Ни один из нас не нарушил клятву; его величество ничего так не боялся, как гражданской войны, которую могли начать дофины-близнецы, кардинал поддерживал его в этом страхе и добился, чтобы ему поручили надзор за младенцем. Король приказал нам тщательно осмотреть несчастного, у которого были родинка над левым локтем, желтоватое пятнышко на шее и крошечная родинка на правой икре; его величество предполагал в случае кончины первого младенца сделать наследником второго близнеца, которого он доверил нам.
Госпожа Перонет заботилась о втором принце, как о собственном ребенке, но со временем все стали считать его бастардом какого-то вельможи, так как решили, что это любимый сын некоего богача, хотя тот его и не признал.
Когда принц немного подрос, кардинал Мазарини поручил его мне, чтобы я обучил его и воспитал как королевского сына, но соблюдая тайну. Перонет заботилась о нем до самой смерти и была весьма привязана к нему, а он еще более был привязан к ней. Принц получил в моем доме в Бургундии образование, приличествующее сыну и брату короля.
Во время беспорядков во Франции я неоднократно беседовал с королевой-матерью, и ее величество опасалась, что если о рождении этого ребенка станет известно при жизни его брата, молодого короля, то недовольные подданные поднимут мятеж – многие врачи считают, что близнец, родившийся вторым, был зачат первым, и, следовательно, по всем законам королем является он.
Тем не менее опасения не смогли принудить королеву уничтожить письменные свидетельства о рождении второго принца, поскольку она предполагала в случае несчастья с молодым королем и его смерти объявить, что у нее есть второй сын, и заставить признать его. Она не раз мне говорила, что хранит эти письменные доказательства у себя в шкатулке.
Я невольно стал причиной несчастий принца, хотя и не желал этого. Когда ему исполнилось девятнадцать, он настойчиво пожелал узнать, кто он, и так как я не отвечал на вопросы и был тем более непреклонен, чем сильнее он уговаривал меня, то решил притвориться, будто верит, что является моим незаконным сыном; я позволил ему думать так, но он продолжал искать способ узнать свое настоящее имя.
Прошло два года, и тут моя неосторожность позволила ему узнать о своем происхождении. Этой неосторожности я так и не могу себе простить. Я, к несчастью, оставил на видном месте шкатулку с письмами королевы и кардиналов; кое-что он прочитал, а об остальном догадался, так как был проницателен; позже он признался, что похитил недвусмысленное письмо, в котором шла речь о его рождении.
Помню, как его любовь и почтительность сменились злостью и грубостью, но я не знал, что он рылся в моей шкатулке, и потому не мог понять причину. Впоследствии он так и не признался, как ему удалось достать письма, – то ли с помощью слуг, то ли еще как-нибудь.
Однажды он попросил показать ему портреты покойного короля Людовика XIII и ныне царствующего короля; я ответил, что у меня только скверные портреты и что, когда живописец сделает новые, я покажу их ему.
Он попросил позволения съездить в Дижон. Впоследствии я узнал, что он намеревался там увидеть портрет короля, а затем отправиться ко двору, который пребывал в это время в Сен-Жан-де-Люс, сравнить себя с королем и проверить, похожи они или нет. Теперь я не оставлял его одного.
Принц был прекрасен, и уже несколько месяцев ему нравилась молодая домоправительница, она и дала ему портрет короля – вопреки моему запрету. Несчастный увидел на портрете себя. Это привело его в ярость, и он прибежал ко мне, восклицая: «Вот мой брат, а вот я!» – и показал похищенное письмо кардинала Мазарини.
Я отправил его величеству сообщение о вскрытии шкатулки и попросил указаний. Король велел кардиналу распорядиться, и тот приказал заточить нас обоих в тюрьму, а также дать понять принцу, что причиной несчастья стала его дерзость. Я страдал вместе с ним, пока не понял, что Господь судил мне покинуть сей мир, и все же не могу для спокойствия своей души и спокойствия своего воспитанника не написать эту записку – возможно, если король умрет, не оставив наследника, несчастный принц сможет выйти из нынешнего недостойного положения. Да и могу ли я, поклявшись против воли, умолчать о невероятных событиях, о которых должны узнать наши потомки?»
