— Нет. Она была самой послушной и безобидной из их пациенток, и они просто доверяли ей. Она достаточно слабоумна, чтобы пребывать в сумасшедшем доме, но достаточно умна, чтобы погубить меня, если останется на свободе. Вы меня понимаете?

— Понимаю. Теперь, Персиваль, ответьте мне на самое главное, и тогда я буду знать, что делать. В чем заключается в настоящую минуту опасность для вас?

— Анна Катерик находится где-то по соседству и общается с леди Глайд — вот в чем опасность! Разве не ясно из письма, которое было зарыто в песок, что моя жена знает мою тайну, хотя и отрицает это?

— Одну минуту, Персиваль. Если леди Глайд знает вашу тайну, значит, она понимает, что разглашение этой тайны скомпрометирует вас. В качестве вашей жены ей безусловно не имеет смысла выдавать вас.

— Вы так думаете? Слушайте дальше. Если бы она была хоть немного привязана ко мне, ей было бы невыгодно делать это. Но я — только препятствие на пути другого человека. Она любила его до замужества, она любит его и теперь, проклятого проходимца, простого учителя рисования, по фамилии Хартрайт!

— Мой дорогой друг! Ну что тут особенного? Все они влюблены в кого-то другого. Кто на первом месте в сердце женщины? При всем моем опыте я никогда не встречал мужчины, который был бы номером первым. Встречал номер второй, иногда номер третий, четвертый, пятый — часто. Но номер первый — никогда! Он существует, конечно, но я его не встречал!

— Подождите! Я еще не кончил. Как вы думаете, кто с самого начала помогал Анне Катерик, когда служащие сумасшедшего дома помчались за ней вдогонку? Хартрайт! Как вы думаете, кто снова виделся с ней в Кумберленде? Хартрайт! Он дважды говорил с ней с глазу на глаз… Стоп! Не прерывайте меня. Негодяй влюблен в мою жену не меньше, чем она в него. Оба они знают о моей тайне. Дайте им только встретиться, и они в собственных интересах предадут и погубят меня.

— Спокойно, Персиваль, спокойно! Разве вы не верите в порядочность леди Глайд?

— К черту порядочность леди Глайд! Я верю только в ее деньги. Вы теперь поняли, как обстоит дело? Возможно, сама по себе она безвредна, но вместе с этим бродягой Хартрайтом…

— Да, да, я понимаю. Где этот мистер Хартрайт?

— За границей. Я не советовал бы ему торопиться с возвращением, если он хочет сохранить свою шкуру.

— Вы уверены, что он за границей?

— Уверен. Я распорядился, чтобы за ним следили с той минуты, как он уехал из Кумберленда и до самого его отплытия. О, могу вас уверить, я был осторожен! Анна Катерик жила в доме одного фермера около Лиммериджа. Я сам ходил на ферму после того, как она удрала оттуда, и убедился, что фермеру и его жене ничего не известно. Я дал ее матери указания насчет письма к мисс Голкомб, снимающего с меня всякие подозрения в злом умысле в связи с тем, что я упрятал ее в сумасшедший дом. Страшно сказать, сколько я истратил, чтобы найти ее, и вдруг, несмотря на все предосторожности, она появляется в моем собственном имении, у меня под носом, — и снова исчезает! Откуда я знаю, с кем еще она встречается и откровенничает? Этот проныра, негодяй Хартрайт может вернуться в любую минуту — а я не буду знать об этом! Он завтра же сможет воспользоваться…

— Нет, Персиваль, нет! Ему не удастся это сделать. Пока я здесь и эта женщина тоже где-то неподалеку, я отвечаю за то, что она попадет к нам в руки прежде, чем встретится с мистером Хартрайтом, даже если он и вернется. Я понимаю, да, да, я понимаю! Во-первых, необходимо найти Анну Катерик, — об остальном можете не беспокоиться. Ваша жена у вас под рукой, мисс Голкомб неразлучна с ней и, стало быть, тоже в ваших руках, а мистера Хартрайта нет в Англии. Ваша невидимка Анна Катерик — вот о чем мы должны думать в настоящую минуту. Вы расспрашивали о ней?

— Да. Я был у ее матери. Я обыскал всю деревню — и безуспешно.

— Можно ли положиться на ее мать?

— Да.

— Она однажды уже выдала вашу тайну.

— Она этого больше не сделает.

— Почему бы нет? Разве ей выгодно молчать?

— Да, весьма выгодно.

— Я счастлив слышать это, Персиваль, — ради вас. Не падайте духом, друг мой. Как я вам уже сказал, наши материальные дела таковы, что у меня достанет времени обернуться. С завтрашнего дня я начну искать Анну Катерик, надеюсь, более успешно, чем вы. Еще один вопрос, прежде чем мы отправимся спать.

— Какой?

