Впервые он вышел из этого состояния, когда на псебай-ской улице встретил жену Семки Чебурнова. Возле нее семенила пятилетняя дочка.

Крупная, растолстевшая женщина сжала губы и церемонно поклонилась. Зарецкий остановился. Все вспомнилось…

— И деж это мово хозяина подевали?… — плачущим голосом завела, было Чебурнова, но, глянув на егеря, осеклась. Он смотрел на девочку, та, открыв рот, на него — доверчиво и любопытно, синие глаза ее ждали добрых слов, ласки, игры.

— Как тебя зовут? — тихо спросил Андрей Михайлович.

— Ксю-уша, — протянула девочка. — А тебя?

Он ответно улыбнулся, просто и хорошо, как улыбаются друзьям. Готовая удариться в голос, Чебурнова растерялась. Она собиралась обрушить на Зарецкого всю свою бабью злость, но эта добрая улыбка «вражины» погасила даже ее боевитость. Слезы потекли у нее по щекам. А он погладил девочку по голове и пошел дальше, не погасив своей улыбки. Вдруг что-то сдвинулось в его сердце, тяжесть свалилась. Миром правит добро, а не зло. Что общего у злодея Семена с этой ясноглазой девочкой? Ей принадлежит будущее!

В тот день старший Зарецкий спросил Андрея:

— Как жить думаешь, сынок?

— Как и прежде, — спокойно ответил он. — В горы поеду, к своим зверям, если они еще остались.

— Ну и добро. И хорошо, с товарищами-друзьями. А то ведь они без тебя растерялись. Думают, бросил ты общее дело.

— Знаешь, папа, — сказал Андрей раздумчиво, — я все размышлял, где мера подлости и зла, где их предел? И вдруг понял: нет у зла корней. Зло — как заразиха в поле. Отсеки ее, и поля очистятся. Только добро вечно, а зло лишь на время приходит и уходит. Словно змеи в сыром лесу.

— Слава всевышнему! — Отец поднял глаза к небу. — Ты становишься прежним человеком, сынок. Мы так боялись…

За вечерним чаем Андрей Михайлович разговаривал охотно, даже шутил. Данута, враз помолодевшая, с пылающими щеками, тормошила его и Мишаньку, смеялась.

Всем было хорошо. Впервые в этом году счастье осветило дом, в котором побывала беда.

Через неделю в Псебай приехал лесничий Постников с группой специалистов и большой охраной, которую возглавлял Сурен.

Пожимая руку Андрею, он сказал:

— А я, как видите, напросился в экспедицию. Соскучился по родным горам. Катя и Саша просили передать сердечный привет. Весной обещали быть у вас.

— Рады дорогим гостям.

— Не гостями приедут, Андрей Михайлович. Они получили назначение в ревком. На постоянную работу в Майкоп.

— О-о! Тем лучше. Власть на местах. Рассказывайте, как они, что? Что вообще в мире?

— Война, — коротко сказал Постников.

— Как война? — Андрей насторожился. — Или до нас не доходят вести? — И посмотрел на отца: уж он-то должен быть в курсе таких событий.

— Маленькая хитрость, — смущенно сказал Михаил Николаевич. — Ты не обижайся, Андрей. Мы просто оберегали тебя, чтобы не волновать. Ну-с, а теперь, когда наши друзья проговорились…

Постников серьезно, даже строго сказал:

— Улагай вторгся на Кубань. Не ваш знакомый полковник, а генерал Сергей Улагай, его брат. Отряды высадились в нескольких местах на Азовском побережье и пошли по станицам Кубани в сторону Краснодара. И сразу же активизировались банды по Большой Лабе и Пшише, кое-где в степях Кубани. Но к городу белые не прорвались. Десант разбит и отброшен за Керченский пролив. Однако война с подпольем продолжается. И не только в лесу.

Против нас еще голод, разруха.

— Как же вы приехали, чтобы идти в лес? Такая опасность!

— Как видите, с охраной. Дело заповедования не ждет. Одни вы мало что сделаете. По нашим сведениям, в черте будущего заповедника бело-зеленых, кажется, нет.

