– О, спасите, спасите их! – молила Мириам, кидаясь лицом вниз на палубу, чтобы не видеть этих душу надрывающих сцен.
– О, мой дом, мой дом! – стонал старый Бенони. – Имущество мое разграблено! Богатство в руках этих псов… Братья мои убиты, слуги разогнаны…
– Разве христиане не говорили тебе, что все это будет? Но ты не верил! – сказала Нехушта. – Увидишь, господин, все сбудется, все до последнего!
В этот момент к ним подошел Халев, гордый, самоуверенный и довольный своим подвигом.
– Встань и взгляни на своего спасителя! – воскликнул старик, взяв Мириам за плечо и заставляя ее встать на ноги.
– Благодарю тебя, Халев, за то, что ты сделал! – произнесла Мириам.
– Я достаточно счастлив тем, что мне удалось в этот счастливый для меня день потопить эту большую сирийскую галеру и спасти любимую девушку!
– Что клятвы и обещания! – воскликнул Бенони, обнимая своего спасителя и желая доказать ему свою благодарность. – Та жизнь, которую ты спас, принадлежит тебе по праву. Если только будет это в моей власти, ты, Халев, получишь ее и все, что еще уцелело от ее наследия!
– Время ли теперь говорить о таких вещах! – воскликнула негодующим голосом девушка. – Смотрите, наших слуг и друзей гонят в море и топят, а кто не идет, тех убивают! – И она горько расплакалась.
– Не плачь, Мириам, мы, со своей стороны, сделали все, что могли! – проговорил Халев. – Я не могу еще раз выслать лодок, матросы не послушают меня, это судно не мое. Нехушта, уведи свою госпожу в приготовленную для нее каюту. Зачем ей смотреть на все это? Но что ты теперь думаешь делать, Бенони? – обратился он к старику.
– Я хочу обратиться к двоюродному брату моему, Матфею, иерусалимскому первосвященнику, который обещал мне приют и поддержку, насколько то и другое возможно в эти трудные времена!
– Нет, лучше нам искать спасения в Александрии! – сказала Нехушта.
– Где также избивают евреев сотнями и тысячами, так что улицы этого города утопают в крови! – произнес Халев с насмешкой. – К тому же я не могу отвезти вас в Египет, так как должен отвести это судно его владельцу, доверившему его мне и ожидающему меня в Иоппе, откуда я должен буду отправиться в Иерусалим, куда меня вызывают!
– Я пойду только в Иерусалим и никуда больше, – заявил Бенони, – Мириам же свободна отправиться, куда ей угодно!
Все судно переполнено было стонами и воплями спасенных, потерявших в этот день свои дома, богатства, близких, родных и дорогих друзей, убитых или утонувших на их глазах. Всю ночь никто не знал покоя.
На рассвете галера бросила якорь, и Мириам, в сопровождении Нехушты, вышла из своей каюты на палубу.
– Видишь там эту длинную гряду рифов, госпожа? Там, на этих самых скалах, разбилось наше судно, и ты впервые увидела свет Божий! Там я схоронила и ее, твою мать, незабвенную госпожу мою!
– Как странно, Ноу, что мне суждено было вернуться к этому месту! Кажется, Халев зовет нас?
– Да, мы будем съезжать на берег на лодках. Здесь мелко, и судно не может подойти ближе! к ним.
Когда все собрались на берегу. Халев, передав галеру другому еврею, которому поручено было идти с нею наперерез римским судам с грузом хлеба, сам также съехал на берег, и все беглецы из Тира, числом около 60 человек, направились к Иерусалиму.
В некотором расстоянии от того места, где они высадились, путники пришли в бедную деревушку, ту самую, где некогда Нехушта поселилась с маленькой Мириам, и где жила кормилица ребенка. Здесь они решили запастись пищей. Пока Халев и другие хлопотали, к Нехуште подошла старуха и, положив ей руку на плечо, сперва внимательно поглядела в ее лицо, затем спросила:
– Скажи мне, добрая женщина, та красавица, что сидит там, не то ли самое дитя, которое я выкормила своею грудью?
Когда Нехушта признала бывшую кормилицу и ответила утвердительно на ее вопрос, старая женщина обвила шею девушки своими руками и, поцеловав, сказала, что теперь умрет спокойно, так как повидала ее. Ничего более отрадного у нее в жизни не остается, так как муж ее умер, а она стара и одна на свете. Она благословила девушку, а когда путешественники стали собираться в путь, подарила ей мула, дав с собой всяких припасов. Они расстались, чтобы уже больше не встречаться.
