Дина оборачивается к камере, достает острый нож и зажимает лезвие в зубах.

ДИНА (невнятно): Успокойся, Габриэль. Все у нас получится.

ЮДИТ: Позаботьтесь об Умнике и Дорис!

Юдит и Дина бегут трусцой через двор. Перед засохшей изгородью они останавливаются и оборачиваются.

ЮДИТ (кричит): Не забудьте про календарь!

Юдит поднимает вверх кулак. Юдит и Дина пролезают между ветвей. Камера провожает их, пока они не скрываются из виду.

Мы отправляемся в путь и чувствуем себя так, словно впервые за долгое время делаем что-то стоящее. Я рада, что мы наконец вместе, что сейчас рядом со мной именно Дина.

Бежим трусцой босиком по полям. Нас скрывают коричневые сумерки. Я даже не знаю, почему мы бежим. Мне кажется, бег помогает не обращать внимания на этот неприятный вечерний свет. Движение придает уверенности. Мы бежим медленно, размеренно, бережем силы. Через какое-то время мое дыхание выравнивается, и я нахожу свой темп. Представляю, что мы — два зверя, бегущие во мраке, два оленя, мчащиеся по широким степям. Нет, не олени… Мы две одичавшие лошади, которые ищут свой табун.

Сумерки превращаются в ночь, мы едва угадываем очертания ландшафта. Равнину окружают невысокие холмы. Нам иногда удавалось их разглядеть со двора. Наша цель — ближайший холм. Нужно добраться до него затемно, чтобы провести день в его тени.

Я оборачиваюсь: за спиной лишь бескрайняя равнина. Дом утонул во тьме.

— Фермы уже не видно, — сообщаю я Дине.

Она тоже оборачивается.

— Знаю. Видимо, она стоит в низине.

У Дины изо рта идет пар.

— Надеюсь.

Согласно нашему плану, днем мы должны корректировать маршрут по солнцу и пережидать жару, а по ночам — передвигаться. Мы заранее изучили расположение холмов по отношению к ферме. Даже если ферму не видно, можно вычислить, в какой стороне она находится. А мы знаем, что она — у моря. Так что не потеряемся. Во всяком случае, так нам казалось, пока мы это обсуждали. Сейчас же все иначе. Мы скользим по темной пустынной равнине, словно в абсолютной пустоте. Здесь нет ничего: ни криков птиц или зверей, ни запахов, ни ветра. «Наверное, так себя чувствуешь, когда приходит конец, — думаю я. — Умирая, погружаешься в такую же пустоту».

Здесь земля тверже и суше, чем во дворе фермы. «Желтых луж больше нет. Получается, мы двигаемся вверх. А значит, домой — вниз под гору», — думаю я, стараясь отогнать беспокойство, которое гложет изнутри, словно мышь. Я останавливаюсь и смотрю туда, где должны быть холмы. Но, естественно, ничего не вижу.

— Как думаешь, далеко еще? — пыхтит Дина.

Я снова бросаю взгляд вперед.

— Несколько часов, — наугад отвечаю я.

— Мне нужно попить, — бормочет Дина и останавливается. Я тоже останавливаюсь, и мы помогаем друг другу снять дорожные мешки с водой, крепко привязанные за спиной. Дина пьет медленно, позволяя телу впитать каждую каплю. У нас с собой всего несколько литров, нужно экономить.

— Кажется, я начинаю привыкать к этому привкусу, — говорю я и корчу Дине гримасу.

Она кивает и испытующе на меня смотрит.

— Надеюсь, мы успеем до рассвета.

Я киваю, но ничего не отвечаю. Мы обе знаем, что не вернемся, если не найдем убежище, прежде чем встанет солнце.

Как-то раз в бабушкиной корзине для ягод свила гнездо птичка. Бабушка всегда вешала корзину на крючок под крышей веранды. Однажды утром, сняв ее с крючка, бабушка обнаруживает внутри яйцо. Она зовет меня и показывает находку. Я вижу зелено-голубое яйцо, лежащее в гнездышке из тонких прутиков. Бабушкино лицо сияет от радости. С величайшей осторожностью она вешает корзину обратно.

— Теперь тихонько уходим, оставим его в покое, — шепотом говорит она.

Пригнувшись, как два индейца, мы на цыпочках крадемся по веранде, заходим в дом, прячемся в кухне за оконной шторкой и выглядываем. Я вижу, как через сад летит черно-коричневая птичка. Она приземляется на крышу веранды, пробегает немного и ныряет в корзину. Бабушка довольно смеется.

