастырь, утверждая превосходство человеческого разума над тупой силой стихий, ни один звук из долины не достигает твоего уха, и запахи не могут держаться в разреженном горном воздухе. Можно часами наблюдать за восходом и закатом солнца, за игрой его лучей на гранях гигантских кристаллов-ледников. Можно думать о многом, черпая мысли прямо из ветхих стен, что впитали в себя мудрость десятков веков и сотен поколений. А можно, если очень постараться, прямо от ещё более древних солнца и неба, гор и ледников, от того, что на разных языках и у разных народов зовётся по-разному, но обозначает неведомую силу, заставляющую вселенную жить и изменяться, дающей право на движение, право на жизнь, право на мысль. А вот стерильные стены больницы, стерильный, лишённый всяческой жизни воздух, так и сочатся невыплаканными страданиями, заглушенной с помощью стимуляторов болью, непрочувствованным испугом. Да по-другому и быть не могло, ведь человек, совсем недавно считавший себя разумным существом, свободным созданием, чуть ли не властелином всего сущего, вдруг терял здесь власть даже над собственным телом. А что может единый разум, без тела, которое его порождает. Раджан зевнул и поймал себя на том, что каждый день к нему приходят эти размышления, и каждый раз он додумывается до одного и того же вывода. Похоже, что однообразность обстановки, которая не изменилась с самого первого дня его здесь пребывания, направляет поток мыслей в одно и то же русло. Вот и сейчас он начнёт вспоминать, как он тут очутился.