Шествие остановилось, к великому удивлению зевак, перед лавкой Рене-флорентийца.

Толпа расступилась, один из всадников слез с лошади и постучал в дверь рукояткой шпаги.

– Кто там? – раздался голос Паолы.

– Я… Отворите, – сказал всадник.

Зеваки увидели, как дверь приоткрыли и всадник проскользнул в лавку.

– Прочь! Бездельники! – прикрикнул другой всадник. – Какое вам дело до того, что происходит здесь?

Испуганные купцы отошли, но не спускали глаз с носилок. Немного погодя они увидели, как дверь лавки отворилась и дворянин в маске вышел оттуда под руку с женщиной. Она тоже была в маске, но все узнали ее – это была Паола.

Всадник помог ей сесть в носилки, вспрыгнул в седло и поехал с левой стороны носилок; товарищ его ехал справа, и весь поезд направился к мосту Менял, а оттуда поехал по правому берегу Сены.

Купцы опять сошлись в кучу.

– Вот птичка и улетела! – сказала купчиха.

– Этим должно было закончиться. Красивой девушке нужен красивый мужчина, – заметил эльзасец.

– Рене в тюрьме; значит, все к лучшему.

Но удивлению купцов не не было предела, когда через несколько минут после отъезда Паолы со стороны улицы Барильери показались другие носилки; в них находилась Екатерина Медичи.

Королева-мать не хотела, чтобы ее узнали, и носилки у нее были самые простые. Купцы не подозревали, что дама, вышедшая из носилок и постучавшая в дверь лавки, – сама Екатерина Медичи, мать короля. Королева постучала, но ответа не последовало. Она постучала сильнее. По-прежнему все было тихо.

Екатерина подошла к зевакам.

– Извините, друзья мои, – обратилась она к ним. – Кажется, это лавка парфюмера Рене?

– Да, сударыня.

– Его нет дома?

– Говорят, он в тюрьме, – сказала хорошенькая купчиха.

– А его дочь?..

– Ах, вы опоздали, сударыня! – ответила купчиха.

– То есть?

– Четверть часа назад два господина увезли красавицу Паолу.

Екатерина подавила крик ужаса; она вспомнила о беспокойстве Рене, о том, что он рассказал ей.

«Не права ли флорентийская цыганка и не обречен ли уже на смерть мой дорогой Рене?» – подумала суеверная итальянка.

Предсказание, по-видимому, должно было скоро исполниться.

Носилки, в которых ехала Паола, доехали до квартала Святого Павла и затем до ворот Святого Антония.

– Шутка сыграна, – сказал всадник, ехавший по левую сторону носилок. – Вылезайте, дорогая Паола. Если даже и пойдут по следам носилок, все равно ничего не узнают.

Паола вышла, а всадник нагнулся к ней, схватил ее за талию, поднял и посадил к себе на лошадь.

В это время другой всадник сказал носильщикам:

– Друзья мои, вы можете вернуться; вы нам больше не нужны.

Он бросил им четыре экю, и носильщики через ворота Святого Мартина вернулись в Париж.

Ноэ и Генрих поскакали во весь опор по направлению к Шарантону мимо монастыря Святого Антония. Но через четверть часа бешеной скачки они повернули назад и поехали по тропинке вдоль городской стены в северном направлении.

Паола все еще сидела в седле Ноэ.

Доехав до Монмартрских ворот, всадники остановились. Генрих спрыгнул с лошади и помог слезть Паоле.

Итальянка, поставив ногу в стремя, вскочила на лошадь Генриха.

– Прощайте, до вечера… – сказал Генрих другу.

Ноэ и Паола поскакали вдоль стены, а Генрих снял маску и вернулся в Париж пешком через Монмартрские ворота. Он шел к Лувру. На берегу Сены около Луврских ворот он догнал носилки, двигавшиеся в одном направлении с ним. Сидевшая в носилках женщина высунула из дверцы голову, и принц узнал Екатерину Медичи.

Генрих поклонился очень низко и посторонился, чтобы пропустить носилки.

Но королева махнула ему платком.

– Господин де Коарасс! – сказала она.

Генрих подошел.

– Вы идете в Лувр? – спросила королева.

– Совершенно верно, ваше величество.

– К королю?

