В прокуроре, надзирающем за местами заключения, я узнал своего сверстника – уроженца того берега. Когда-то нас даже знакомили. Он поднялся мне навстречу – тяжелый красавец с традиционными усиками, как две капли воды похожий на Эдика Агаева.

– Игорь, – напомнил я.

– Фурман. Это имя. Не фамилия.

– Как имя оно даже симпатичнее.

Мы посмеялись. Я сел и перешел к делу.

– Меня интересуют осужденные по делам, отнесенным к подследственности водной прокуратуры. Не все, конечно. А только по неисполненным приговорам. Есть такие?

– Одно. – Фурман нагнулся, вынул из тумбочки заварной чайник, налил в него из графина воды и достал кипятильник. На столе появились пиалы, сахарница. – Приговор вошел в

законную силу, но еще не приведен в исполнение. Умар Кулиев. Высшая мера наказания.

– Его не помиловали?

– Нет. Учли просьбы трудящихся. Да вот, если хочешь… – Фурман достал из сейфа несколько бумаг, одну протянул мне.

Я прочитал:

«Президиум Верховного Совета… Учитывая степень тяжести совершенного преступления и то, что личность Кулиева представляет исключительную опасность для общества, Президиум постановил ходатайство о помиловании отклонить».

– И когда? – спросил я, возвращая бумагу.

Он понял вопрос, хотя я и не договорил.

– Этого не знает никто. Обычно Президиум через Прокуратуру возвращает уголовное дело назад в суд, а суд уведомляет органы исполнения приговора, что уголовное дело пришло… На этом переписка заканчивается.

– А дело Кулиева? – спросил я.

– Пока не возвратилось.

Напротив прокуратуры размещался пневматический тир, тускло выбеленный, с казенными лозунгами ДОСААФа, которые вывешивают обычно только в тирах. С угла, рядом со старой, с выбитыми стеклами, телефонной кабиной, пожилой, в пыльном халате, казах торговал дынями.

Я позвонил Гезель.

– Игорь Николаевич! Это вы? Я вас очень плохо слышу… – ласково, как ребенку, сказала Гезель. Она боялась испугать малыша, который все это время, очевидно, проводил в полудреме, набираясь тепла и нежности на всю свою грядущую жизнь, которая, судя по всему, не обещала измениться к лучшему.

Внезапно мне стало тепло и спокойно.

– Что там, Гезель? Кто-нибудь есть?

– Бала здесь.

– Я же разрешил ему отдохнуть!

– Он тут. Они с Гусейном допрашивают брата Ветлугина.

– Гезель! Скажи, чтобы его не отпускали, я тоже хочу поговорить… А что у Сувалдина?

– В заповеднике спокойно. Бала заказал для вас справку в Институте экологии моря. По поводу икры, изготовляемой браконьерами…

– Отлично. Хаджинур не появился?

– Нет. Звонили от прокурора области Довиденко. Вы скоро будете?

– Сейчас еду.

Звонки начались, едва я появился у себя.

– Прокурор области… – Гезель открыла дверь. – Возьмите трубочку…

– Поздно приходишь, дорогой! – необычайно сердечно пропел Довиденко. – Не икается? Весь день тебя вспоминаем… – Первый человек Восточнокаспийской прокуратуры готов был видеть во мне соратника, если я во всем буду следовать его желаниям. – Вот какое дело. Прохвост этот – Вахидов – одумался! А может, кто-то его надоумил… Короче: от всего отказался!

– Хорош гусь, – поддакнул я.

– Надо ехать в обком – исключать из партии, а он одно твердит: «Я наболтал лишнего водному прокурору, чтоб отпустили!..» А у него, знаешь, шестеро детей…

– Что ты предлагаешь?

Довиденко солидно прокашлялся.

– Есть выход… Ты записал его показания на пленку… Дай мне свозить эту запись в обком!

Я ни в чем не подозревал своих коллег. Но, если я, новый человек, всего за несколько недель вышел на сбытчика осетровых, легко вообразить, как быстро – если б хотели! – задержали его здешние шерлоки Холмсы. Верхушка, организовавшая массовый браконьерский промысел, плотно прикрывала его сверху.

«Теперь кто-то из них хочет заполучить магнитофонную запись, чтобы ее уничтожить! Нет-нет!..»