— Вы всерьез говорите о заповеднике? — Андрей Михайлович сидел напряженно, на лице его возникла некоторая растерянность. — В такое время…

— Еще как верю! — весело воскликнул Постников. — Да будет вам известно, дорогой коллега, что Астраханский ревком в прошлом году обратился к Владимиру Ильичу Ленину с просьбой законодательно утвердить местный декрет о заповеднике в дельте Волги. В апреле минувшего года Ленин подписал декрет. А совсем недавно, в мае месяце, учрежден заповедник на Урале. Я надеюсь, что к концу года Кубано-Черноморский ревком вынесет окончательное постановление о Кавказском заповеднике. Проект Шапошникова удовлетворил все стороны. Молодчина Христиан Георгиевич! И вас надо отметить: вон, сколько зверей сохранили! Даже зубры есть! Теперь попробуем определить границы заповедника. Нанесем на карту, остолбим, чтобы ни у кого не осталось сомнения: здесь запретная зона.

— Так за чем же дело стало, друзья! — воскликнул Зарецкий. — Ехать так ехать! И погода подходящая. А мы хоть сейчас.

— Хорошо сказано! — Постников с готовностью поднялся. — Намечайте маршрут. И в путь-дорогу.

Зарецкий прижал руки к груди.

— Я так ждал этого часа!

И вот снова страницы из синей тетради. Почерк Зарец-кого, все более твердый и уверенный, хотя события драматичны не менее, чем несколько месяцев назад.

Самой трудной, даже спорной оставалась восточная граница бывшей великокняжеской охоты. Ближние станицы по Большой Лабе постоянно оспаривали право на этот заповедный, богатый зверем участок.

Именно сюда и выехала экспедиция.

Как это случилось, сказать трудно, но слух опередил наш приезд. Первое столкновение произошло на стихийном сходе казаков из Преградной. Они хмуро выслушали начальника лесного отдела, потом стали кричать, что земля по Урупу и Лабе издавна принадлежит казакам, что заповедник — это грабительство. Убедить их в необходимости сохранить зверя и всю природу никак не удавалось. Мне просто не дали говорить. Сошлись на том, что надо разделить леса и горы к обоюдной выгоде. Казаки неохотно выбрали своих представителей для поездки с экспедицией, но расходились с обидой в сердце.

Разделили отряд на две группы. Постников с частью охраны и пятью станичниками пошел к верховьям Зеленчука. Мы с Телеусовым и Задоровым и тоже с пятью казаками направились на северо-запад. Станичники и в походе не переставали говорить о своем праве на луга по Урупу и Лабе, где у нас всегда обитало большое стадо зубров.

Первый день прошел спокойно. Лишь в сумерках сквозь редколесье Алексей Власович углядел в бинокль каких-то всадников. За ними погнались было Задоров и три красноармейца, но те живо скрылись. Станичники перешептывались. А утром, сославшись на домашние дела, уехали. Один из них перед отъездом шепнул Задорову: «Поосте-регайтесь, тут по лесу бродят…»

Ночью мы спали в стороне от костров, выставили дежурных. Перед рассветом сверху хлопнул одиночный выстрел, пуля подняла искры и пепел в костре. Тем и кончилось.

Нам удалось наметить на карте старую границу и в натуре пройти по ней. Закончив работу, поехали на верхний Уруп, чтобы сойтись с группой Постникова.

Отыскали своих удачно. Они стояли на биваке. Шел спор с казаками из-за границы по южной части, где всегда паслись зубры и были очень хорошие луга. Всласть поругавшись, станичники вскочили на коней и уехали. Плохо.

Экспедиция осталась в глухом и диком районе. Тропы мы здесь знавали не хуже местных пастухов.

— Чужие не тревожили? — спросил я у Сурена.

— Нет. А вас?

— Пробовали напугать.

— Не на пугливых напали, верно? — Он весело улыбался.

Отряд повел Телеусов, знаток лесных троп. За двумя хребтами лежала Умпырская долина. Повернули западнее, чтобы пройти по старой границе. Обнаруживали редкие каменные столбы или высоко спиленные деревья с затесами на пнях.

— Просеку надо, — говорил Постников, сверяясь с картой. — Иначе граница не вызовет уважения. А что южная сторона, Андрей Михайлович? Где там граница?