Этот документ вызывает множество вопросов. Кем был воспитатель принца? Несомненно, это был известный человек, так как пользовался доверием при дворе Людовика XIII. Почему документ, которому уже около ста лет, не подписан? Может быть, он был продиктован умирающим, у которого уже не осталось сил подписать его? Как документ покинул тюрьму?
На все эти вопросы нет ответов, и даже нельзя утверждать, подлинна ли эта записка. Аббат Сулави однажды спросил маршала де Ришелье: «Не может ли быть, что этот узник – старший брат Людовика XIV, рожденный не от Людовика XIII?» Маршал, казалось, смутился, но не стал ничего отрицать; он заверил, что узник не является ни незаконным братом Людовика XIV, ни герцогом Монмутом, ни графом де Вермандуа, ни герцогом де Бофором, как утверждают многие писатели. Их версии он назвал бредом, но добавил, что авторы рассказывают о случаях вполне возможных и что приказ умертвить узника, если он расскажет кому-нибудь о себе, существовал. Маршал признался, что ему была известна эта государственная тайна: «Господин аббат, когда в весьма преклонных годах этот узник скончался, он уже не имел никакого значения, но в начале своего правления Людовик XIV приказал подвергнуть его заточению ради высших государственных интересов».
Рассказ этот был записан в присутствии маршала, но позже на все расспросы аббата Сулави Ришелье отвечал: «Прочитайте то, что написал о Железной маске господин Вольтер, особенно последние слова, и подумайте».
В 1791 году некий господин де Сен-Мийель опубликовал в Страсбурге и в Париже книгу «Кто был в действительности Железная маска, сочинение, из коего благодаря неопровержимым доказательствам можно узнать, от кого сей знаменитый пасынок судьбы явился на свет, а равно когда и где он родился». Трудно вообразить всю степень самонадеянности этого автора. Он с ловкостью придумал версию, опирающуюся не на факты, а на догадки и предчувствия. Согласно его заключению, «Железная маска был законным сыном Анны Австрийской и кардинала Мазарини…» Он утверждает, что Мазарини был кардиналом-диаконом, а не священником и мог вступить в тайный брак с Анной Австрийской. «Первая фрейлина королевы-матери, старуха Бове, знала тайну этого брака, и королеве приходилось во всем уступать ей. Это привело во Франции к расширению прав первых фрейлин». (Письмо герцогини Орлеанской от 13 сентября 1713 года.) «Королева-мать, супруга Людовика XIII, не только влюбилась в Мазарини, но вышла за него замуж, так как он не был священником и даже не принадлежал ни к какому ордену. Ему надоела королева-мать, и он плохо к ней относился». (Письмо герцогини Орлеанской от 2 ноября 1717 года.) «Потайной ход, по которому он каждую ночь приходил к ней, до сих пор существует в Пале-Рояле». (Письмо герцогини Орлеанской от 2 июля 1719 года.) «Королева правит под воздействием страсти. При ее беседах с кардиналом видно по их взглядам, выражению глаз, по тому, как они ведут себя, что они так страстно любят друг друга, что расстаются с огромным трудом». (Гражданское прошение против заключения мира, 1649 года.)
Человек в маске сказал аптекарю Бастилии, что ему, вероятно, около шестидесяти лет. Значит, он родился в 1644 году – когда власть была в руках Анны Австрийской, но фактически правил Мазарини.
«В 1644 году Анна Австрийская покинула Лувр и переехала в Пале-Рояль, который Ришелье перед смертью завещал покойному королю. Едва поселившись там, она тяжело заболела желтухой, и врачи сочли, что болезнь случилась вследствие огорчений, горестей и занятий делами, весьма обременявших ее… Эти огорчения, несомненно, были выдуманы для оправдания мнимой болезни. Большие заботы начались у Анны Австрийской лишь в 1649 году, на деспотизм Мазарини она начала жаловаться только в конце 1645 года. В год, когда она носила траур по Людовику XIII, она посещала спектакли, но старалась укрываться у себя в ложе». («Мемуары госпожи де Мотвиль».)
