Полковник весел: утро хорошее, прохладное… Славный кавалерийский рейд он сделает в тыл Анучино со своими лихими тремя сотнями егерей.

Враштель в это время делает такой же рейд с главными силами кавалерии на Анучино с юга.

— Вот будет им баня… — говорит Эвецкий весело, вскакивая на седло.

— И хорошая… — его адъютант натягивает поводья.

— Марш-марш!.. — и шпорами в бока своего вороного. Полковник первым выезжает со станции в поле на дорогу…

А там — Черниговка… Лунза…

Бодро себя чувствует полковник — точно двадцать лет с плеч.

И по шесть в ряд галопом выходит кавалерийский отряд на шоссе.

Сзади вьюками идут пулеметы.

… — И еще дело, — по телефону Штерн, — твой старый знакомый полковник Эвецкий хочет проделать кавалерийский рейд в тайгу. Из Мучной пойдет на Черниговку, Лунзу, Мещанку…

— Очень удобно… — Снегуровский вешает трубку телефона. — Сан-Си, — кричит он. Оттуда лётом китаец неслышно:

— Моя, капитана, зови?

— Да… Вот… — и Снегуровский подает ему маленький пакетик… — Ко-Шану и Бухте… Ига[14] солнце…

— Хо!.. — китаец исчез.

— Товарищ Демирский, едемте на левый фланг… — встает из-за стола Снегуровский, пристегивает кобур револьвера к поясу плечевым ремнем, — вам придется взять нашу конную разведку с собой…

— Есть…

— Твоя шибыко хитрый, капитана… — и Куо-Шан мигает обоими глазами и трясет руку Снегуровскому.

— Нельзя, Ко-Шан… Ваши моя не знай…

— Моя, шито… моя знай — твоя правильно делай… Подходит еще китаец и широко улыбается…

— А, чорт!.. Тебя и не узнаешь — совсем хунхузом стал, — Снегуровский жмет руку Бухте.

Бухта загорел и сделался настоящим хунхузом — такая же синяя роба и синяя повязка на голове по-хунхузски — совсем хунхуз.

Они садятся на траву, и начинается зачерчивание оперативного плана совместных действий.

В расщелине между двух сопок вьется внизу дорога — это шоссе с Мучной на Лунзу.

А внизу — прижатая с одной стороны речкой, а с другой — сопкой лежит хунхузская цепь в засаде с Бухтой: он же и командует цепью. Теперь его знают хунхузы и верят. Куо-Шан — начальник хунхузского отряда, тот прямо за сына его считает: лучшие пампушки ему дает — сам варит.

У хунхузов на новых японских винтовках — красные бантики мелькают в траве — этим они отделяются от обычных хунхузов…

— Они — тоже борщевика… — говорят эти китайцы.

А на сопочке лежит с цепью партизанов — спешенных кавалеристов, Демирский. Как раз во фланговом ударе и хунхузскому отряду, и тем, кто покажется на дороге.

— Шибко машинка, капитана!.. — Демирский смеется, вспоминая слова хунхуза.

Тар-рррррааааххх-рах… — разнобойно залпом хунхузская цепь в кавалерию.

И еще… и еще… и еще…

Рванулись казаки, дрогнули — часть назад, а другая в пустырь на противоположную гору… Хочет пробраться по шоссе к Лунзе.

— Цепь!.. Пли!.. — и Демирский метко ссаживает переднего кавалериста…

И эта группа смялась…

— Шибыко хо… Бухыта! — Шибыко хо, капитана… Ой…

— А здорово они строчили пулеметами, если бы не река сзади, да ваша цепь — пожалуй бы, мои китаёзы поутекали б… — Бухта Снегуровскому.

Куо-Шан слушает, улыбается…

— Шыбыка машинка есть, капитана… — шибко хо!..

А поздно ночью Снегуровский сообщает в Анучино:

«Эвецкий неожиданностью смят — вернулся на Мучную…»

— Очень хорошо… — из Анучино.

Эвецкий срочно прибывает в штаб.

— Ваше превосходительство! Мы понесли большие потери под Лунзой и Мещанкой. На всех флангах поражение.

Генерал, как от толчка, вскакивает.

— Кто вам велел лезть туда?

