Он трогал белье этой шлюхи, пропускал шелк между пальцами, и тепло разливалось по телу. Закрыв на секунду глаза, он поднес трусики к носу и ощутил, как твердеет в паху. Он вожделел ее так же сильно, как ненавидел. Вожделел, как все нормальные мужчины.

А что в тебе нормального, ты, бестолковый мешок с дерьмом?

От этого голоса его плоть улеглась, и он заставил себя не слушать колкости, все еще звучащие в мозгу. Он свернул белье Барбары Джин, положил в отдельный пакет и тут же отругал себя за то, что потерял кольцо… черт подери, ему нужно было это кольцо, он уже представлял, как гладит блестящие камушки и смотрит по телевизору репортаж о странной смерти Барбары Джин Маркс, бывшей модели, богатой жены. И все-таки он умудрился посеять это проклятое кольцо. Снова ошибка. Он стиснул зубы.

Уложив одежду во второй ящик, он заметил капли засохшей крови на столе и слегка коснулся их подушечкой большого пальца. Он часто так делал. Просто чтобы вспомнить. Но он старался не стирать капли совсем — ему нужно было, чтобы они остались, даже те, которые стекли вниз. Несколько пятен темнело на верхнем ящике и рядом с замочной скважиной, но он не стал его открывать. И не будет. Это потайное место священно. Его нельзя осквернять. Он потрогал цепочку на шее и ключик на ней.

Иногда возникал соблазн разомкнуть золотую цепочку, вставить ключ в замок и услышать, как он поворачивается. Старый ящик, запечатанный кровью, некогда липкой, медленно откроется, и тогда…

Нет! Он никогда не откроет этот ящик.

На магнитофонах горели индикаторы записи. Можно уходить. В свою другую жизнь. Облизав губы, он постарался унять сердцебиение, в последний раз посмотрел новости, любуясь переполохом, который вызвал. Благодаря жуткой смерти этой шлюхи. Он снова представил, как она лежит в гробу, как ее тело содрогается от ужаса. Он мог бы вытащить гроб на поверхность, стать ее героем и взять ее. Она сделала бы для него все. Раздвинула бы ноги. Взяла бы в рот. Все, что угодно.

Он почувствовал желание, по телу прокатилась волна похоти, и тут он представил Пирса Рида с ней в постели.

Ублюдок.

Внезапно у Супергероя пересохло во рту. Куда-то исчезла вся слюна. Он уставился в телевизор и вспомнил, как вводил иглу ей в руку… Она задыхалась, кричала, потом потеряла сознание и… Гудки вывели его из забытья. Он очнулся и понял, что время вышло. Быстро выключив будильник на часах, выскочил из комнаты и, пока магнитофоны записывали каждый кадр новостей, тихо двинулся по темным коридорам, которые немногим отличались от тоннелей. Он готовился встретить холодное зимнее утро и новый день.

Его время наконец пришло.

Он осторожно крался в тени. Уже опустились сумерки, он смертельно устал, а если его поймают, он, наверное, потеряет работу. Но все же Рид, пройдя через заднюю калитку, нашел запасной ключ, который Бобби всегда держала за краном для шланга, вошел в гараж, разулся и направился в кухню. Размытые тени; над камином, как всегда, мягко горит светильник. Он уже много месяцев не был в коттедже, но все помнил. Прийти в дом он рискнул лишь потому, что был уверен: от расследования его отстранят. Как только окружной прокурор обнаружит, что Рид был близок с жертвой, его перебросят на другие дела, и вся информация по смерти Бобби станет ему недоступна. Что выводило из себя.

В одних носках он прошел по стертому паркету из небольшой столовой в гостиную, заставленную, как он помнил, мебелью и растениями. На кофейном столике валялась раскрытая газета. Он не стал ее трогать, но заметил, что это утренний выпуск «Саванна Сентинел» двухдневной давности. Бобби — или кто-то еще в коттедже — читала местные новости. Самый жирный заголовок касался проекта реконструкции исторического района, статья была подписана именем Никки Жилетт. Одна из самых неприятных женщин, которых он встречал, из тех беспринципных журналисток, «полцарства за статью», такие всегда лезут вперед. Хорошенькая, правда: кудрявые светло-рыжие волосы, яркие глаза, подтянутая попка, но лучше с ней не связываться. Не только агрессивная журналистка, но еще и дочь Его Чести судьи Рона Жилетта.

