На дороге показывается маленький белый автофургон, нагруженный бутербродными тортами, — мне становится интересно, не ограбил ли кто-нибудь фирму по доставке еды. Он несется по склону холма на всех парах, чтобы порадовать гостей изобилием бутербродов с креветками, яйцами, лососем и укропным майонезом. После надоевшего всем барбекю они пойдут на ура.

На высоком алюминиевом флагштоке, вмонтированном в центр террасы, Бендибол поднял шведский флаг.

Гусь только что получил посылку с новой видеокамерой на солнечной батарее заказанной для нашего видеопроекта. Вместе с Габриэлем они распаковывают ее и передают с рук на руки, как новорожденного. Когда мы с Диной подходим, Гусь направляет на нас объектив, снимает, а затем на дисплее показывает Габриэлю, что получилось.

— Девчонки, какие вы красивые! — кричит тот, довольный, что камера отлично работает. Дина показывает ему язык.

Тут во двор задом въезжает усердный автофургончик. Он едва не задевает террасу.

— А вот и еда! — кричит Гусь.

— Наконец-то! — восклицает Гун-Хелен и цокает к водителю. Видно, собирается сказать ему что-то уже заготовленное, иначе послала бы Дэвида Бекхэма.

Я не в духе. Сама не знаю почему. Со мной уже такое бывало. Дина пыталась меня успокоить, но ничего не помогло. Грусть засела где-то глубоко внутри. Я не могу ее достать. Возможно, это связано с Дэвидом. С тем, что я люблю его, хотя он настоящий идиот.

Мы помогаем накрыть длинный стол на террасе: складываем высокую башню из тарелок и расставляем в ряд одноразовые бокалы для шампанского, в которых отражается солнце. Бендибол с хлопком открывает бутылки.

Народу все прибывает. По школьному двору идут люди с синими лентами на правой руке. Они устремляются в учебные здания. Это родители, вид у них почти скорбный; представители муниципального округа, взявшие на себя львиную долю всех расходов на ремонт; местная пресса, деятели культуры и многие другие, кого я не знаю.

Картина на центральной стене холла готова, и почти каждый перед ней останавливается. На картине изображен космический челнок «Аниара»[4], только что приземлившийся на незнакомой планете. Несколько космонавтов покинули корабль и изучают окрестности. Планета выглядит неприступной, суровой и пустынной. Над подернутым рябью водоемом висят грозовые тучи. Тут и там раскиданы острые куски скал. Картина нарисована так правдоподобно, что, проходя мимо нее, я вздрагиваю.

Гун-Хелен хлопает в ладоши, чтобы привлечь всеобщее внимание.

— Дорогие гости, прошу сюда! — наигранно кричит она.

Гости устремляются на террасу. Две девочки-трубачки из музыкального класса нервно теребят инструменты. Я знаю, они должны сыграть туш. После них будет петь Дэвид. Сегодня знаменательный день в истории школы, но я неважно себя чувствую и выношу все это с трудом. Ковыляя с миской орехов в руках, я спотыкаюсь о торчащую доску и чуть всё не рассыпаю.

— Чертова веранда, — бормочу я, имея в виду нашу новую террасу, и со злостью пинаю доску.

— Сейчас все подправим, — говорит Гусь и откладывает свою драгоценную видеокамеру.

— Это терраса, а не веранда, — приговаривает он, вправляя непослушную доску.

— Какая разница? — фыркаю я.

— Разница есть, — возражает Гусь. — Веранда была раньше. А теперь терраса. Причем самая большая в городе и единственная с флагштоком внутри.

Гусь раздувается от гордости. Терраса — это его задумка. А по поводу размера он, пожалуй, прав. Она тянется вдоль всего школьного здания — метров двадцать пять в длину и десять в ширину — и вмещает целую толпу. Замечательное место. К тому же со встроенными обогревателями, так что здесь можно будет сидеть, даже когда похолодает. Сейчас же все собрались под крышей, спасаясь от беспощадного солнца.

Я сажусь рядом с Диной и Габриэлем.

— Ну как ты? — спрашивает Дина.

— Не очень, — отвечаю я.

Тогда она отсаживается от Габриэля, устраивается рядом и обнимает меня за плечи.

