В литературе давно бытует образ писателя-неудачника, озлобленного, завистливого, подозрительного. К счастью для себя, Свиридов не стал таким. Не добившись успеха на литературном поприще, он не превратился в графомана, не затаил обиды на людей, не способных или не желающих уверовать в его гениальность. Он довольно легко смирился с мыслью, что таланта у него нет и писатель из него не получится. Но с тем большим нетерпением ждал он момента, когда на пульте машины загорится красный сигнал, сообщая о том, что работа, которой он посвятил все последние годы, закончена, и то, что не удалось ему, сделала созданная им машина.

Вопрос, может ли машина испытывать вдохновение, он решил для себя уже много лет назад. Теперь последнее слово было за высшим судьей — опытом. Свиридов твердо верил в свою победу. Но эта уверенность ничуть не прибавляла ему спокойствия. Наверное, так волнуется чемпион, перед тем как взойти на верхнюю ступеньку пьедестала почета. Будь у него хоть тень сомнения в исходе эксперимента, он гораздо спокойнее ожидал бы заветного сигнала.

К концу дня старик почувствовал, что его лихорадит. Наверное, он простудился, бегая по городу в поисках газет. Надо было уйти и лечь, но он не мог решиться оставить машину даже на минуту.

Только в первом часу ночи он поднялся наконец с табуретки и, с трудом переставляя ноги, вышел на воздух. Двор был как черный колодец, и сверху в него сыпались и сыпались снежинки. И старик вдруг почувствовал, что у него может не хватить сил, чтобы пересечь белый квадрат двора.

Утром Свиридов не смог встать с постели. Он метался по смятой простыне, обливаясь потом. Ему казалось, что он лежит в глубокой яме, а сверху, из машины, вылетают бесконечные рукописи, которые засыпают его, стискивают ребра, грозя удушить… Соседи вызвали врача, и тот определил воспаление легких.

Два дня старик никого не узнавал. Но антибиотики сделали свое дело. На третий день Свиридов пришел в себя и увидел наклонившегося над кроватью Зайчикова—младшего.

— Петенька… — пробормотал Свиридов, — помоги встать… К машине…

— Что вы, Николай Степанович, — испуганно зашептал мальчик, не догадываясь, что старик не смог бы сейчас сделать и шага. — Нельзя вам туда. Сейчас на улице мороз — сорок пять градусов по Цельсию! А по Реомюру еще больше. Вы как вздохнете, так и все. Да она и не кончила вовсе… Все тук, тук, тук. — И Петя сыграл пальцами по воздуху неведомую мелодию. — Я сразу скажу, когда надо.

— Работает, — вздохнул Свиридов, опуская голову на подушки и закрывая глаза.

Долгое время старик лежал молча, и Петя подумал, что тот уснул. Но вскоре Свиридов позвал его.

— Посмотри, как она… — попросил он слабым голосом.

— Хорошо, — согласился мальчик. — Только вы лежите.

Он выскочил за дверь и опрометью взлетел вверх по лестнице в свою квартиру. Зайчиков—папа сидел за пишущей машинкой и что-то перепечатывал из толстой книги.

— Пришел в себя! — выпалил Петя. — Хочет идти к машине.

— Только через твой труп! — приказал Зайчиков—папа. — У старика слабое сердце. Любое волнение может его убить…

— Будет исполнено! — гаркнул Петя, выскакивая за дверь. Ему не хотелось, чтобы старик умер от волнения.

Через несколько дней старик смог наконец выйти из дома. Закутавшись как можно теплее, он спустился в подвал. Ноги его дрожали от слабости. Он открыл дверь и увидел, что на пульте горит немигающий красный глаз…

Задыхаясь, он отвернул болты, откинул крышку, вынул из машины пачку листов и впился глазами в верхнюю страницу, поднеся ее к самому лицу, потому что от волнения забыл надеть очки.

То, что он прочитал, ошеломило его. Он с трудом добрался до табуретки и долго сидел, прижимая руку к бешено трепыхавшемуся сердцу. Потом опять посмотрел на текст. Этого не могло быть. И тем не менее он держал это в руках. Свершившееся было совершенно невероятно, неправдоподобно, фантастично. Он лихорадочно перелистал страницы, еще надеясь, что произошла какая-то ошибка. Нет, все было правильно.

Совершенно обессиленный, он долго сидел, тупо глядя в пространство. Он еще не верил в то, что произошло.

В отчаянии он поглядел на свое создание. Машина не обманула его ожиданий. Она была талантлива, она была гениальна. Но все это было ни к чему.

Свиридов отыскал в кармане очки, вздел их на нос и дрожащим голосом прочитал вслух первую страницу:

Нервы его не выдержали. Он заплакал.

В это время Зайчиков—старший, сидя за своим рабочим столом, в который раз рассеянно перелистывал рукопись, вынутую им из машины. Его немного мучила совесть, но он оправдывал себя тем, что сделал это ради блага самого Свиридова, которого сильное потрясение и вправду могло убить. Пускай он сперва поправится, а тогда…

Зайчиков снова открыл первую страницу и с удовольствием прочитал:

— “Все смешалось в доме Облонских. Найдя в кармане мужа фотографию прекрасной Эсмеральды, танцевавшей твист с козочкой на руках, княгиня рассвирепела и пригрозила мужу линчеванием. Угрозы княгини нельзя было пропускать мимо ушей, потому что о ее связи с мафией при дворе говорили довольно откровенно. Проклиная все на свете, Облонский сел в такси и поехал на телецентр, где должен был выступить с воспоминаниями о своих встречах с Бисмарком и Джоном Кеннеди. Однако сообщение о возвращении тридцать седьмой звездной экспедиции спутало все его планы. Он недолюбливал Эрга Ноора…”