Мириам, которую он тогда же перенес в свой лагерь, расположенный на Масличной горе, он поселил в особой палатке, где старухе, прислуживавшей раньше ему самому, поручено было ухаживать за девушкой и беречь ее как зеницу ока.

Долгое время девушка находилась между жизнью и смертью, но мало-помалу, благодаря хорошему питанию и тщательному уходу, силы ее вернулись, физическое здоровье было восстановлено, но умственное потрясение, испытанное ею, не прошло для нее бесследно, бедная девушка, казалось, навсегда останется с помутившимся рассудком. В продолжение многих недель она не переставала бредить, а речь ее оставалась бессвязной и неразумной.

Всякому другому, на месте Галла, надоело бы возиться с бедной помешанной, и он, по примеру других, предоставил бы ее своей судьбе, подобно десяткам и сотням несчастных еврейских женщин и девушек, которые теперь бродили по всей стране, как бездомные голодные псы, снискивая случайные крохи пропитания или погибая с голода.

Галл же, как обещал Титу, относился к молодой пленнице с нежностью, любовью и заботливостью родного отца. Каждую свободную от своих служебных обязанностей минуту он проводил с ней, а после того, как сам был ранен, проводил с нею целые дни, так что, в конце концов, бедная безумная настолько полюбила его, что стала называть его «дядей» и просиживала иногда по целым часам подле него, обвив его шею руками и забавляя его своею несвязною речью. Кроме того, она привыкла узнавать солдат его легиона, которые все полюбили бедняжку за ее милый, кроткий нрав и постоянно приветливую улыбку. Они постоянно приносили ей то плодов, то цветы, чтобы порадовать ее, и оберегали ее, как ребенка.

Когда пришло повеление Тита Галлу отправляться в Тир, он, забрав с собою вверенные ему сокровища Иерусалимские и свою молодую пленницу, вместе с рабыней-служанкой тронулся в путь с большой осторожностью, избегая утомления в пути для Мириам и окружая ее всевозможными удобствами и заботами. Таким образом на восьмые сутки они прибыли в Тир.

Случилось так, что судно, на котором Галлу следовало отплыть из Иудеи, не было готово к отплытию, так что Галл приказал разбить лагерь на окраине Старого Тира (Paleotyrus) и, в силу странной случайности, в самом саду, принадлежавшем некогда старому Бенони.

Здесь были разбиты палатки, при чем палатка Мириам с ее старой рабыней была раскинута на берегу моря, и подле шатра ее покровителя. Эту ночь Мириам спала хорошо и, пробудившись на рассвете, заслышав рокот волн, вышла в сад. Весь лагерь еще спал, и море, и все кругом было спокойно. Вот, прорвав дымку тумана, дневное светило всплыло над горизонтом, залив своим светом сверкающую синеву моря и темную линию его берегов. И вдруг в мозгу бедной больной просветлело, разум возвратился к ней, так что, когда проснувшийся Галл подошел к ней, она признала сад и гордые линии древнего Тира, расположенного на острове. Вон та пальма, под которой она с Нехуштой любила отдыхать, вон скала, близ которой растут лилии и где она получила послание от Марка, и инстинктивно она поднесла руку к ожерелью. Да, ожерелье и теперь было у нее на шее, и на нем она ощупала свой перстень, который старая рабыня нашла в ее волосах и для сохранности надела на ожерелье.

Мириам сняла его оттуда и надела на палец. Затем дошла до той скалы и, сев на большой камень, принялась припоминать, что с нею было. Но вскоре все ее воспоминания потонули в каком-то кровавом хаосе, в котором она совершенно не могла разобраться.

Встав поутру, Галл как всегда прошел к палатке Мириам, чтобы осведомиться, как она спала, и узнал от ее прислужницы, что она уже вышла. Осмотревшись кругом, он увидел ее у скалы и, опираясь на свой костыль, так как рана его еще не зажила и нога не действовала, побрел к ней.

– С добрым утром, дочь моя, – сказал он, – как ты изволила ночевать?

– Благодарю тебя, господин, я сегодня хорошо спала! Но скажи и, этот город, который я там вижу, не Тир? А этот сад, не деда моего Бенони, где я бродила много времени тому назад? Но с тех пор случилось так много разных ужасных событий, которых я теперь не могу припомнить… Да, не могу! – она приложила руку ко лбу и тихо застонала.