– Ваше величество изволит насмехаться надо мной; я слишком ничтожный дворянин, чтобы иметь право запросто входить в королю. Я иду к де Пибраку, своему двоюродному брату…

Королева внимательно посмотрела на Генриха и нашла, что вид у него самый простодушный и естественный.

– В таком случае попрошу вас побыть несколько минут у Пибрака и подождать, пока я пришлю за вами.

– За мной… ваше величество?

– Я только что видела Рене, – сказала королева.

Генрих вздрогнул, но лицо его осталось бесстрастным.

– Рене сказал, что вы обладаете замечательным даром угадывать по звездам.

– Вашему величеству, без сомнения, известно, что я беарнец.

– Да.

– Я долгое время прожил в Пиренеях среди пастухов и цыган, занимающихся некромантией и хиромантией, и они посвятили меня в свою науку…

Генрих говорил с таким убеждением, что произвел сильное впечатление на королеву.

– Но я должен предупредить ваше величество, что, хотя я иногда угадываю, часто и ошибаюсь. Наука эта еще не вполне ясна для меня. Часто я иду ощупью, и достаточно малейшего препятствия, чтобы сбить меня с пути, то есть заставить погрешить против истины.

– Однако вы сказали правду Рене.

– Неужели?

– Да, де Коарасс, идите к Пибраку и ждите, пока я пришлю за вами. Я иду сейчас к принцессе Маргарите, а затем к себе. И хочу посоветоваться с вами, де Коарасс.

И королева отправилась в Лувр.

Генрих встретил Пибрака, осматривавшего пост швейцарцев.

– Пойдемте, – живо сказал ему принц, – проведите меня скорее к себе… это необходимо.

– Пойдемте!

Он провел принца по маленькой лестнице.

– Заприте дверь на задвижку, – сказал Генрих, – и не отпирайте, если постучат.

Он подбежал к шкафу, отворил его и поспешно проскользнул в потайной ход, оставив Пибрака в совершеннейшем изумлении.

Когда принц приложил глаз к отверстию в стене, королевы в покоях принцессы Маргариты не было.

Маргарита была с Нанси.

Прекрасная принцесса, лежа на оттоманке, подбрасывала своей маленькой ножкой красную атласную туфельку и грустно смотрела на камеристку, которая, сидя на скамейке, пришивала банты к платью принцессы.

– Ты думаешь, он любит меня? – спросила Маргарита.

– Я уверена в этом, ваше высочество.

Маргарита вздохнула.

– Господи! Как печально положение принцев… Принцы – рабы, дитя мое. Они не имеют права ни любить, ни быть любимыми, ни плакать, ни радоваться.

– Ваше высочество, вы преувеличиваете…

– Ты думаешь? Если бы я могла располагать собой, то вместо того, чтобы выйти замуж за этого противного принца Наваррского, стала бы простой дворянкой и отдала свою руку…

Нанси улыбнулась.

– В жизни бывают странные предчувствия, – продолжала Маргарита. – Когда я увидела его впервые неделю назад, я почувствовала необъяснимое волнение… и услышала внутренний голос, говоривший: «Этот человек сыграет важную роль в твоей судьбе».

Принц с радостью слушал признания Маргариты, но они были прерваны стуком в дверь. Вошла Екатерина. Она была бледна и взволнована.

Королева сделала знак Нанси, и камеристка немедленно вышла.

Екатерина не любила дочь; в жизни у нее была только одна искренняя, серьезная привязанность – к младшему сыну, герцогу Алансонскому. Но вследствие привычки или, быть может, потребности высказаться она приходила к дочери и поверяла ей свои горести.

Маргарита знала, что королева навестила Рене в тюрьме.

– Ну что, ваше величество? – спросила она.

– Ах! – вздохнула Екатерина. – Это ужасно… его заковали в цепи! Он сидит в сырой тюрьме! Король приказал, чтобы с ним обращались как можно суровее. Однако я надеюсь спасти его, – прошептала королева.

– Неужели! – воскликнула Маргарита.

– Но одно странное обстоятельство сильно расстроило меня.

Екатерина передала рассказ Рене о предсказаниях цыганки и де Коарасса.

Если бы королева была не так сильно взволнована, она заметила бы, как Маргарита сначала покраснела, а потом побледнела.