Путешествие совершилось благополучно. Благодаря конвою Халева, сопровождавшего беглецов с 20 человеками своих воинов, они были в безопасности от нападения разбойников, грабивших по большим дорогам. Хотя носился слух, что Тит со своим войском прибыл из Египта и в настоящее время подступил к Цезарее, наши путешественники не видели еще ни одного римского отряда. Они страдали только от холода, особенно же в течение второй ночи пути, когда расположились на ночлег на высотах, господствующих над Иерусалимом. Холод был так силен, что приходилось всю ночь оставаться на ногах и согреваться движением.
В это время на небе над Иерусалимом и над Сионом были видения, предвещавшие гибель Иерусалим: комета, в виде огненного меча, и облако, в виде сражающихся воинов.
А с рассветом все стало так ясно, так спокойно, священный город казался мирно уснувшим, хотя он давно уже превратился в место взаимного избиения и страшной братоубийственной войны. Спустившись в долину Иерусалима, наши путешественники заметили, что вся окрестность опустошена и разорена. Подойдя к Ионнским воротам, они нашли их запертыми, и дикого вида солдаты, со свирепыми лицами, окликнули пришельцев:
– Кто вы такие, и чего вам тут надо?
Халев назвал свой чин и положение, но так как это, по-видимому, не удовлетворило суровых стражей, то Бенони выступил вперед, назвал себя и сказал, что все они беглецы из Тира, где было страшное избиение евреев.
– Беглецы! Стало быть, они изменники и заслуживают смерти. Всего лучше прикончить их! – сказали солдаты.
Халев воспылал гневом и спросил, по какому праву они осмеливались преграждать путь ему, человеку, оказавшему столь крупные услуги своему отечеству.
– По праву сильного! – отвечали ему. – Кто впустил Симона, имеет дело с Симоном, а вы, быть может, из сторонников Иоанна или Элеазара…
– Неужели, – воскликнул Бенони, – мы дожили до того, что евреи избивают евреев в стенах Иерусалима в то время, как римские гиены и шакалы рыскают вокруг стен его?! Слушайте, люди, мы не сторонники ни того, ни другого, ни третьего, и требуем только, чтобы нас провели к первосвященнику Матфею, который призвал нас сюда, в Иерусалим!
– Матфей – первосвященник, – сказал начальник стражи, – это дело другого рода, он впустил нас в город, где мы нашли, чем поживиться, так в благодарность за это и мы, в свою очередь, можем впустить его друзей. Ну, так и быть, проходите все! – И он раскрыл ворота. Они вошли в город и направились по узким, пустынным улицам к площади храма Иерусалимского. Теперь было самое рабочее, самое деловое время дня, а между тем город казался в запустении; там и сям лежали на мостовой тела убитых, в какой-нибудь ночной схватке, женщин или мужчин. Из-за ставен домов выглядывали боязливо сотни глаз, но ни одно окно не отворялось и никто не показывался на улице, никто не приветствовал вновь прибывших и не спросил их, откуда они. Всюду царило какое-то гробовое молчание и тишина могилы. Вдруг издали донесся одинокий жалобный голос, выкрикивавший какие-то слова, значение которых еще трудно было уловить на таком расстоянии. Все ближе и ближе слышались эти вопли, и вот, при повороте в одну узкую, темную улицу, беглецы увидели в конце ее высокого, исхудалого человека, обнаженного до пояса, а ниже пояса едва прикрытого какою-то пеленой, все тело которого носило следы жестоких побоев и шрамы и рубцы еще не заживших ран.
Длинная седая борода и волосы развевались по ветру. Воздевая руки к небу, он восклицал: «Слышу голос с востока! Слышу голос с запада… слышу голос со всех четырех ветров! Горе, горе Иерусалиму! Горе, горе храму Иерусалимскому!.. Горе женихам и невестам!.. Горе всему народу!.. Горе тебе, Иерусалим, горе!»
В этот момент он поравнялся с беглецами, и как будто не замечая их и продолжая выкрикивать свои прорицания, прошел между ними. Когда Бенони окликнул его в гневном ужасе: «Что это значит? Что ты каркаешь, старый коршун?» – человек этот, не обратив на него внимания и вперив свои бледные, почти бесцветные глаза в небо, прокричал:
