– Садитесь, – предложила Халилова, молодая блондинка с простым, приятным лицом.

– Спасибо. – Я с осторожностью уместился на игрушечном стуле. – В свое время вы жили на даче Баларгимова…

– Ах, это… – Она не испытала смущения.

– Долго вы жили там?

– Всю осень. С мужем я разошлась. Он жил здесь, а я с дочкой у Баларгимовых. Потом он уехал на родину, к родителям, – я сюда перебралась.

– Вы давно знаете Баларгимова?

– Я с его сыном – Миришем – вместе училась. Потом, в классе шестом, их посадили. Пятерых. Все из нашего класса. Они дочку завуча изнасиловали, а она пожаловалась…

– Баларгимов часто приезжал на дачу?

– Да нет. Раз или два в неделю…

– Вы помните, когда сожгли рыбнадзор? Вы в тот день были здесь или на даче?

– Днем на даче. С дочкой. А к вечеру Садык нас домой привез.

– Баларгимов в тот день выпивал?

– Он всегда поддатый…

– А еще кто с ним выпивал? Помните?

– Адыл. Еще кто-то… Дурачок этот – Бокасса. Все – с поселка. У них в тот день неприятность случилась – лодки сожгли! – Халилова засмеялась, подтвердив мою догадку о ее характере – бесхитростном и отходчивом. – Рыбнадзор – с моря, милиция с суши. Привезли канистры с бензином. Они и заполыхали.

– Много лодок?

– Три или четыре.

– А как Баларгимов об этом узнал?

– Мы как раз ехали мимо метеостанции, а тут мужики эти…

– Баларгимов ездил к лодкам?

– Нет, послал дурачка на велосипеде.

– Бокассу? – Я вспомнил следы велосипедных покрышек на берегу недалеко от места убийства Пухова.

– Ну да. Он вернулся, подтвердил. Садык ему не поверил, договорился с Адылом, что тот сходит… Пообещал бутылку.

Показания обрастали подробностями.

– Адыл пошел?

– Да. А Садык послал кого-то за водкой. Потом Адыл вернулся. Сказал: там одни угли. И компас привез.

– А Баларгимов?

– Он не показал сначала, что расстроился. Тут водку принесли, выпили… Садык сказал – за эту лодку надо бы сжечь и милицию, и рыбнадзор. «Платишь-платишь – и никак не выплатишь… Все мало!»

– До этого Баларгимов говорил, что дает взятки милиции и рыбнадзору?

– Все и так знали! – Халилова вздернула плечи, грудь ее поднялась. Почему же они к нему приезжали? Пьянствовали! Машины ставили у магазина, Мириш их охранял.

– Вы получали какие-нибудь подарки от Баларгимова?

Она задумалась.

– Да нет. Как-то дал на платье. Еще – икру, конфеты. Пару раз съездили в кафе «Сахиль»…

Взгляд ее прошел по кукольному ряду. Игрушечные модницы из картонных коробок – в шляпках, в черном кружевном белье, в боа – смотрели на нас. Я опять почувствовал себя Гулливером, боящимся неосторожным движением причинить боль крохотным созданиям.

– …Можно сказать, подарков не было.

– Баларгимова там знали, в «Сахиле»?

– Он пользовался их холодильником. Там молоденький официант – Уктем… Баларгимов оставлял у него рыбу для начальства…

Мир тесен. А восточнокаспийский – ну просто сжат. До размеров малогабаритной квартиры.

– У вас в доме нет вещей Баларгимова?

– Есть. – Не вставая, Халилова нащупала под креслом что-то тяжелое. Перегнулась, держа в обеих руках, поставила на стол.

– Адыл привез с места, где сожгли лодку…

Я увидел компас, которым пользуются рыбаки, – ориентированную по странам света плавающую, как домашний гриб в банке, большую черную шайбу. Колыхнувшись, она почти мгновенно заняла снова горизонтальное положение.

– Откуда он у вас?

Халилова объяснила:

– Я положила в хозяйственную сумку, он так и остался.

– После того вы сразу уехали из поселка?

– Нет! Купили еще водки. Потом еще. Еле угомонились! Всю дорогу гнал, как сумасшедший. Я просила: «Высади нас! Ну, мы погибнем, а ребенок-то за что?!»

– Баларгимов заезжал куда-нибудь?

– Только в водную милицию.

– В милицию? – Я подумал, что ослышался.

– Ну да! Кричал там на весь двор: «Убью Буракова!»

