— Господи, Рид, ты вообще когда-нибудь спишь?

— Когда нужно.

— Мне надо еще что-нибудь знать? — спросила она, явно успокоившись.

— Да. — Буравя ее взглядом, он потянулся за курткой. — Ты должна знать еще одну вещь. Я не гребаный болтун.

— Значит, теперь убийца разговаривает прямо с тобой? — Норм Мецгер не потрудился скрыть свой скептицизм. Он повесил куртку на крючок у задней двери офиса «Сентинел».

Норм был последним человеком, с которым Никки хотелось бы иметь дело. Уже был почти полдень, и хотя следовало радоваться, что ее статья снова красуется на первой полосе, она слишком устала, чтобы прыгать от счастья. А Мецгер поверг ее в еще более глубокое уныние. Она тоже повесила плащ на крючок и понадеялась, что он заткнется.

Ну да, как же.

— Диалог с убийцей. — Разматывая шарф, он добавил: — Чертовски удобно.

— Удобно? — взорвалась она. — Да, конечно. Очень удобно, когда преступник вламывается в твою квартиру. — Никки совсем замоталась и очень устала. Всю эту короткую ночь она не смыкала глаз в своей старой кровати. Тело требовало отдыха, но мозг отказывался отключаться, будто она, перед тем как лечь, опорожнила восемь чашек кофе. Она все думала о Гробокопателе, о жертвах, о своем доме, о числе двенадцать, о Симоне и Эндрю, о Пирсе Риде. В мозгу все быстрее и быстрее вращалась карусель образов, отгоняя сон. Когда она наконец задремала, ей стали сниться трупы, которые наполняли квартиру и разлагались на ее глазах. Скелеты обращались в пыль, а где-то в тени хохотал убийца, и от этого леденящего звука бешено колотилось сердце и выступал холодный пот.

Никки заставила себя вылезти из кровати и услышала голоса родителей. На цыпочках спустившись по лестнице, она ухватила конец спора, который затих, как только она вошла на кухню и мать, сидя с поджатыми губами, заметила ее. Шарлин взглянула на мужа, как бы намекая: «Не смей ничего говорить!» — и выдавила из себя улыбку.

Весь следующий час, пока Никки поглощала кофе и пыталась проснуться, ей снова и снова излагали причины, по которым ей стоит бросить криминальную журналистику. Даже отец предлагал вернуться в колледж, получить степень по праву, пойти по его стопам…

Ну уж нет. Право — это мечта отца. Цель Эндрю. Но сейчас, после резких нападок Норма, она думала, что, возможно, стоило послушать маму.

— Убийца вломился в твою квартиру? — приставал Норм.

— Пару дней назад.

— А что тогда было ночью? — спросил он. — Я что-то слышал по полицейской волне, но был занят… Погоди, с тобой все в порядке?

— Тебе сказать правду? — спросила она, поддергивая ремень сумочки. — Нет, со мной не все в порядке. Даже совсем не в порядке. Не знаю, что ты обо мне думаешь, но я не собираюсь, во-первых, продавать душу, во-вторых, продавать свое тело, и в-третьих, позволять всяким чокнутым врываться ко мне в квартиру и трогать мои вещи, и все это ради статьи!

Она отошла и тут увидела Кевина Дитера в неизменных наушниках. Он ошивался около автомата со сладостями и пялился на дисплей, словно аппарат высвечивал слово Божие — неоновое такое, всего за доллар. По дороге она заметила его отражение в стекле, за которым лежали «Сникерсы», «Читос» и лакрица. Лицо у него было мрачное, глаза косили так, будто его интересовала не еда, а подслушивание разговора Никки с Нормом.

К чему бы это? Шагнув поближе, она налила себе кофе из стеклянного чайника, который грелся рядом. Размешав сливки, притворилась, что внимательно рассматривает товары, и прошептала:

— Что бы взять?

— Что? А, да что угодно.

Она выкинула пластмассовую ложечку и, еще сильнее понизив голос, сказала:

— Я хотела «M&M's» с арахисом, а они кончились.

— Да нет. — Он ткнул толстым пальцем в стекло: — Вот, видишь? Код Е-5. «M&M's» с арахисом.

Нахмурившись, Никки отхлебнула кофе и посмотрела на автомат, где жирный палец оставил сальное пятно.

— Да, действительно.

— Конечно, вот же они.

— Гм… Такты меня, оказывается, слышишь? — Что?