— Вот какой. Когда я пошел в беседку доложить леди Глайд, что небольшое недоразумение в связи с ее подписью под документом улажено, я случайно увидел, как какая-то женщина подозрительно быстро рассталась с вашей женой. Волею судеб я был недостаточно близко, чтобы разглядеть ее лицо. Как я узнаю нашу незримую Анну? На кого она похожа?

— Похожа? Что же, в двух словах: она до тошноты похожа на мою жену!

Кресло застонало, и колонна содрогнулась снова. Граф вскочил на ноги, на этот раз от изумления.

— Что!!! — вскричал он.

— Вообразите себе мою жену после тяжелой болезни и немножко не в своем уме — и перед вами Анна Катерик, — отвечал сэр Персиваль.

— Между ними есть какое-то родство?

— Совершенно никакого.

— И они до такой степени похожи друг на друга?

— Да, до такой степени. Чего вы смеетесь?

Ответа не последовало. Стояла тишина. Граф беззвучно хохотал, трясясь всем телом.

— Чего вы смеетесь? — повторил сэр Персиваль.

— Я смеюсь над собственными фантазиями, мой дорогой друг. Примите во внимание мой итальянский юмор, — разве я не принадлежу к знаменитой нации, выдумавшей Паяца? Великолепно, великолепно! Итак, когда я увижу Анну Катерик, я сразу ее узнаю. Хватит на сегодня. Можете спать спокойно, Персиваль. Спите сном праведника, сын мой, — вы увидите, что я для вас сделаю, когда в помощь нам взойдет солнце! В моей огромной голове теснятся грандиозные планы и проекты. Вы оплатите ваши долги и найдете Анну Катерик, даю вам священную клятву в этом! Я друг, которого вы должны лелеять в самом сокровенном уголке вашего сердца. Разве нет? Не заслужил ли я те небольшие денежные одолжения, о которых вы так деликатно напомнили мне незадолго до этого? Что бы ни было в будущем, никогда больше не оскорбляйте во мне лучшие чувства. Признавайте их, Персиваль! Берите с них пример, Персиваль! Я опять прощаю вас. Я опять жму вашу руку. Спокойной ночи!

Ни слова больше не последовало. Я услышала, как граф закрыл дверь библиотеки. Я услышала, как сэр Персиваль закрыл ставни. Дождь лил непрерывно. Я закоченела и промокла до костей. Когда я попробовала пошевельнуться, мне стало так больно, что пришлось подождать. Сделав новую попытку, мне удалось стать на колени на мокрую, скользкую крышу. Когда я доползла до стены, я увидела, как осветилось окно комнаты графа. Мужество вернулось ко мне, и, не спуская глаз с его окна, я поползла дальше.

Часы пробили четверть второго, когда наконец я положила руки на подоконник моей комнаты.

По пути я не увидела и не услышала ничего подозрительного. Мое отсутствие не было обнаружено.

20 июня.

8 часов утра.

На безоблачном небе сияет солнце. Я еще не подходила к постели, я еще не смыкала усталых глаз. Из того же окна, из которого вчера я смотрела в ночную тьму, смотрю сегодня на яркий утренний свет.

Я считаю часы, прошедшие с тех пор, как я вернулась в свою спальню. Эти часы кажутся мне неделями.

Вероятно, прошло немного времени, но каким долгим оно кажется мне — с той минуты, как в темноте я опустилась на пол своего будуара, продрогшая и промокшая насквозь, бесполезное, беззащитное, панически напуганное существо.

Я не помню, когда пришла в себя. Не помню, как добралась до спальни, зажгла свечу и начала искать, забыв, как это ни странно, где оно лежит, сухое белье и одежду, чтобы переодеться и хоть немного согреться. Я помню, что я это сделала, но когда именно, не помню.

Как случилось, что я перестала дрожать от холода и начала гореть от нестерпимого жара?

Наверно, это произошло еще до рассвета. Да, помню, я слышала, как пробило три часа. Помню, как удары башенных часов пробудили мое дремавшее сознание и я с необыкновенной ясностью представила себе все, что произошло. Помню, как я решила держать себя в руках и терпеливо — час за часом — ждать первого удобного случая, чтобы вырвать Лору из этого ужасного дома, не подвергаясь опасности, что нас сразу поймают и вернут обратно. Помню, как начала убеждаться, что разговор этих двух злодеев не только полностью оправдывал наш побег, но и давал нам в руки оружие борьбы с ними. Помню, это побудило меня немедленно записать их слова в точности, как они были сказаны, пока слова эти не изгладились из моей памяти. Все это я помню ясно — в голове моей еще нет путаницы. Я пришла в спальню с пером, чернилами и дневником до рассвета, села у открытого окна, чтобы немного охладить свою пылающую голову, и писала непрерывно, все быстрей, все неутомимей, пока не начал просыпаться дом, пока не забрезжило утро. Это я помню так ясно! Я начала писать при свече, а доканчивала эту страницу при солнечном свете нового дня!