— Я знаю. Ничего, все будет в порядке, подружка.

Я начинаю реветь. Прямо посреди праздника. Гун-Хелен листает свои бумаги и бросает в мою сторону острый, словно осиное жало, взгляд. На ней черно-белый полосатый костюм и красный шарфик, элегантно обернутый вокруг шеи. Я пытаюсь взять себя в руки и перестать плакать. Вроде бы получается.

— Спасибо, — бормочу я и сморкаюсь в желто-голубую салфетку.

— Дорогие друзья! — говорит Гун-Хелен. — Сегодня очень важный день в жизни школы, да и в жизни всего нашего муниципального округа.

Я перестаю слушать. Меня больше занимает круговерть собственных мыслей. Сегодня исключительно важный день для планеты Земля. Скоро мы все истлеем, станем почвой и наконец принесем хоть какую-нибудь пользу. Скоро там окажешься и ты, Гун-Хелен, без твоих важных бумажек. Возможно, рядом с тобой будет лежать Бендибол — я ведь вижу, как вы изредка обмениваетесь многозначительными взглядами. Так что вы сможете гнить вместе. Я обдумываю недавние слова Дины на днях, о том, что она ненавидит людей. Кажется, я начинаю ее понимать…

— В эти тревожные времена нам придает уверенности осознание того, что будущее нашей школы обеспечено, — жужжит Гун-Хелен. — Когда спрашиваешь себя, не сошел ли этот мир с ума, важнее всего то, что мы защищаем самую творческую часть нашего общества. Однажды наступит день, когда мы лучше поймем чувства и идеи, витающие в этих стенах. — Гун-Хелен делает паузу, словно наконец решила заткнуться либо просто пожалела о том, что сейчас сказала. Но снова продолжает: — Итак, я хочу объявить начало третьего этапа развития нашей школы.

Девочки-трубачки играют туш, сначала неуверенно, а затем так, что уши закладывает. Потом на несколько секунд воцаряется тишина. А затем приходит очередь Дэвида. Он поет без сопровождения, и, хотя я слышала его пение много раз, его голос так прекрасен, что по телу бегут мурашки. Он стоит совершенно спокойно, и я вижу, как его тело превращается в вибрирующий инструмент, производящий чистейшие звуки. Когда Дэвид замолкает, раздаются оглушительные аплодисменты, и он вежливо кланяется.

Затем мы набрасываемся на бутербродные торты. Я успеваю отхватить себе солидный кусок, прежде чем Бендибол бросает на меня укоризненный взгляд и кивает на место за столиком.

— Есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть, — говорит он и улыбается Гусю с видеокамерой. Я размышляю над словами Гун-Хелен о чувствах, «витающих в этих стенах». Хотят набить себе цену!

— Ненавижу бутербродные торты, — парирую я шепотом. — Я ем их лишь за будущее нашей школы.

Затем дни заканчиваются. Я описала лишь те, которые помню отчетливее всего. Я впечатала их в свою память, чтобы потом рассказать другим. Если не я, то кто? Оставшиеся дни представляют собой путаницу из осколков воспоминаний, ничем не связанные между собой картинки. Я даже не уверена, в таком ли порядке они должны следовать. Не знаю, важно ли это? Они покоятся на задворках памяти, как темные чаинки на дне чайника.

Но когда я их оттуда выуживаю, события тех дней ясно предстают перед внутренним взором.

Помню первое собрание нашего тайного общества. Габриэль решил, что мы будем собираться в полночь на террасе. Они с Диной зажгли чуть ли не сотню свечей. Было очень уютно и таинственно.

Дина и Габриэль взяли с собой книги.

— Мы подумали и решили, что станем маленьким обществом, входящим в большее, — говорит Габриэль и берет свою книгу. — В мире существует Тайное общество. О нем написано в этой книге. Это общество состоит из всех людей на Земле, которые думают иначе, хотят чего-то другого, чего-то большего. Члены общества не знают друг друга, но, если встретишь кого-нибудь из них, сразу поймешь по глазам, что он состоит в этом обществе. Возможно, это будет один из сотни или даже тысячи. Никто не знает.

— Да ладно вам! — говорю я. — Как это так — состоять в обществе, в котором никто никого не знает? И чем же мы будем заниматься?