На этот раз список конспираторов оказался совсем другим. Нет, Брут не принимает участия в заговоре. Да, Веттий забыл, что Павел находится в Македонии. Может быть, он вообще неправ в отношении сына Спинтера. Это мог быть сын Марцелла — в конце концов, и Спинтер, и Марцелл из рода Корнелиев Лентулов и оба являлись кандидатами в консулы. И Веттий принялся называть другие имена: Лукулл, Гай Фанний, Луций Агенобарб и Цицерон. Все — boni или те политики, которые заигрывали с «хорошими». Ощущая мучительное отвращение к доносчику, Цезарь приказал отвести Веттия обратно в Лаутумию.

Однако Ватиний догадывался, что Веттий нуждался в более жестком обращении. Поэтому он вернул Веттия на ростру и подверг его совершенно беспощадному допросу. На этот раз Веттий настаивал, что назвал имена правильно, хотя и добавил еще два: не кто иной, как сей респектабельный столп общества, зять Цицерона Пизон Фругий, и сенатор Ювентий, известный своей тупостью. Собрание закончилось после того, как Ватиний предложил вынести законопроект на Плебейское собрание, чтобы провести официальное расследование возникшей проблемы, которую быстро окрестили «делом Веттия».

Все выглядело бессмысленно. Единственный вывод, который напрашивался из всего этого, — что boni сыты Помпеем по горло и поэтому задумали убить его. Однако даже самый проницательный аналитик не мог распутать клубок, который запутал Веттий. Запутал? Нет, связал узлами.

Сам Помпей теперь верил, что заговор существует, но не мог взять в ум, что зачинщиками заговора были именно boni. Разве Бибул не предупреждал его? Но если это не boni, тогда кто? И он решил, как и Цицерон: коль скоро Ватиний взялся за расследование дела Веттия, истина неизбежно выплывет.

Что-то еще терзало Цезаря. Большой палец на левой руке покалывало. Наверняка он знал только одно: Веттий ненавидит его, Цезаря. Так куда же заведет дело Веттия? Было ли это каким-то коварным образом нацелено на него? Или на то, чтобы вбить клин между ним и Помпеем? Поэтому Цезарь решил не ждать месяца, когда начнется официальное расследование. Он снова приведет Веттия на ростру, чтобы еще раз допросить публично. Интуиция подсказывала ему, что жизненно важно сделать это быстро. Может быть, тогда имя Гая Юлия Цезаря не появится в протоколах.

Но так не получилось. Когда ликторы Цезаря вернулись из Лаутумии, они пришли одни, у всех были бледные лица. Луций Веттий по-прежнему был прикован к стене своей камеры. Но он был мертв. На шее — следы крупных, сильных рук, на ногах — следы отчаянной борьбы за жизнь. Поскольку узник был прикован, никто не подумал поставить возле него охрану. Кто бы ни приходил ночью, чтобы заставить Веттия замолчать, он появился и исчез незаметно.

Стоявший поблизости в настроении приятного ожидания, Катон почувствовал, как кровь отхлынула от его лица. Он был очень рад, что внимание толпы, кипевшей вокруг ростры, переключилось на разгневанного Цезаря. Старший консул приказывал своим ликторам расспросить людей, находившихся поблизости от тюрьмы. К тому времени как кто-либо мог обратиться к Катону с вопросом о том, что он думает о случившемся, признанного оратора и оппозиционера уже не было возле ростры. Он бежал так быстро, что Фавоний не поспевал за ним.

Катон ворвался в дом Бибула. Тот сидел в перистиле — один глаз устремлен на небо, другой косит на посетителей, Метелла Сципиона, Луция Агенобарба и Гая Пизона.

— Как ты посмел, Бибул?! — рявкнул Катон.

Все четверо, как один, повернулись к вошедшему, разинув рты.

— Что я «посмел»? — удивленно спросил Бибул.

— Убить Веттия!

— Что?!

— Цезарь послал в Лаутумию, чтобы привести Веттия на ростру, а тот уже мертвый. Задушен, Бибул! Зачем? Зачем ты это сделал? Я никогда не согласился бы на убийство, и ты знал, что я никогда не согласился бы на такое! Политическая интрига — это одно, особенно когда она нацелена на такую собаку, как Цезарь! Но убийство беззащитного — это достойно презрения!

Бибул слушал с таким видом, словно вот-вот лишится сознания. Когда Катон замолчал, он, шатаясь, поднялся на ноги, протянув вперед руки.