— Хотя ты как бы весь в музыке, ты меня слышишь, как бы тихо я ни шептала. По-моему, это странно. Что у тебя с наушниками? Они не работают или это конспирация, чтобы подслушивать чужие разговоры?

— Эй, у тебя паранойя или как? — Его шею залила краска, заметная даже сквозь щетину. — Норм прав насчет тебя.

— Да? — Она наклонилась к чашке, но продолжала смотреть на него.

— Да. У м-меня просто небольшой перерыв, устал от музыки.

— Большинство людей при этом снимают наушники, Кевин.

— Я не большинство.

— Ну и молодец.

Он покраснел еще больше, и у него задергался глаз. Его челюсти сжались, и вдруг она поняла, что перед нею, несмотря на мешковатые рубашку и джинсы, крепкий, сильный мужчина. Молодой мужчина. И весит он фунтов на сто больше ее. И, похоже, не слишком сдержанный.

— Я не собирался подслушивать, — сказал он, защищаясь.

— Да ради бога. — Никки прищурилась. — Ты наверняка знаешь все, что тут творится, да? Притворяешься, будто живешь в своем мирке. Но пока работаешь с чужими компьютерами, ты подслушиваешь разговоры и читаешь чужую электронную почту.

— Я вовсе не…

— Не вешай мне лапшу, ладно? — Никки направилась к своему месту и, лавируя между отсеками, пролила горячий кофе на руку и на рукав сорочки. — Черт.

Селести нервно протянула ей три клочка бумаги, судя по которым звонила доктор Фрэнсис.

— Она не стала оставлять голосового сообщения, — сказала секретарша и отбросила через плечо свои мелированные локоны.

— Эй, черт тебя возьми, где ты была? — Трина выехала на стуле из-за перегородки. — Ой, Никки… у тебя такой вид, будто ты неделю не спала. Или нет, две недели.

— Да, это больше похоже на правду. — Она вынула из ящика стола салфетку и промокнула пятно. — А по-моему, вообще всю жизнь.

— Значит, тебе вредно быть криминальным репортером.

— Вроде того. — Она швырнула салфетку в мусорное ведро и промахнулась. Краем глаза заметила, что и Норм, и Кевин вернулись на свои места. — Что тут творится?

— По-моему, у тебя завелся тайный обожатель.

— То есть? — Она отпила кофе.

— Смотри, что тебе прислали. — Трина полезла за монитор и извлекла стеклянную вазу с огромным букетом красных и белых гвоздик.

— И ты их забрала?

— Ну, кто знает, когда ты появишься. Не выбрасывать же.

— Да уж. — Отмахнувшись от нелепой мысли о Пирсе Риде, Никки открыла маленький конверт и прочитала записку:

Поздравляю со всеми успехами. Ну что, поужинаем? С любовью, Шон.

Ей стало не по себе.

— Ну, это он хватил через край, — прошептала Никки, поправив цветы и поставив вазу на свой стол.

— И кто это? — Шон.

— Вы что, снова вместе?

— Конечно, нет, но он утверждает, что да. Трина подняла бровь:

— Может быть, ему действительно жаль, что он вел себя как дурак. Теперь он образумился и понял, что не все женщины так круты, как ты, вот и хочет тебя вернуть.

— Это не похоже на того Шона, которого я знаю.

— Да ладно, может, попробуете?

— Значит, ты не считаешь, что, обжегшись на воде, надо дуть на молоко?

— По-моему, наоборот — обжегшись на молоке, дуют на воду… Впрочем, без разницы. Лично я верю в любовь. Я вообще неисправимый романтик.

— То-то ты не замужем.

— Так я люблю романтику, а не занудство. — Мобильник Трины издал латиноамериканскую мелодию.

— Ну а я и в романтику не верю, — сказала Никки, хотя в глубине души вынуждена была признать, что несколько искажает истину. Не хотелось думать, что она из тех одиноких покинутых женщин, которые в каждом мужчине видят потенциального мужа и вешаются ему на шею. Да она и не такая. Но если встретит подходящего человека, кто знает, может, и по-другому запоет. Просто ей это не надо. Сначала она должна самоутвердиться.

Трина снова укатила за перегородку и зашептала по сотовому, а Никки стала проверять электронную почту, но не нашла ничего экстраординарного. Вестей от Гробокопателя не было. Голосовая почта была переполнена поздравлениями от друзей по поводу последней статьи о Гробокопателе, звонили журналисты из конкурирующих газет и местных телеканалов, каждый хотел взять у нее интервью.