– А потом?

– Мы с дочкой остались в машине, а он побежал наверх, на второй этаж. Стал бить ногами в дверь и орать: «Где Бураксв? Где Цаххан Алиев? Сейчас они у меня узнают, как брать деньги и сжигать лодки!..» Его еле оттуда выкинули.

– Кто? Помните?

– Дежурный…

– И что Баларгимов?

– Метался, как бешеный! Готов был любого разорвать, уничтожить.

– Кому-нибудь еще грозил?

– Мазуту. «Это его работа! Его и Цаххана!»

– А дальше?

– У детского сада, на углу, остановил – мы вышли. Он всегда обычно высаживал меня раньше, чтобы соседи языки не чесали…

– Что-нибудь сказал?

– Да. Мне, говорит, надо еще сказать кое-кому пару слов…

– У него было что-нибудь с собой в машине? Ружье, нож?

– Ракетница. Он всегда ее с собой возит. И канистра с бензином… – Она словно задним часом ощутила предвестие недалекого уже преступления. – Что-то меня всю трясет!

– Много времени прошло после того, как вы вышли из машины и начался пожар?

– Минут двадцать.

– Вас допрашивали на следствии?

– Нет.

– А вы связывали поджог с угрозами Баларгимова?

Она взглянула мне в глаза.

– Связывала. Но старалась не думать. У меня дочь!

– Гусейн не звонил? – в первую очередь спросил я у Гезель. Мне крайне необходим был следователь: один я ничего не успевал.

– Я сама ему позвонила. Отвечала соседка. Гусейн на больничном, поехал на три дня к отцу, в деревню, «нервы лечить»… Не связался ни с вами, ни со мной.

– Очень странно.

– Слышали: Митрохина отозвали из отпуска. Готовится будто партактив по социалистической законности.

– Я ничего об этом не знаю.

– Жена Кулиева здесь. С отцом Умара. Они вас ждут.

– Кулиевы знают, что мы послали телеграммы об отстрочке исполнения приговора?

– Знают! Для них это – такая радость, Игорь Николаевич! Такое счастье! – Она взглянула в окно. – Вон они, кстати…

– Ваша фамилия – Кулиев, а его – Баларгимов. Вы не родные братья? – спросил я.

Человек, сидевший передо мной, был отнюдь не старый, но успевший махнуть на все рукой – с шелушащейся старческой кожей, пучками седых волос в ушах, в мятом, изношенном донельзя, пыльном костюме.

– Родные. Просто ему дали фамилию по имени нашего отца – Баларгима-Кули-оглы, а мне досталось имя деда…

– Какие у вас взаимоотношения с Баларгимовым?

– Фактически он давно уже отобрал у меня сына. Но мы – братья! Этим все сказано. У нас общие родственники. От этого никуда не денешься. Вера знает… – Он кивнул на несовершеннолетнюю сноху.

Сидящая рядом жена Умара Кулиева громко хрустнула пальцами. У нее было странное представление об этикете официальных визитов. В прокуратуру она надела самое короткое платье и максимально оголила верх.

– Вы общались с сыном до его ареста? – спросил я.

Он поднял водянистые глаза, развел руками.

– Почти нет. Садык поссорил меня с Умаром, потому что я оставил его мать. Взял другую женщину. У нас такое не прощают. Любовниц – это пожалуйста! Сколько хочешь! Да вы сами знаете!

– Давно живете отдельно?

– Я ушел, когда Умару было четырнадцать.

– У вас еще дети?

– Четверо. Младшим было: одиннадцать, девять и пять… Я помогал, как мог. Но в чем-то, конечно, они были ущемлены. Садык этим воспользовался. Как только я ушел из семьи, брат сразу начал настраивать сына против меня. Он стал брать его в море, готовить к браконьерским делам…

– Вы предостерегали брата?

– Когда я потребовал, чтобы он оставил парня в покое, его сыновья избили меня. Я месяц провалялся в больнице. Вера знает.

Он снова показал на сноху, которая опять сделала вид, словно ничего не слышит.

«Затрудненность общения – первый симптом отсутствия воcпитания…» Я не решался обращаться к ней с вопросами, чтобы не смутить.

– Садык полностью вытеснил меня из семьи. Он давал деньги моей бывшей жене. Я не мог им особенно помочь. Я работаю в вечерней школе. В Красноводске. Преподаю химию. Из моих братьев я один получил образование, и никто из них мне этого не простил.