– Мы бы его быстро приперли, прохвоста. Представляешь? – лебезил передо мной прокурор области.

– Представляю. Беда в том только, что ничего не записалось… Магнитофон импортный – в левом углу панель с кнопкой. Надо их вместе нажимать. А я – только на панель.

– И ничего-ничего не записалось? – недоверчиво спросил Довиденко. – Хоть что-нибудь-то получилось? Мы тут в лаборатории доведем до ума!

– Он вообще не работал на запись! Только Вахидову говорить об этом не надо, – предупредил я. – Пусть думает, что пленка эта существует!

– Конечно. Я ему ничего не скажу… – Довиденко сделал вид, что верит мне, но простился довольно холодно. – Ладно. Поговорим еще…

Он не допускал мысли, что пленку с показаниями наиболее опасного свидетеля заполучить не удастся.

– Это вы обнаружили в море труп своего брата?.. – спросил я. – Как это произошло?

Бесцветный высокий блондин прокашлялся, подробно рассказал о своих сборах на поиск, все последующее уместилось в одном предложении:

– …На малой скорости стал объезжать залив, смотрю – плавает что-то: Сашка!..

Он замолчал и в последующем только отвечал на мои вопросы.

– Далеко от берега?

– Плыл-то? Метрах в двадцати пяти.

– Это уже на третий день?

– Ну да. Случай был двадцать пятого…

– До этого вы часто виделись?

– Раза два в неделю.

– Он к вам приходил? Или вы к нему?

– Чаще я.

– Почему?

Он задумался.

Я перелистал дело. Вернулся к протоколу обыска. Жене Вет-лугина предложили добровольно указать местонахождение охотничьих боеприпасов мужа, но она ответила, что в квартире их нет.

«Между тем их нашли в платяном шкафу…»

– У вас много братьев?

– Мы двое.

– Брату приходилось жить у вас?

– Нет.

– А вам у него?

– Пришлось. Однажды все лето прожили.

– Давно?

– Перед тем, как этому случиться… Он жил у жены, а я со своей переехал к нему. Квартиру сдавали – деньги были нужны.

– Помните, что у них находилось в платяном шкафу? – неожиданно спросил я.

Он вспоминал: костюмы, платья, обувь…

– Часы, фигурные ножницы, фотоальбом…

Забыл только об охотничьих боеприпасах – гильзах, пыжах. Я зашел с другой стороны:

– Помните, что он купил в то лето?

– Вы имеете в виду сервант?

Я ничего не мог иметь в виду, поскольку не располагал информацией. Эх, как бы я провел это дело, будь оно в моем производстве с самого начала!

– Мотоцикл!

– А ружье?

– Ружья не помню.

– Сможете узнать, если я'покажу его?

– Нет, – он покачал головой.

– Брат говорил с вами об охоте?

Ветлугин замялся.

– Честно говоря, про охоту не слышал.

– Но если бы он ходил, вы бы знали?

– Думаю, знал.

– А почему вы не сказали об этом следователю?

– Он не спросил.

Я пробежал глазами первый протокол допроса. Ветлугина допрашивал следователь прокуратуры района Алиханов. Фамилия ни о чем мне не говорила. Вопросы о ружье, о том, бывал ли погибший на охоте, действительно заданы не были.

«Ясно! Отрицательные ответы торчали бы, как шило из мешка!»

– Ваш брат нигде не работал, а между тем имеет машину, мотоцикл…

– Он сторожил лодку…

– Ну, сколько это могло дать?

– Рублей тридцать за дежурство, пару килограммов рыбы…

– Вот видите! – навалился я. – С его смертью ни о каком уголовном разбирательстве, конечно, не может быть и речи… Дело прошлое! Но, наверное, он и за красной рыбкой хаживал? Был ездоком! Ведь так?

Бесцветное лицо его впервые стало живым и даже приятным – таково обычное воздействие правды, отказа от лжи.

– Был! Но с кем ходил, на чьей лодке, брат никогда не говорил. Мы, Ветлугины, молчуны… – Он покраснел. Передо мной была очередная жертва омерты – заговора всеобщего молчания, полностью смирившаяся с происходящим. Он скрыл убийцу, имя которого, должно быть, вслух называли все, жившие жизнью Берега.