— Ваше превосходительство! — в исполнение вашего последнего приказа.

— Я вам приказал сидеть на Мучной.

— Ваше превосходительство, вот приказ.

Генерал всматривается в измятый лист.

— Это провокация! Что это значит? Позовите сюда моего адъютанта.

Входит Либкнехт.

— Кто отправил этот приказ?

— Не знаю, ваше превосходительство! Несомненно, это провокация.

— Наведите немедленно справки, с кем был отправлен приказ.

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

Либкнехт удаляется. Генерал волнуется:

— Чорт знает, что такое. Давно ли, как пристрелил одного адъютанта, — опять. И это тут в штабе…

— Ваше превосходительство! — замечает Эвецкий, — а вы не допускаете, чтобы этот…

— Что? Ведь это же ваша рекомендация! Вы сами предлагали! Вы уже успели забыть?

— Нет… нет, ваше превосходительство… Это человек, несомненно, надежный…

А сам думает: «Чорт его знает. Все баронесса»…

Либкнехт немедля отправляет несколько депеш, забирает из стола кой-какие бумаги…

Эвецкий, проходя через комнату, замечает торопливые движения Либкнехта. В один момент его подозрения из предположений превращаются в уверенность.

— Стойте, куда вы?

Вместо ответа Либкнехт подбегает к нему. Меткий удар по виску сваливает полковника с ног.

Около полуночи.

Баронесса Глинская только что освободила свое тело от стесняющих одежд и с наслаждением роняет его в мягкую перину. Сверху балдахина над кроватью струится мягкий голубой свет ночника.

Мысли баронессы плывут далеко, далеко… Мелькают многие знакомые лица, имена… И останавливаются на одном:

— Либкнехт.

Восемь букв разноцветными огнями танцуют перед глазами, теряясь в голубом балдахине и уплывая куда-то в высь…

Как скучно без него!

А он единственный, герой… Наконец она нашла, что искала. Пусть простой офицер, но как он работает, какая энергия…

Тррррр… — в соседней комнате, кабинете, звонок телефона. Слышно, как горничная говорит:

— Квартира баронессы Глинской… Барыня уже спит. Кто? Полковник Эвецкий? Как? Будить? Я не знаю…

— Катя! Постойте! Не кладите трубку. Я сама.

Накинув легкий ночной пеньюар, баронесса проходит в кабинет.

— Полковник Эвецкий, я вас слушаю…

— Баронесса, в штабе паника. Ваш адъютант сбежал и чуть не убил меня. Он — провокатор!

— Как? Не смейте так говорить…

— Баронесса, факты налицо. Им был отправлен ряд ложных приказов от имени Розанова. Неудачи последних дней — дело его рук.

Трубка в руке баронессы дрожит. Дрожит и рука с баронессой.

— Это ужасно! Это неправда! Я не верю в это!

— Баронесса! Он скрылся с бумагами штаба. Что теперь делать?.. Помните, я предложил его кандидатуру, доверяясь вашей рекомендации… Теперь я погиб. Где он?

Баронесса роняет трубку и опускается на стул. Она ничего не понимает. Только в глазах застыл немой испуг. И мысль:

— Как она могла…

А сердце колючими тисками сжимает уязвленное самолюбие!

— Она, баронесса Глинская, ошиблась…

А через два дня вечером Грач хохочет, слушая рассказ Штерна:

— Хо-хо-хо! ай да Либкнехт! Здорово! Ты, значит, их как зайцев бил… Ну, а мы япошек, как куропаток, подстреливали. Твои по полю прыгали, а наши из окон летали. Да, чорт возьми! хотел бы я знать, что сейчас во Владивостоке творится.

— А вот погоди — говорит Ефим — поправлюсь окончательно и поеду во Владивосток, а, когда вернусь обратно, для тебя специально доклад приготовлю.

— А ты что?.. Опять за своей маской гоняться хочешь?

— Вестимо. Что ж мне, спасовать что ли?

— Ой, брат!.. Смотри… Выловишь пулю. Да уж теперь не в плечо, а в лоб.

— Ну, в лоб, так в лоб… А уж я, во что бы то ни стало, узнаю, кто он такой.

— Узнаете, узнаете… непременно узнаете. Если хотите, я даже представиться могу: Андрей Дроздов.