Рид осторожно перевел свет фонарика с газеты на тарелку с подгорелым недоеденным тостом. На краю тарелки застыл джем. На кромке чашки с кофе, опять же недопитой, следы губной помады. Завтрак двухдневной давности.

Он прошел в спальню. Простыни смяты, наполовину сползли с кровати, подушка на полу, но по опыту он знал, что это вовсе не следы борьбы. Бобби всегда оставляла кровать неубранной.

— Так ведь сексуальнее, правда? — спросила она однажды, стоя на цыпочках и целуя его в шею. — Кажется, будто здесь только что занимались любовью и всегда готовы продолжить.

Она никогда не видела его по-военному строго заправленную кровать и аскетичную комнату с единственным шкафом, тринадцатидюймовым телевизором, маленьким зеркалом и тренажером «гребля».

Дверца шкафа тоже была открыта. Рид посветил фонариком внутрь. Из корзины для грязного белья вывалилась на пол одежда, прямо над нею висели платья. Чистой тряпкой он открыл ящики и обнаружил белье, футболки, шорты, саше. Ничего особенного. На ночном столике лежали вибратор, кремы, бумажные платки, порванная фотография Бобби в подвенечном платье и потрепанная Библия. Ничего необычного. Ничего подозрительного.

Такой же беспорядок царил и в ванной. На полочке громоздились пузырьки с косметикой, шампуни, аспирин, лосьоны. У огромного зеркала с подсветкой лежала расческа с застрявшими в ней темными волосами. В аптечке находились мази, кремы, средства интимной гигиены, лаки для ногтей и лекарства: болеутоляющие и месячный комплект противозачаточных таблеток.

Явно давно не использовались.

Колченогую ванну и новенькую душевую насадку хорошо бы почистить.

Во второй спальне, которую использовали как кабинет и склад для всякого хлама, тоже был беспорядок, обычный для Барбары Джин. Это временный коттедж, сказала она Риду в то последнее утро, когда он ее видел. Они лежали в постели, завернувшись в простыню; в воздухе висел плотный запах секса.

— Это просто перевалочный пункт к дому побольше, когда с разводом будет закончено.

— Я думал, уже все, — сказал он.

— Остались формальности: я хочу больше денег, а он не хочет их платить.

— Но ты говорила, что все кончено.

— Ну да.

— Официально, я имею в виду. — Он разозлился. Не на шутку разозлился и выскочил из простыни. Пока она пыталась что-то объяснить, он оделся и ушел. Он вспоминал, как шел обратно, — была середина сентября, и он попал под дождь, проливной, парной и теплый.

Рид в последний раз прошел по комнатам, запоминая обстановку. Конечно, он сюда вернется — с Макфи и Морисетт. Если ему позволят. Но ему нужно было своими глазами увидеть, каким был последний день Бобби. Пройдя в кухню, он заметил автоответчик. Там светился огонек. Это был кассетный аппарат, и Рид знал, как он работает. Простая штуковина с отличной функцией «Сохранить как непрослушанные». Можно прослушать запись, и никто не заметит. Он нажал кнопку через тряпочку. Пока пленка перематывалась, аппарат шипел и фыркал. Сначала на записи два раза вешали трубку, потом тишину кухни прорезал женский голос.

— Привет! А это я, — заявила сама Бобби. Рид чуть из кожи не выпрыгнул.

— Не ожидал, правда? — Господи, о чем это она? — Я ухожу на встречу с ним, но забыла дезодорант и пятновыводитель, а еще решила проверить новый мобильник, так что просто хочу напомнить. Круто, да?

Она засмеялась, очень довольная собой, и по спине Рида пробежали мурашки. Он помнил это хриплое хихиканье. Бобби словно ожила.

Кому она звонила — кому-то, кто был здесь, или себе самой? И с кем она собиралась встречаться? С Джеромом Марксом? С новым парнем?

Больше сообщений не было.

Рид перезагрузил аппарат, так что два оборванных звонка и сообщение Бобби вновь оказались отмечены как непрослушанные, и вышел. Так же, как и десяток раз до того.