— Катон, Катон! Неужели ты так плохо меня знаешь? Для чего мне убивать беднягу Веттия? Если я не убил Цезаря, зачем мне вообще убивать кого-либо?

Гнев в серых глазах погас. Катон засомневался в своих подозрениях и протянул Бибулу руку.

— Так это не ты?

— Конечно, не я. Я согласен с тобой. Всегда был и всегда буду. Убийство — это омерзительно.

Остальные трое постепенно отходили от шока. Метелл Сципион и Агенобарб собрались вокруг Катона и Бибула, а Гай Пизон откинулся в своем кресле и закрыл глаза.

— А Веттий действительно мертв? — спросил Метелл Сципион.

— Так сказали ликторы Цезаря. Я поверил им.

— Кто? — спросил Агенобарб. — Зачем?

Катон направился к столу, где стояли вино и несколько кубков, и налил себе.

— А я ведь и правда думал, что это ты, Марк Кальпурний, — сказал он и поднес кубок ко рту. — Извини. Я должен был знать, что это не ты.

— Мы знаем, что это не мы, — сказал Агенобарб. — Тогда кто?

— Наверняка Цезарь, — процедил Бибул.

— Для чего ему это? — спросил хмурый Метелл Сципион.

— Даже я не могу тебе этого сказать, Сципион, — ответил Бибул.

В этот момент его взгляд упал на Гая Пизона, единственного, кто продолжал сидеть. Ужас охватил его. Он шумно перевел дух.

— Пизон! — вдруг вскрикнул он. — Пизон, не может быть, чтобы это сделал ты!

Налитые кровью, глубоко сидящие глаза Гая Пизона презрительно блеснули.

— Бибул, не будь ребенком, — устало проговорил он. — Как вы могли надеяться, что сработает такая чудовищная глупость? Неужели вы с Катоном действительно воображали, что у Веттия хватит мужества и ума осуществить ваш замысел? Да, он ненавидел Цезаря, но он до ужаса его боялся. Вы — непрофессионалы! Полные благородства и высоких идей, плетете заговоры, осуществить которые у вас нет ни таланта, ни хитрости. Иногда меня тошнит от вас обоих!

— Нас от тебя тоже! — заревел Катон, сжав кулаки.

Бибул схватил Катона за руку.

— Не усугубляй положения, Катон, — сказал он. Кожа на его лице посерела. — Наша честь умерла вместе с Веттием, и все из-за этого неблагодарного. — Он выпрямился. — Уходи из моего дома, Пизон, и никогда не появляйся здесь.

Кресло опрокинулось. Гай Пизон переводил взгляд с одного лица на другое, затем нарочно плюнул на булыжники возле ног Катона.

— Веттий был моим клиентом, — сказал он, — и я очень хорошо натаскал его для порученной ему роли! Но не дал ему совета. Отныне сражайтесь без меня. И не пытайтесь обвинить меня, слышите? Услышу хоть одно слово — и дам показания против вас всех!

Катон без сил опустился на камень фонтанного ограждения. Бьющая вверх струя воды играла брызгами на солнце. Капли отражали мириады радуг. Он закрыл лицо руками и, рыдая, стал раскачиваться взад-вперед.

— Следующий раз, когда я увижу Пизона, я раздавлю его! — рассвирепел Агенобарб. — Ничтожество!

— Следующий раз, когда ты увидишь Пизона, ты будешь с ним очень вежлив, — сказал Бибул, вытирая слезы. — О боги, наша честь умерла! Мы даже не можем заставить Пизона заплатить за это. Если мы это сделаем, нам грозит ссылка!

Сенсация, вызванная смертью Луция Веттия, усугублялась ее таинственностью. Грубое убийство придало ореол истины тому, что в любом другом случае могло быть истолковано как фабрикация. Кто-то сговорился убить Помпея Великого. Луций Веттий знал, кем был этот кто-то, и теперь Луций Веттий замолчал навеки. Придя в полный ужас оттого, что Веттий назвал его имя (а также имя его лояльного и любимого зятя), Цицерон во всем обвинил Цезаря. Многие из мелких boni последовали его примеру. Бибул и Катон не стали комментировать происходящего, а Помпей вообще не знал, что и думать. Логика говорила, очень громко и ясно, что «дело Веттия» не имело под собой никакого основания. Но те, кто был назван, не желали мыслить логически.