— Это черный дрозд, понимаешь? Иногда я видела его в саду.

— У нее только одно яйцо?

— Если повезет, будут еще. Возможно, она откладывает по яйцу каждое утро.

Мы наблюдаем за корзиной, словно в ней клад. Для нас это настоящее сокровище! Бабушка так радуется этому яйцу. Иногда мы видим, как черно-коричневая самочка высиживает яйцо: из корзины торчит ее клюв и хвост. В таком случае мы стараемся ее не тревожить.

— Бабушка, а скоро появятся птенчики?

— Недели через две.

Но птичка сидит в гнезде гораздо дольше. Проходит две недели, три, четыре… Я замечаю, что бабушка уже не такая радостная. Однажды, птичка улетела, и мы сняли корзину. Там только одно яйцо.

— Почему же не вылупились птенчики?

— Наверное, потому что не было самца.

Самка дрозда в бабушкином саду была последней настоящей птицей, которую я видела. Когда она отказалась высиживать единственное яйцо, бабушка долго ходила расстроенной. Вскоре остались одни лебеди и немного голубей, прятавшиеся на чердаках.

Интересно, сколько часов мы уже бежим? Мы двигаемся, словно в трансе, ноги несут нас сами собой. Так бегут животные, без усилий преодолевая большие расстояния. Холмов еще не видно. Каждый раз, когда я бросаю взгляд туда, где они должны быть, вижу все ту же пустынную равнину. Будто холмы с каждым нашим шагом удаляются. Или это просто мираж?

Дина бежит позади, словно тень. Я слышу ее дыхание и чувствую холодок на шее. По крайней мере я надеюсь, что чувствую, поскольку прохладное дуновение — кажется, единственный признак жизни в этой бесконечной пустыне. Это похоже на кошмар. Здесь все словно затянувшийся кошмар.

— Что это там? — поравнявшись со мной, спрашивает Дина.

Я обыскиваю взглядом местность впереди, пока не понимаю, что она имеет в виду… Да, там что-то есть. Похоже, кто-то бежит.

— Какой-то зверь?

Дина не отвечает. В ночи невозможно понять, что это такое. Вдоль горизонта движется нечто темное, но чуть светлее окружающей нас тьмы. Словно лодка, плывущая по морю вдалеке.

— Скорее целая стая, — наконец говорит Дина.

— Может, это одичавшие лошади?

Мы следим за объектом или объектами, пока те не растворяются в темноте. На какое-то время мне кажется, что это люди. Но скорее всего, я ошибаюсь.

— Интересно, скоро ли рассвет? — бормочет Дина.

Вдруг происходит что-то странное: поднимаю голову, чтобы отыскать в небе признаки рассвета, и вижу темные силуэты холмов. Сплошное волшебство!

— Что за…

Дина тоже их замечает.

— Как же это так получилось? — говорит она и переходит на шаг.

Я разглядываю ближайший холм. Он похож на песочный куличик, только намного больше. Совершенно голый и безжизненный. Тут до меня доходит, что мы видим их, потому что уже светает.

— Нужно поторопиться, — говорю я.

Холмы видны все отчетливее. Они раскиданы по равнине, словно шахматные фигурки, и выглядят одинаково: голые, бугристые, негостеприимные.

— Эти холмы как планеты в космосе, — говорю я.

— С обратной стороны они наверняка выглядят симпатичнее, — говорит Дина.

— Будем надеяться, — говорю я и пытаюсь улыбнуться.

Вот почему мне нравится Дина. От ее оптимизма на душе становится легче. Когда она в хорошем настроении, это передается окружающим. Когда нет, надеюсь, что могу ей помочь.

— Мама, ты видела?!

Я со всех ног несусь через двор. Льет дождь, но я его не замечаю. Я была на тренировке в бассейне, куда меня отвел дядя Хассе. Я крепко сжимаю в кулаке свое сокровище — голубой камень. Дядя Хассе положил его на дно, и после многочисленных попыток мне наконец удалось достать его. Меня распирает от радости и гордости.

— Мама, ты видела?!

Мама стоит у окна. По стеклу стекают струи дождя, искажая ее лицо, как на портрете Пикассо. Я размахиваю кулаком. Но, хотя мама меня видит, я чувствую, что она смотрит куда-то сквозь меня, в пустоту.