— Долой труд, и да здравствует игра! — засмеялся Клим.

— Ну зачем же так легкомысленно, — сказал Кронин. — Без труда не вытащишь и рыбку из пруда. Но я убеждён, что чем дальше мы будем восходить по дороге разума, тем все больше тяжкий осмысленный труд и бездумная радостная игра будут сливаться в некое сияющее целое, о котором мы пока и понятия не имеем.

— А мы не ослепнем от этого сияния?

— В крайнем случае можно будет надеть очки.

— Игра, — в раздумье повторил штурман, — может быть, и игра. Но игры редко кончаются смертью, Алексей. А в этих лесах каким-то загадочным образом погибло три сапиенса: Майя, Жан и вот этот товарищ, наиболее прочные детали, которого лежат у тебя за спиной. Жан и Майя были космонавтами, людьми, которых специально готовят для встречи с неожиданным. Какая уж тут игра! Жестокость!

— Мне надоели разговоры о жестокости разума.

— Почему обязательно разума? — возмутился Клим.

— А разве нет? У меня из памяти не выходит мощный, могучий лоб, — Кронин встряхнул рюкзак, — этого существа.

— Дался тебе этот лоб! А может быть, под ним пустота. Может быть, этим лбом лилипутики разбивают пальмовые орехи, а не мыслят.

— Ну ты все-таки ёрник, Клим.

— А может быть, такие могучие лбы нужны этим типам для брачных схваток. Разбегаются и, как бараны, лоб в лоб. У кого лоб массивнее, тот и победитель!

Кронин не сдержал улыбки, но тут же посерьёзнел и приостановился.

— Глайдер.

Крылатая машина была почти незаметна в сгустившемся сумраке. Но её чуткие приборы уже уловили приближение людей, и они приветливо замигали бортовыми огнями: зелёным на правой плоскости и красным на левой.

Лобову не спалось. Его усталый мозг механически снова и снова перебирал факты, на которых он останавливал днём своё сознательное внимание. Этот пёстрый хоровод, лишённый логики и цельности, начинал крутиться то с начала, то с конца, то с середины, оставляя чувство неудовлетворённости и смутного беспокойства.

Как бы то ни было, все говорит за то, что именно Жан Верней побывал на научной станции — окно выжжено левой рукой, а Жан был левшой. Жан добрался до гравитостанции, а дальше принялся действовать явно в противоречии с логикой и здравым смыслом. Ведь, казалось бы, самое разумное — вступить с базой в двустороннюю связь, но Верней этого не сделал. Он ограничился нажатием аварийной кнопки и снова исчез. Почему? Его могли заставить уйти, но это было ох как непросто сделать — у Жана был лучевой пистолет. Он бы не сдался так просто, остались бы следы борьбы и лучевого оружия. Следовательно, заставить — отпадает. Жан Верней ушёл сам. Видимо, он очень спешил, экономил буквально каждую секунду: он выжег окно, а не воспользовался дверью, он не стал говорить, ограничившись однократным нажатием аварийной кнопки. Жан отчаянно спешил, для него или для Майи это был вопрос жизни и смерти. Но тогда он должен, обязан был воспользоваться каким-то транспортом. Между тем в ангаре научной станции спокойно стоят законсервированный униход, два глайдера и катер — эти традиционные средства исследования планет.

Сон отлетел неслышно, как летучая мышь. Хоровод фактов распался, голова стала ясной и холодной. Традиционные, стандартные средства! Иван сел на постели. Может, дело в том, что, осуществляя поиск, они обращали внимание лишь на стандартное? А дороги к истине часто лежат через исключения.

Лобов встал, включил свет и принялся неторопливо одеваться. Не было ли в распоряжении экспедиции «Кентавр» нестандартных транспортных средств? Ведь это была целая экспедиция, а не патрульный корабль! Скажем, аппаратов для высотных, глубоководных или подземных исследований.

Стараясь не шуметь, чтобы не разбудить товарищей, Иван прошёл в ходовую рубку корабля и достал из сейфа документы, относящиеся к снаряжению экспедиции «Кентавр». В списке транспортных средств он без труда обнаружил то, что искал, — геологический бот для подземных исследований.

Закрыв сейф, Иван заколебался — разбудить товарищей или обследовать ангар одному? Ангар располагался рядом со стоянкой «Торнадо» в зоне защитной сигнализации, так что опасности практически не было никакой. А тревожить товарищей из-за своих более чем проблематичных предположений Ивану не хотелось. Наконец решившись, Лобов прошёл в шлюзовую камеру, надел лёгкий защитный костюм, вооружился лучевым пистолетом и мощным карманным фонарём. Распахнув наружную дверь шлюза, Лобов невольно приостановился. Прохладный колючий воздух пахнул в лицо, погладил кисти рук. Совсем низко над лесом висела огромная рыжая луна, пронзённая вершиной старой ели. К кораблю из сиреневой темноты неслышно подбиралась целая армия остроголовых призраков-елей: впереди малыши, жавшиеся к самой земле, за ними любопытные подростки, а позади тёмные исполины, тянувшие строгие головы к звёздам. Странно, но Ивану почудилось, что вот сейчас из сиреневого сумрака, взявшись за руки, выйдут Жан и Майя, выйдут и окликнут его. И этот момент никак нельзя упустить, потому что они снова исчезнут, и тогда уже навсегда. Не чувствуя, как за ворот защитной куртки ползут колючие струйки холодного воздуха, Лобов до боли в глазах вглядывался в темноту, но вокруг были молчаливые, неподвижные ели, одни ели. Ни шороха, ни звука, ни движения воздуха. Испуганный, затаившийся, зачарованный кем-то мир.

Слегка досадуя на себя, Лобов стряхнул наваждение чужой лунной ночи, спустился по трапу на землю и дорожкой, которая обозначилась синими светляками фонариков, направился к ангару. Фонарики зажигались впереди и сразу же гасли, едва Иван проходил мимо них. В ночной тишине звуки шагов казались неестественно громкими.

Лобов не стал открывать центральную дверь, через которую выводили машины, а прошёл в ангар малой боковой дверцей. В помещении вспыхнул рассеянный дежурный свет. Он упал на крылатые глайдеры, на униход, похожий на большого чёрного жука, на стремительное серебристое тело морского катера.

Оглянувшись, Иван в гулкой ангарной тишине прошёл вперёд и там за временной переборкой увидел то, что искал, — тяжёлую отливающую синевой сигару геологического бота. Достав карманный фонарик, Лобов осветил его острым слепящим лучом.

На синеватом корпусе машины заиграли тусклые блики, зеркалами вспыхнули, погасли и снова вспыхнули, повинуясь движению светового луча, овальные иллюминаторы кабины. В монолитном корпусе, рассчитанном на тысячетонные нагрузки, Лобову почудилась тонкая чёрная щель. Сразу насторожившись, он подошёл к боту вплотную, и сердце у него ёкнуло: входной люк кабины не был загерметизирован; между краями крышки и корпусом оставалась тонкая миллиметровая щель. Её не было заметно ни днём, ни при ангарном освещении, она проявилась лишь в узком, косо падавшем луче карманного фонаря.

Иван нажал кнопку подъёмного механизма и, пока тяжёлая крышка торжественно и бесшумно поднималась, открывая в синеватом металле чёрный провал, ногой пододвинул к кабине стремянку, поднялся на три ступени и заглянул внутрь.

На месте водителя, уронив голову и руки на пульт управления, сидел Жан Верней. Ему хватило сил только на то, чтобы добраться от связной рубки до бота и умереть.