Первые массовые аресты (начавшиеся в конце 1929 года) проводились исключительно ГПУ. Были арестованы главы семей, многие из них в прошлом служили в белых армиях. Все они были расстреляны.
Затем, в декабре, были снова произведены аресты глав семейств, их в течение двух-трех месяцев держали в тюрьмах, а потом отправили в лагеря. Остальных членов семей пока не трогали, но описали имущество.
В начале 1930 года забрали семьи арестованных. На этот раз операция носила столь широкий характер, что на помощь ГПУ были мобилизованы партийные активисты, содействовавшие органам в проведении выселения.[41]
В нашем распоряжении имеются циркуляры из Западной губернии. Местная партийная организация приняла решение о раскулачивании 21 января 1930 года – до того, как было отдано официальное распоряжении. План проведения операции составили два руководителя местного ГПУ. Аппарат ГПУ был усилен, а отряды милиции сняты с выполнения других заданий. Всех участников операции снабдили оружием. Были созданы памятные со времен гражданской войны «тройки», состоявшие из руководителей местных партийных и советских организаций, а также ГПУ[42].
Декрет от 3 февраля 1930 года предписал ОГПУ совместно с Советом Народных Комиссаров РСФСР разработать предложения о размещении кулаков и их семей, «выселенных в отдаленные районы РСФСР, а также об их трудоустройстве». Этот упор на ответственность полицейского аппарата отражал реальное положение дел.
Принадлежность к третьей категории ненадолго скрасила участь «счастливчиков». Современные советские историки утверждают, что поскольку кулаки третьей категории «также противились созданию колхозов, возникла необходимость выселить и их в более отдаленные районы».[43]
В первые недели 1931 года до тех пор еще не депортированные украинские кулаки, не сумевшие выполнить нормы заготовок, также подверглись экспроприации и выселению. Вместе с аналогичными мероприятиями на Северном Kaвкaзе и в Поволжье это переросло в «новую волну ликвидации кулаков как класса»[44]. В одной деревушке на Днепропетровщине, состоявшей всего из девятнадцати дворов, десять семей было раскулачено в первую волну, а пять – позднее.[45] (Другое селение – Хрушка Киевской губернии, – насчитывавшее шестнадцать небольших хозяйств, владевших 950 акрами /менее 400 га/ земли, было полностью уничтожено в 1930 году.[46] В одной из деревень Северного Кавказа зимой 1930 года были «разоблачены» 16 кулацких семей, ранее не отнесенных к категории кулаков; у них было конфисковано 22 лошади, 30 коров и 19 овец. Таким образом, у этих «эксплуататоров-богатеев» приходилось в среднем по 1,4 лошади, 1,8 коровы и 1,2 овцы на семью![47]
Официально решение о второй волне депортации было принято в феврале 1931 года[48]. Эта операция была подготовлена лучше первой: были составлены списки, разосланы анкеты ОГПУ, замаскированные под налоговую проверку. 18 марта 1931 года в Западной губернии началась особая операция. Оказалось, однако, что план ее случайно просочился наружу, и в одном районе из намеченных 74 семей удалось задержать только 32 – остальные скрылись[49].
Пожалуй, иного выхода, кроме побега, у этих людей не оставалось. Тот факт, что свыше миллиона семей готовы были бросить свое имущество и дома, показателен сам по себе. «Правда» с самого начала кампании стала публиковать исполненные негодования статьи о кулаках, которые «распродают имущество, деля выручку между своими родственниками-середняками, и оставляют скот некормленным»[50]. Кулаков также обвиняли в том, что они предпочитают ломать свой инвентарь, лишь бы не сдавать его властям[51].
Иногда кулаки пытались перебраться в другие места вместе со скотом, но из этого ничего не выходило. В Ставропольском крае на Северном Кавказе «кулаки перегоняли стада, молочных коров, лошадей и овец из района в район».[52]
Когда в деревнях разгорелось массовое восстание (которое мы рассмотрим в следующей главе), руководителями его часто, хотя и не всегда, были зажиточные в прошлом крестьяне. У них, в сущности, не оставалось никаких других способов сопротивления. Существует множество рассказов о том, как, защищая свою семью, мужики набрасывались на гонителей с палками или топорами и падали, сраженные пулями. Но самой распространенной формой протеста стало уничтожение своей собственности, в том числе и путем поджога. Например, в украинском селе Подгородное на Днепропетровщине одна женщина бросила горящую головню на соломенную крышу дома, который конфисковало у нее ГПУ, с криком: «Мы на этот дом всю жизнь работали, вам он не достанется! Лучше пускай его огонь пожрет!»[53] Уже на ранних этапах раскулачивания советская пресса публиковала массу сообщений о поджогах, являвшихся актами протеста против власти и ее представителей.[54]
Иногда раздаются утверждения, что якобы выселение кулаков имело хотя бы одно экономическое обоснование: они пополняли резервуар рабочей силы в городах, недостаточный для проведения ударной индустриализации.
Кулаков, действительно, использовали на новых шахтах и других новостройках в местах их ссылки: в Сибири «значительная часть» кулаков третьей категории была, «ввиду недостатка рабочей силы», отправлена на строительство новых промышленных предприятий и на заготовку леса.[55] Но в других местах, если кулакам удавалось уйти из деревни и влиться в пролетариат крупных промышленных районов, это происходило вопреки строжайшим административным и иным мерам властей.
Строго секретный декрет от 12 февраля 1930 года требовал особой бдительности, чтобы не пропустить покидающих деревню кулаков на промышленные предприятия.[56] А введение 27 декабря 1932 года внутренних паспортов открыто трактовалось, в числе прочего, как мера «по очистке городов от кулаков, преступников и других антиобщественных элементов»[57].
Верно, что многие отчаявшиеся «кулаки» хлынули в города. Потребность в рабочих была столь велика, что руководители предприятий принимали их во множестве на работу часто в обход закона. «Правда» резко критиковала таких руководителей: в феврале 1930 среди 1100 человек, завербованных на работу в Херсонском районе, оказалось 50 кулаков; они, разумеется, бездельничали, пили и занимались саботажем, и потому от них необходимо было избавиться.[58] В Донецком каменноугольном бассейне кулаков, сумевших устроиться на работу, вылавливали и отправляли в дальневосточные лагеря[59].
Характерен приказ председателя райисполкома Каменского района от 31 января 1930 года об опознании и увольнении «всех в прошлом зажиточных крестьян» с железной дороги и трех местных фабрик.[60] А председатель Криницкого райисполкома Нелупченко осудил те сельсоветы, которые выдали «зажиточным крестьянам справки, где не было указано, что их собственность подлежала конфискации». Судя по этим справкам, предъявители «не подвергались налогообложению», то есть не были кулаками. Такие удостоверения давали ложное представление «о социальном положении» и использовались зажиточными крестьянами, чтобы «просочиться» на предприятия, нанимавшие новых рабочих. «Такую практику следует немедленно прекратить»[61]. Возле ворот Харьковского тракторного завода всегда стояли длинные очереди желавших получить работу. Однако подающие заявления о приеме на завод должны были ответить на вопросы: были ли ваши родители кулаками по происхождению? Ушли ли вы из колхоза? «Большинство претендентов не принимали, особенно тех, кто ушел из колхоза»[62] – дело в том, что не только кулаки, но и простые крестьяне все более крупными массами стекались в города.
