Я был один, безоружный, посреди шести человек с гигантской силой. Любая борьба с ними была бы неуместной и безуспешной, и поэтому я решил терпеливо ждать решения своей участи. В первые минуты я не заметил ни в ком намерения употребить против меня насилие. Все семейство скваттера, молодые и старые, мужчины и женщины — окружили меня. Одни смотрели на меня с любопытством, другие с презрением, но на всех лицах было видно беспокойство. Что касается меня, то, признаюсь откровенно, что состояние моего духа было далеко не спокойно. Я знал, что нахожусь в руках филистимлян, в глубине леса, в двадцати милях от ближайшего городка, не имея во всей окрестности никого из знакомых, кроме землемера, но и тот был от меня в двух милях и, конечно, не подозревал, в каком я нахожусь положении. Впрочем, несмотря на все эти неприятности, во мне оставалась искра надежды.

Я не хотел и не смел думать, что Онондаго, этот человек, душевно преданный и отцу моему и землемеру, был изменник, предатель. Эта мысль не приходила мне даже в голову. Если он и скрылся, то, вероятно, предвидя, что скваттеры могли силой задержать его и этим самым лишить его возможности оповестить друзей о критическом положении, в котором я находился, и просить их спасти меня. Вероятно, эта мысль пришла вдруг и Мильакру, потому что он быстро оглянулся и закричал:

— А где краснокожий?.. Скрылся! Это так же верно, как я честный человек! Нафанаил, Моисей, Даниил!

Берите карабины.., бегите вслед за ним! Приведите его, если можно, живого.., в противном случае.., да что же?

Одним индейцем больше или меньше, не велика беда.., не велика потеря.

Вскоре я заметил, что правление Мильакра было твердым, могущественным. Хватило нескольких слов, чтобы получить желаемое действие. Едва произнес он свои слова, как все трое, Нафанаил, Моисей и Даниил, бросились бежать от хижины по трем различным направлениям; у каждого было по длинному охотничьему карабину. Это оружие по силе своей совершенно отличалось от того, какое употребляется в нашей армии, к тому же было в опасных, страшных руках: каждый из этих молодых людей владел им с самого детства; порох, ром, немного свинца — вот почти единственные издержки, которые они позволяли себе. Я трепетал за Сускезуса. Впрочем, он должен был ожидать погони за собой, и к тому же, он так искусно умел скрывать свои следы, что в этом случае полностью оправдывается прозвище Бесследного. Однако я не переставал внутренне молиться за моего друга.

— Введите этого человека в дом, — сказал твердым голосом старик Мильакр окружавшим его, когда сыновья его скрылись из вида. — Введите его в большую комнату.

— А! Так вы прокурор. Посмотрим, нужен ли нам здесь прокурор.

Говоря это, скваттер пошел к дому. Войдя в комнату, он важно уселся. Женщины и ребятишки стали за ним полукругом. Я видел, что всякое сопротивление было бесполезно, а поэтому по знаку, сделанному мне Зефаном, я последовал за ним. Трое мальчишек разместились в дверях, как бы составляя стражу. Это было настоящее судейское собрание, в котором Мильакр представлял лицо судьи, а я обвиняемого.

— А! Так вы прокурор! — сказал новый судья, который, казалось, был больше взбешен не тем, кем я был действительно, а тем, что ему вздумалось мне приписывать. — Не шуметь! — закричал он детям. — Тоби, — сказал он, обращаясь к старшему своему сыну, двадцатишестилетнему детине, — ты судейские дела лучше всех нас знаешь, веди дело. Помнишь ли то время, когда ты со своим приятелем отправился из Вермонта за баранами?.. Они поймали вас, и как они взялись за дело?

— Я был отведен к судье, который приказал мне рассказывать мне все, как было, потом спросил, что я могу привести в оправдание, и до решения дела отправил меня в тюрьму. Что было потом.., не стоить говорить… мы помним это.

Я отгадал решение суда. Оно было не совсем приятно для Тоби, что и заставило его молчать. В то время было обычным всех похитителей баранов привязывать к позорному столбу и бить хлыстами; каждый из воров получал не меньше полсотни ударов. К сожалению, в настоящее время образовалось общество так называемых филантропов, которые, желая перевоспитать мошенников, но увлекаясь ложными своими понятиями и необразованностью, больше потворствуют своим ученикам, чем ограждают истинно честных людей. Некоторые из этих реформаторов успели уже уничтожить позорные столбы, предпочитая им тюремное заключение. Дети наши почувствуют следствия этой ложной филантропии. Я уверен, что один позорный столб водворил бы гораздо больше порядка, чем сотня тюрем со своими двадцати— или тридцатидневными заключениями. Но возвратимся в аудиенц-зал и послушаем судью.

— Да, да.., не к чему говорить, что было потом, — сказал Мильакр, — мы знаем, что знаем… Итак, ты был представлен в магистрат, так ли?.. Судья отослал тебя в тюрьму, но прежде он спросил тебя, что ты мог сказать в свое оправдание. Это очень справедливо, как нельзя более законно. Я непременно поступлю сейчас точно так же. Итак, молодой прокурор, что вы скажете мне, а?

Будучи один во власти этих невежд, я решился однако воспользоваться случаем и по возможности рассеять их подозрения относительно меня.

— Прежде всего позвольте мне заметить, — ответил я, — что вы очень ошибаетесь насчет меня. Я не сказал вам ни слова о прокуроре, но говорил о поручении, которое имел я от своего отца. Повторяю, я не законник, не прокурор.

Казалось, это объяснение произвело довольно сильное впечатление на все собрание, негодование заметно ослабевало. Мне показалось, если не ошибаюсь, что Лавиния сказала даже едва слышным голосом и с выражением радости: «Я была уверена, что он не прокурор!» Что же касается Тоби, то его дикий и грозный вид принял более спокойное выражение, по крайней мере в ту минуту.

Одним словом, положение мое заметно улучшилось.

— А! Так вы не прокурор? — вскрикнул Мильакр. — Но правда ли это?

— Я вам сказал уже, что я сын генерала Литтлпэджа и что имею поручение от него и от полковника Фоллока, который владеет вместе с моим отцом, провести ревизию этих земель, продать или отдать их в аренду; короче, я уполномочен делать с этими землями все, что найду лучшим и выгодным.

Эта откровенность погубила меня, я снова потерял то расположение слушателей, к которому успел на минуту их довести, но что бы ни случилось, я решил говорить правду.

— Зачем он сказал это! — тихо проговорила Лавиния.

Строгий взгляд Пруденс заставил Лавинию замолчать.

— Ревизор или прокурор, одно и то же! — сказал скваттер. — Вы говорите, что вы сын генерала Литтлпэджа, — и это так же одно и то же. Если бы мой старший сын Тоби попал в руки некоторых людей, которых я не назову, то наверное его помучили бы точно так же, как и меня. Вы сказали, что эти земли принадлежат и полковнику Фоллоку, — почему же этот генерал выдает себя за владельца?

Видя, что скваттер лишь впустую придирается ко мне и уверенный, что он очень хорошо понял все сказанное мной, я не отвечал.

— Что же?.. Будете ли вы отвечать? — вскрикнул Мильакр, с нарастающим гневом.

— Я сказал, что этими землями владеет не один мой отец, что они принадлежат также и полковнику Фоллоку, и поэтому они нераздельны.

— Нераздельны!.. Гм!.. Каково он знает все судейские выражения, Тоби!., а вздумал еще уверять, что он не прокурор!

— Он так и смотрит прокурором, — ответил старший сын скваттера, достойный наследник всех качеств отца своего.

— Хорошо. Мы научим его говорить! Ну, теперь мы знаем все дело. Я спрашивал его, и он говорил, сколько ему было угодно. Дело приведено в ясность, как говорят, не правда ли, Тоби? Остается отослать его в тюрьму. А что, Тоби, для порядка дела, судья писал что-нибудь?

— Как же, отец, судья написал приказ об аресте, по которому меня посадили в тюрьму.

— Так, так! Я сам не раз бывал в магистрате.., так напишем что-нибудь. Пруденс! Открой ящик.

— Прежде чем вы начнете писать, — сказал я, прерывая скваттера, — я снова скажу вам, что вы заблуждаетесь, ужасно заблуждаетесь! Повторяю: я не прокурор, я вовсе не служу по судебной части. Я военный, я служил офицером в полку генерала Литтлпэджа, куда поступил почти ребенком. Я был при атаке Буоргойна, я видел, как отряд его сложил оружие.