Я кивнула.

— Хочешь, музыку тебе включу? — уже открыв дверь и обернувшись ко мне, предложил он.

— Давай, — кивнула я.

Он включил радио, показал какими кнопками менять волну, сказал: "В общем, сориентируешься", вышел из машины и мягко захлопнул дверь.

К моменту, когда он вновь сел в машину, я успела прослушать три музыкальные композиции и один рекламный блок. Родион сосредоточенно завел мотор, пристегнулся и молча выехал на дорогу. Собственно, он и дальше молчал. Не проронил ни слова минут за десять. Мне было очень интересно, о чем он поговорил с братом, но я не посмела спрашивать, видя глубокую хмурую складку промеж бровями на лице этого сурового мужчины.

Мы попали в пробку и он, глубоко вздохнув, поменял радиостанцию. Клубная ритмичная музыка сменилась спокойной джазовой.

— Тебе как? — спросил он, кивнув на магнитолу.

— Нравится.

— Ну и славно, — сказал он и вновь погрузился в сосредоточенные раздумья.

Пробка была длинной и мы продвигались урывками и совсем по чуть-чуть. Теплый золотистый вечер умиротворял, но поскольку я не понимала сегодняшнего решения Родиона и своей дальнейшей деятельности в тандеме с ним, я никак не могла расслабиться.

— Я могу спросить тебя кое о чем? — не выдержала я, когда мы вновь остановились — на этот раз перед красным сигналом светофора.

— Можешь, — хмуро ответил Родион.

— Ты расстроен?

— Еще не понял.

— Что будем делать дальше?

— Приедем в отель, — сказал он, глядя на перекресток перед собой, — возьмем твои вещи, загрузим их в другую машину. В смысле, я это сделаю. А потом отвезу тебя домой. Все.

Секунд десять я переваривала услышанное. Тон, которым Родион все это произнес был каким-то отстраненным. Для Родиона я будто бы вновь стала чужой.

— А долг? — сглотнув, осторожно спросила я.

— Ты про девять лямов?

^{- Да}.

— Забудь, — сказал он.

Загорелся зеленый свет и Родион притопил педаль газа. Автомобиль быстро набрал скорость и помчался по проспекту.

— А как же корпорация отца?

Он ничего не ответил на это и я не стала задавать новых вопросов. Всю оставшуюся дорогу молча смотрела в боковое окно и изредка — перед собой.

Все было так, как он и сказал. Когда мы приехали в подземный гараж, Родион прошел к другой своей машине, которую я видела впервые — какой-то рубинового цвета огромный внедорожник и достал оттуда пачку крупных картонных листов, которые уже в номере наверху путем нехитрых манипуляций превратил в коробки. Мы сложили туда мои вещи и затем, пока я заканчивала с последними двумя коробками, Родион быстро отнес их вниз. Вернувшись, оглядел номер и сказал:

— Все? Эти последние?

— Да, — кивнув, грустно ответила я.

— Ну все тогда, пойдем.

Он отдал мне ключи и попросил закрыть номер после ухода. Затем открыл дверь нараспашку и вышел с коробками в коридор. Я еще раз осмотрела место, где недолго жила до устройства на работу к Александру Сергеевичу и чуть больше двух недель после. Это был, должно быть, типичный дорогой номер отеля, без особой индивидуальности, хоть и с красивым видом из окна, и все же я уже немного привыкла воспринимать это место, как свой новый дом. Пусть и временный. Поэтому теперь мне было грустно уезжать отсюда. Сейчас, когда моих вещей, которые подарил мне Шерхан, в нем уже не было, номер снова стал чужим.

Все становилось чужим.

Я вздохнула, еще раз с грустью окинула номер, в который больше не вернусь, и вышла, закрыв за собой дверь.

Шерхан ждал меня у лифта. Коробки стояли на полу. Я протянула Шерхану ключи.

— Не мне, — покачал головой он. — Девчонке внизу.

— Хорошо, — тихо ответила я.

Он не смотрел на меня, и я тоже стала избегать на него смотреть. Мы будто разводились и от этого было тяжело на душе. Я хотела о многом поговорить с ним, но видя его явное нежелание общаться сейчас, не лезла.

