Громадными снопами, на сотни футов в вышину, вздымалось необъятное пламя пожара, воздух кругом накалился, как в плавильной печи. Страшный стон избиваемых, крики торжества победителей и громкий вопль тех евреев, которые были свидетелями всего этого, слились в один протяжный звук.

Несколько тысяч человек евреев успели, однако, бежать через мост в верхний город. Уничтожив за собою этот мост, они стали следить оттуда за тем, что происходило по эту сторону долины, и оглашали воздух непрерывным жалобным воплем. Мириам, видевшая все это разрушение и избиение, не могла уже выдержать долее зрелища всех этих ужасов и, свернувшись за мраморным столбом, задыхаясь от жара и смрада, стала молить Бога о смерти. Вдруг она вспомнила, что в ее фляге еще было немного воды с вином, она с жадностью припала губами к горлышку фляги и, выпив все до последней, капли, снова легла у подножия своего столба и лишилась сознания.

Когда она пришла в себя, было уже светло, и из груды развалин храма Иродова, великолепнейшего здания в мире, вздымался густой столб дыма и пламени, а весь двор Израиля был сплошь устлан трупами, по которым римляне прокладывали себе дорогу или же расчищали себе путь, бросая трупы в огонь.

На жертвеннике теперь развевался римский штандарт, и легионеры приносили ему жертвы. Но вот к ним подъехал статный воин в сопровождении блестящей свиты, и они приветствовали его громкими криками: «Тит – император!» Здесь, на месте его торжества, победоносные легионы провозгласили своего полководца Цезарем.

Однако и теперь борьба не совсем была окончена, так как на крышах горевших стен ограды собрались некоторые из уцелевших еще и самых отчаянных защитников храма Иерусалимского, и, по мере того, как эти ограды рушились, отступали к воротам Никанора, которые еще оставались нетронутыми. Римляне, которые уже пресытились кровью, стали приглашать их сдаться, но те не соглашались, и Мириам, к несказанному своему ужасу, узнала в одном из них своего деда Бенони.

Так как они не сдавались, римляне стали по ним стрелять и перебили их всех одного за другим, кроме старого Бенони, в которого не попала ни одна стрела.

– Перестаньте стрелять! – крикнул чей-то властный голос. – Принесите скорее лестницу! Этот человек – смелый и отважный старик, к тому же, один из членов Синедриона. Захватите его живым!

Лестницу приставили, и по ней взобрались на стену римляне. Бенони при виде их отступил к самому краю обрушившейся стены, охваченной пламенем, но затем обернулся лицом к римлянам, в этот момент увидел Мириам и при виде ее стал ломать руки и разодрал на себе одежды, полагая, что она уже умерла. Мириам угадала его горе, но до того обессилела, что не могла сделать ни малейшего движения, не могла произнести ни одного звука, чтобы утешить несчастного старика.

– Сдайся! – кричали между тем римляне, боясь приблизиться к горящим развалинам. – Сдайся, безумец, Тит дарует тебе жизнь!

– Для того, чтобы влачить меня за своей колесницей победителя по улицам Рима? – гневно возразил старый еврей. – Нет, я не сдамся, а умру, умоляя Бога, чтобы Он с лихвой воздал Риму за Иерусалим и его детей! – и, подняв с земли валявшееся копье, он метнул им в группу римлян с такою ловкостью и силой, что копье, пробив насквозь щит одного из воинов, пронзило насквозь и руку, державшую щит.

– Пусть бы это оружие также пронзило твое сердце и сердца всех римлян! – воскликнул Бенони и, бросив последний прощальный взгляд на развалины храма и Иерусалима, бросился в пламя горящих развалин и погиб, гордый и смелый, не изменив себе даже и в час смерти.

При виде этого Мириам снова лишилась чувств, а когда очнулась, то вдруг увидела, как дверь, ведшая на кровлю из потайной комнаты квадратного здания над воротами Никанора, распахнулась, и из нее выбежал с обнаженною головой, в разодранной одежде, весь в крови и копоти человек с безумно блуждавшими глазами, как у затравленного зверя. Мириам вгляделась и узнала в нем Симеона, осудившего ее на ужасную смерть.

Следом за ним, цепляясь за полы его одежды, выбежали римляне, в том числе и один офицер, лицо которого показалось Мириам знакомым.