– И не надо, не припоминай их! – весело сказал Галл. – В жизни много такого, что лучше забыть совсем… Да, это Тир, а это сад Бенони! Вчера, когда мы прибыли сюда, ты не узнала этих мест, было уже темно!

Говоря это, он следил за нею, не веря своим ушам, не веря себе, что к ней вернулся рассудок. Мириам, со своей стороны, не спускала глаз с его лица, точно стараясь уловить в них нечто знакомое ей, и вдруг воскликнула:

– Да, теперь я вспомнила! Ты – римлянин Галл, тот военачальник римский, который привез мне письмо… – и она стала искать у себя на груди это письмо. – Оно пропало! Куда оно могло деваться?.. Дайте мне вспомнить…

– Нет, нет. не надо вспоминать! – поспешил прервать ее мысли Галл. – Да, я, действительно, тот самый человек, который несколько лет тому назад привез тебе письмо от моего друга Марка, прозванного Фортунатом, а также и эти безделушки, что вижу у тебя на шее и на пальце. Но мы обо всем этом поговорим после, а теперь тебе нора покушать, а мне надо будет перевязать мою рану. А там мы с тобой побеседуем!

Но в это утро Галл не показывался, боясь, чтобы Мириам не переутомилась, напрягая свои мысли. Не видя его, она до самого обеда пробродила одна по саду, любуясь синим простором моря и прислушиваясь к его однообразному плеску.

Мало-помалу в ее мозгу воскресли воспоминания того ужасного прошлого, которое поначалу, казалось, совершенно изгладилось из ее памяти. Наконец, старая служанка пришла звать ее обедать и провела в столовую. На пути к этой палатке она увидела несколько десятков римских солдат, которые как будто преграждали ей дорогу.

Мириам испугалась и готова была бежать от них. но старуха-рабыня успокоила ее:

– Не бойся их, они ничего тебе не сделают, все они любят свою Жемчужину и собрались здесь, чтобы приветствовать тебя, так как слышали, что ты поправилась, и все они этому рады!

– Жемчужину? Что это значит?

– Так они тебя называют из-за твоего жемчужного ожерелья.

Действительно, при ее приближении эти грубые, суровые легионеры осыпали приветствиями и хлопали в ладоши, выражая свою радость, а один из них даже поднес ей пучок полевых цветов, которые в это время года были уже редки, и потому ему стоило не малого труда набрать их. Услыхав из своего шатра радостные крики и приветствия легионеров, Галл вышел и, чтобы почтить этот день выздоровления их общей любимицы, приказал выдать солдатам бочонок доброго ливанского вина, чтобы они распили его за здоровье Мириам.

Затем, взяв ее за руку, Галл повел ее в палатку, где был накрыт обед. За обедом Мириам рассказала Галлу свою историю и затем спросила, что ожидает ее в Риме.

– До возвращения Тита ты останешься у меня, – отвечал тот, – а затем должна будешь идти за его триумфальной колесницей. А там, если он не изменит своего решения, чего трудно ожидать, так как Тит гордится тем, что никогда не отменял ни одного своего декрета, не изменял своего суждения или решения, как бы поспешно оно ни было принято, ты должна будешь быть продана с публичного торга на форуме!

– Продана в рабство, как скотина на базаре! Продана с публичного торга! О, Галл, какая печальная, какая позорная участь!

– Не будем думать об этом, дитя мое, будем лучше надеяться, что и в этом, как во всем остальном, судьба будет благоприятствовать тебе!

– Я желала бы только, чтобы Марк узнал о том, что меня ожидает в Риме!

– Ты этого желаешь, но как же это сделать, даже если он еще жив? Завтра, перед наступлением ночи, судно наше уходит в море. Что же могу я сделать?

– Пошли гонца к Марку с посылкой и вестью от меня!

– Гонца? Но кто же сумеет отыскать его? Я могу отправить только одного из моих солдат, но он не сумеет открыть убежища ессеев, о котором ты говорила мне!

– У меня есть друзья в этом городе и, если бы я могла свидеться с ними, то нашла бы подходящего человека, который сумел бы исполнить мое поручение. Если бы я могла повидать кого-нибудь из христиан или ессеев, то уверена, что они сделали бы для меня то, о чем я их попрошу! – сказала Мириам.