Странная вещь — тоска. Как описать то, что не имеет конкретных характеристик? Просто гложет что-то где-то там глубоко в душе. Смутно и неясно. Гнетет потихоньку, мрачными штормовыми волнами наступая на мечты и надежды. Опрокидывается, откатывается, опрокидывается вновь. Грустно, щемяще, беспросветно.

И вроде бы приятный красивый закат за кухонным окном моей старой квартиры. Вроде бы чисто в доме и много новых вещей в коробках в коридоре. Красивых и дорогих. Вроде бы нет больше никакого долга, а есть совершенно нормальная запись в трудовой книжке. Вроде все хорошо.

Только вот — щемящая душу тоска…

Я давно не чувствовала себя такой одинокой, как в тот вечер, когда Шерхан подвез меня к моему дому, помог отнести вещи на этаж, отказался зайти на чай, сухо попрощался и, зайдя в вызванный и подъехавший лифт, скрылся за сомкнувшимися дверьми.

Я ничего не понимала. Обняв себя за плечи, стояла в центре гостиной, за окном которой садилось за высотки вдали красное солнце и ничегошеньки не понимала.

Еще вчера утром Родион разбудил меня поцелуем и чашкой свежеприготовленного ароматного кофе. Еще вчера мы с ним весело смеялись по дороге в Москву, подтрунивали друг над другом и даже подпевали вместе известному, прилипчивому хиту, звучащему по радио. Еще вчера он был тем самым Родионом, к которому я так быстро привыкла и которого я долгое время не знала, хотя знакома была к тому моменту с ним уже больше недели. Тем самым непохожим на того себя, к которому я чуть меньше месяца назад села в машину и которому сделала от отчаяния минет. Тогда он казался мне ужасом, наделенным огромной властью, грубым и быдловатым вершителем судеб, которому я имела дурость задолжать огромные деньги в результате бухгалтерской ошибки. Он безусловно привлекал меня своей мощью, своей властной манерой общаться, напористым и сильным характером, но одновременно с тем и сильно пугал.

А потом наступил момент, когда я поняла, что перестала его бояться. И этот момент был совсем недавно, на выходных, в сине-серо-белом подмосковном особняке, напоминающем ухоженную усадьбу девятнадцатого века. Я вдруг увидела в нем человека. Живого, не карикатурного. Настоящего. Доброго, заботливого, внимательного. И поняла, что несмотря на его силу — и характера и физическую, несмотря на суровый и молчаливый нрав, на привычную хмурость, на безусловную мужскую авторитарность и совершенно другой, незнакомый мне образ жизни, он стал для меня кем-то совсем другим. Каким-то своим. Близким и теплым.

Наверное потому, что очень изменился в отношениях со мной. Стал по другому со мной общаться, стал называть "малявкой" — и это звучало очень ласково из уст этого серьезного, брутального мужчины, наделенного властью и зарабатывающего кучу денег каждую минуту. Не только я изменилась во время общения с ним. Изменился и он.

И вот именно по нему, этому своему Родиону, я тосковала, стоя в своей комнате и глядя на рыже-красный закат, который скоро должен был смениться темной ночью.

Я тосковала именно по Родиону. Не по Шерхану. И для меня эта разница была очевидной. Шерханом он был для чужих. А я в какой-то момент стала для него своей.

Неужели именно поэтому он все испортил в самый последний момент, когда все шло как надо и подходило к логичному и предсказуемому финалу?

Почему он стал звонить мне, когда наступил час Х?

Почему приехал в офис и выдал себя?

Почему подставился?

Почему после этого вновь стал чужим?

Почему просто уехал?

Почему ничего не объяснил?

И что же мне теперь делать? Как жить дальше старой жизнью, когда я стала другой?

Когда он так сильно изменил меня?

Сильно зашумел чайник, отжалась кнопка. Я насыпала в кружку ложку кофе, добавила сахара и молока и вышла на балкон.

Вечер был прекрасным. Теплым, нежным, уютным, красивым. Трепетали на ветру листья деревьев внизу, плавно проезжали машины, отдаляясь от дома по дороге, которая вела от единственного подъезда далеко вдаль, мимо пруда, где гуляли точки-люди и высоких домов с другой стороны, в окнах которых яркой медью блестело отражающееся закатное солнце.