– Держите его! – крикнул он. – Надо же нам показать римскому народу, на что похож живой еврей!

Стараясь вырваться из рук врагов, Симеон поскользнулся и упал во всю длину.

Теперь только римский офицер заметил Мириам, лежавшую у подножия столба.

– Ах, я ведь почти забыл про эту девушку, которую нам приказано спасти! Уж не умерла ли она, бедняжка? Клянусь Бахусом, я видел где-то это лицо. Ах да, припомнил! – и он, наклонясь над нею, прочел надпись вины ее на груди.

– Смотри, господин, какое на ней ожерелье, жемчуг ценный, прикажешь снять его? – проговорил один легионер.

– Снимите с нее цепь, а не ожерелье! – приказал начальник, затем, склонившись к девушке, спросил. – Можешь ты идти, госпожа?

Мириам только отрицательно покачала головой.

– Ну, тогда мне придется нести тебя! – и бережно, словно ребенка, поднял ее на руки и стал спускаться со своею ношей вниз, во двор. Солдаты вели за ним Симеона.

Во дворе Израиля, где еще уцелела часть жилого помещения, на кресле, перед одним из сводчатых входов, сидел человек, рассматривавший священные сосуды и всякую драгоценную утварь, окруженный своими военачальниками и префектами. Это был Тит. Подняв глаза, он увидел Галла с его ношей и спросил:

– Что ты несешь, центурион?

– Ту девушку, Цезарь, которая была прикована к столбу на воторах!

– Жива она еще?

– Нет, Цезарь! Зной и жажда сделали свое дело!

– В чем заключалась ее вина? – спросил Тит.

– Тут все это написано, Цезарь!

– Хм… «Назареянка», мерзкая секта, даже хуже самих евреев, как утверждал покойный Нерон. Но кто осудил ее?

Мириам подняла голову и указала на Симеона.

– Говори мне всю правду, – приказал Тит, – и знай, что я все равно ее узнаю!

– Она была осуждена Синедрионом, – сказал Симеон, – в том числе находился и ее дед Бенони, вот тут его подпись!

– За какое преступление? – спросил Тит.

– За то, что помогла бежать одному римскому пленнику, за что пусть душа ее вечно горит в гиенне огненной!

– Судя по твоей одежде, ты тоже был членом Синедриона! – сказал Тит. – Как твое имя?

– Меня зовут Симеон. Это имя ты, верно, слышал уже не раз!

– А-а, да, вот оно здесь, на этом приговоре, стоит первым! Ты приговорил эту девушку к страшной смерти за то, что она спасла жизнь одному римскому воину. Так испей же сам ту же чашу. Отведите его на башню над воротами и прикуйте к том столбу, к которому была прикована девушка. Храм твой погиб, святилища твоего не стало, и ты, как верный его служитель, должен желать себе смерти!

– Да, в этом ты прав, римлянин, – проговорил Симеон, – хотя я предпочел бы более легкую кончину!

Его увели, и цезарь Тит занялся Мириам.

– Отпустить ее на свободу нельзя: это все равно, что обречь ее на смерть, кроме того, она изменница и, вероятно, заслужила свою казнь. Но она прекрасна и украсит собою мой триумф, если боги удостоят меня этого, а пока… Кто возьмет ее на свое попечение? Но помните, чтобы никто не причинил ей вреда, девушка эта – моя собственность!

– Будь покоен, Цезарь, я буду обращаться с нею, как с дочерью! – сказал ее освободитель. – Отдай ее на мое попечение!

– Хорошо, – сказал Тит, – теперь унесите ее отсюда, нам надо заняться еще другими, более важными делами, а в Риме, если мы будем живы, ты отдашь мне отчет об этой девушке!

Прошло еще не мало времени, битвы и сражения все еще продолжались, так как евреи еще держались в верхнем городе. Во время одной из этих схваток Галл, тот римский начальник отряда, который вызвался принять на свое попечение Мириам, был тяжело ранен в ногу, и так как он был человек, которому Тит вполне доверял, то по приказанию Цезаря должен был отплыть в Рим с другими больными и ранеными и доставить в столицу Империи большую часть забранных в храме Иерусалимском сокровищ. Согласно этому желанию Цезаря, Галл должен был направиться в Тир, откуда отплывало судно, предоставленное в его распоряжение.