Он усадил Монти в кресло, а сам встал рядом, словно отец, решивший потолковать с любимым сыном. Монти показалось, что сейчас он заговорит о некоторых сторонах жизни, и уже собрался сказать, что он и так все знает о птичках и пчелках, но Лльюэлин начал так:

— Вот, ты терзался у Баррибо из-за одной девицы. Расскажи мне о ней. Ты говорил, что ее отец не позволит тебе жениться, пока ты не проработаешь целый год. Что за глупая идея!

— Глупее некуда.

— Он, должно быть, полный дурак.

— Вот именно.

— Человеку такого сорта я бы не доверил даже вестерн класса Б. Так расскажи об этой девушке, Бодкин. Какая она?

— Вы ее видели на пароходе.

— Не помню. И вообще, я не про вид спрашиваю. Какой она человек?

— Такая, знаете, свежая. Много гуляет.

— Среди цветов, да? Этот тип?

— Не совсем. Она такая… ну, энергичная. Играет в хоккей.

— А, любит коньки!

— Нет, английский хоккей — на траве. Она хорошо играет. Входит в сборную Англии. Потому она и была на пароходе.

— А, вспоминаю. Мясистая, с большими ногами.

Монти вздрогнул. Он знал, что Лльюэлин человек прямой, это все знали на студии. Да, тот называл вещи своими именами, но вещи, и своими, а не Гертруду — мясистой девушкой с большими ногами.

— Я бы так не сказал, — холодно заметил он.

— А я бы сказал, — не сдался Лльюэлин. — Похожа на мою первую жену. Выступала с атлетическими номерами. Я был тогда совсем молодой, и жутко влюбился. После женитьбы она ушла со сцены и так растолстела, что еле могла встать. Вполне обычное явление с девицами такого типа. Вот эта, твоя, бросит хоккей — и пожалуйста! Но я не поэтому советую тебе дать ей под зад.

— Под зад? — удивился Монти. — Это вы мне советуете?

— Именно. «Привет» — и все, хватит. Никогда не женись на тех, кто ставит условия. Так было со мной в Уэллсе, там я влюбился в школьную училку. Знаешь, какое она поставила условие?

— Нет.

— Никогда не догадаешься.

— Куда мне!

— Она сказала, что не будет иметь со мной дела, пока я не освою великую английскую литературу. Сам понимаешь, училка. Английская литература, легко сказать! Шекспир, Милтон, сам знаешь, как их там… ну, ты знаешь. А главное, она ставила условия.

— Что же вы сделали?

— Учился, чуть не умер, даже стал их, гадов, различать, и вдруг смотрю

— не хочу я на ней жениться! Видеть ее не мог. Ну, сбежал в Америку, стал работать у Джо Фишбейна, он тогда был большой шишкой, и наконец, открыл секрет успеха. С тех пор я назад не оглядывался. Старик мне был как отец. В общем, считай, мне повезло, Бодкин, но ведь не может всем и всегда везти. Потому я тебе и советую, держись подальше от тех, кто ставит условия.

— Это не она, это отец.

— Какая разница! Она согласилась с ним, да? Нет, Бодкин, нельзя связываться с попугаем, который повторяет за папочкой. Жениться тебе надо на Санди Миллер. Вот это —ангел. Можно сказать, с риском для жизни приносит мне баварский крем. Подумать страшно! Поймай ее Грейс…

Он остановился, и Монти заметил, что ему действительно страшно. Собственно, он и сам испугался. Предположение Лльюэлина просто потрясло его.

— Она уже в кого-то влюблена, — запинаясь, произнес он. — Ради него приехала в Англию.

— Не знал, не знал. Это она тебе сказала?

— Да.

— Может, ты ее не понял?

— Понял.

— Жаль. А что он хоть за тип?

— Не знаю.

— Надо узнать. Мы не можем допустить, чтобы такая хорошая девушка досталась кому попало. Господи, а вдруг он киноактер? Надо будет точно проверить. Который час?

— Не знаю.

— Во всяком случае, поздно. Тебе пора. Выметайся, Бодкин. Спокойной ночи.

Монти ушел, но не лег спать. Он спустился вниз, открыл дверь на улицу и, стоя на крыльце, стал слушать соловья, о котором упоминала Санди. У того была очень длинная программа, зато прекрасный голос. Наконец соловей умолк, то ли для того, чтобы отдохнули связки, то ли для того, чтобы вспомнить, какая песня идет следующей. Повсюду воцарилась тишина.

Есть что-то успокаивающее в атмосфере сельского дома ранним утром, когда все тихо; но только когда все тихо. Если же вы стоите, пытаясь впитать покой всеми порами, а какой-то грубый голос говорит вам «Замри», и в ваше солнечное сплетение упирается дуло тридцать восьмого калибра, эффект обычно испорчен.

Именно это произошло с Монти Бодкиным и немало его удивило. Он замер. Более того, он лишился дара речи. Вообще он был словоохотлив, но вдруг обнаружил, что сказать ему нечего.

Говорила рослая молодая женщина с такой фигурой, что захоти потягаться с ней борец-тяжеловес, ему бы пришлось нелегко. Глаза у нее были как у Медузы Горгоны, чей взгляд с одного раза превращал встречного в камень, а пистолет в ее руке был весомым довеском к этому дару природы. