— И Кумико, должно быть, не видала Фукуоку, — как ни в чем не бывало продолжал Асимура.

— Не знаю, может, и ездила на каникулы со школой.

— А Такако?

— Не знаю, не спрашивала. А ты что, всю родню собираешься свозить на Кюсю? — засмеялась Сэцуко.

— А почему бы и нет? Думаю, все будут этому очень рады. В следующий раз, когда к нам придет Кумико, я обязательно ее приглашу.

— Хватит, прекрати! — начала сердиться Сэцуко.

— Ладно, молчу. Просто хотел поделиться с тобой этой внезапно пришедшей в голову идеей.

— Послушай-ка, а с тобой там в самом деле ничего не случилось?

— Да нет же! Все в порядке. Ну, пока.

— Тогда продолжай трудиться на своем конгрессе. Через два дня увидимся.

— До свидания, ложись спать пораньше.

— Очень приятно было неожиданно услышать твой голос. Спокойной ночи.

Асимура повесил трубку. Лицо его помрачнело. Он так и не решился сказать Сэцуко о своих подозрениях.

Ровно в одиннадцать Асимура подъехал на машине к Восточному парку.

Он шел по парку, ориентируясь на видный отовсюду памятник императору Камэяме, стоявший на возвышении. Вокруг памятника были высажены рододендроны, и в пору их цветения темный памятник среди алых рододендронов представлял собой удивительное зрелище. Об этом сказали Асимуре еще в гостинице, когда он сообщил, что хочет посетить Восточный парк.

В этот день конгресс еще продолжал свою работу, но Асимура предупредил своих коллег, что не сможет присутствовать на дневном заседании. Он почему-то подумал, будто отказ от свидания может привести к непоправимым последствиям.

Поеживаясь от холодного ветра, Асимура, свернул на тропинку, которая вела к памятнику. Здесь было много гуляющих, сюда часто приходили отдохнуть целыми семьями. По пожелтевшим клумбам бегала детвора. Среди деревьев то тут, то там виднелись красные крыши чайных домиков.

Асимура поднялся по каменным ступеням на площадку, где стоял памятник. Отсюда весь парк виднелся как на ладони. Он сел на скамью и закурил, задерживая взгляд на каждом человеке, подходившем к памятнику.

Здесь было тихо, тишину нарушали лишь звонки проезжавших невдалеке трамваев.

Неожиданно позади себя он услышал чьи-то легкие шаги, замершие у скамьи. Асимура обернулся. У края скамьи стоял высокого роста человек в старомодном головном уборе с козырьком и в пальто с поднятым воротником. Он глядел не на Асимуру, а на простиравшийся внизу парк.

Асимура бросил взгляд на его профиль. Он все еще сомневался, и это сомнение подкреплялось тем, что незнакомец хранил молчание.

Вдруг какой-то шепот слетел с губ мужчины, но из-за ветра Асимура слов не расслышал. Человек стоял прямо, не шелохнувшись, словно часовой на посту, и глядел вниз.

Неведомая пружина подбросила Асимуру со скамейки, когда он услышал наконец-свое имя:

— Реити.

Человек назвал его по имени, но не обернулся. Козырек шапки и поднятый воротник наполовину скрывали его лицо. Но голос…

Асимура подошел к нему вплотную, не отрывая взгляда от его лица.

— Значит, это все-таки вы! — выдавил он из себя.

— Да, это я. Давно не видались, не правда ли? — сказал он, все еще не меняя позы. Голос был у него чуть хриплый, но такой знакомый. А ведь Асимура не слышал его почти двадцать лет. — Поздравляю, Реити, ты уже профессор. Прочитал об этом в газете… Молодец!

— Дядя Ногами… — дрожащим голосом произнес Асимура и умолк, не будучи в силах продолжать из-за охватившего его волнения.

— Сядем здесь и сделаем вид, будто болтаем о пустяках. Понял? — Он вытащил носовой платок и смахнул им пыль со скамейки. — Оп-ля, — неожиданно весело воскликнул он и бухнулся на скамейку. Видимо, ему хотелось этим снять напряжение с ошеломленно глядевшего на него Асимуры.

Он не спеша вытащил из кармана сигареты и щелкнул зажигалкой. Асимура неотрывно следил за каждым его движением. Он заметил выбившуюся из-под шапки прядь седых волос, и у него словно комок застрял в горле.

Ногами спокойно курил, пуская кольца голубого дыма.

— Как видишь, призрак наконец появился.

— Но… — Асимура не знал, что ответить, он все еще не мог поверить в реальность происходящего.

— Ты сразу догадался, когда получил записку?

— Да, я понял…

— Как же так? Ведь для всех вас я давно умер.

— У меня уже давно появилось предчувствие…

— Но Кумико, я надеюсь, не догадывается? — Голос Ногами задрожал.

— Думаю, что нет. Кроме меня, пожалуй, только Сэцуко наполовину верит, наполовину сомневается.

— Вот как? Она здорова?

— Спасибо, все в порядке. Тетушка Ногами тоже здорова.

— Знаю, — после некоторого молчания произнес Ногами, глядя себе под ноги.

— Вам кто-нибудь о ней рассказывал?

— Я видел ее.

— Где?

— В театре Кабуки. Я и Кумико там видел.

Асимура понял, что говорить о своей жене Ногами избегает.

— Я слышал, что Кумико служит.

— Совершенно верно.

— Даже трудно это представить — ведь, когда я покидал Японию, она только пошла в детский сад… Помню, у нее был маленький ранец, который она носила на спине. А на ранце картинка — красный заяц. Она еще носила брючки, мать перешила ей из своих.

— Вы случайно увидели Такако и Кумико в театре?

— Будем считать, что случайно, — ответил Ногами после некоторой паузы. — Вот не думал, что Кумико уже такая взрослая.

— А как вы нашли свою супругу?

— Ничего, — коротко ответил Ногами. — Кстати, мы тут с тобой болтаем, а ведь ты, наверно, очень занят на конгрессе…

— Не стоит об этом беспокоиться.

— И все же извини.

Асимура неотрывно глядел на Ногами. Прямо наваждение какое-то: он сидит рядом с человеком, о смерти которого было официально объявлено в прессе. Асимура до сих пор помнил содержание некролога с фотографией Ногами.

Ногами усмехнулся.

— Не гляди на меня с таким недоверием, Реити. Это я — живой и здоровый, смотри, и ноги целые. — И он шутливо топнул ногами о землю.

— Но почему же тогда…

— Хочешь спросить, почему было опубликовано сообщение о смерти?

— Да, ведь это было официальное правительственное сообщение, а не корреспонденция газетного репортера.

— Совершенно верно. Следовательно, Кэнъитиро Ногами в этом мире больше не существует. — Он устало откинулся на спинку скамьи и устремил свой взор на проплывавшие в небе облака. — Я, как человек, существую и, видишь, сижу с тобой рядом, дипломата же Кэнъитиро Ногами нет, он умер, о чем вполне официально и сообщило японское правительство.

Лицо Асимуры стало мрачным.

Здесь, на холме, небо казалось бескрайним. Отороченные светлой каймой серые облака плыли на запад.

Кэнъитиро Ногами сидел не шевелясь. Козырек бросал тень на его лицо, изборожденное глубокими морщинами. Под подбородком, на шее, залегли складки — следы прожитых лет.

Асимура глядел на Ногами и думал: дядя совсем перестал быть японцем — и по одежде, и по гражданству.

— Что-то я не понимаю, — наконец вымолвил он. — Вы по своей воле отказались от японского гражданства?

— Конечно, — не задумываясь, ответил Ногами. — Никто меня не заставлял этого делать.

— Но должна же быть какая-то причина. Мне непонятно, почему ваша «официальная смерть» заставила вас отказаться от японского гражданства.

— Это было неизбежно.

— Почему?

— Видишь ли, Реити, условия, вероятно, могут чрезвычайно сильно воздействовать на поведение человека. И то, что прежде казалось весьма устойчивым, как ни странно, начинает претерпевать изменения. Условия господствуют над волей человека… Но я, кажется, заговорил в стиле примитивного материализма.

— Какие же условия изменили ваше поведение?

— Война, — коротко ответил Ногами. — Только война. О подробностях же ничего сказать не могу.

— Неужели и теперь, когда война давно окончилась, необходимо что-то держать в секрете?

— Что касается меня — да!

— Но ведь и Черчилль, и Идеи обнародовали свои военные мемуары. И только вы…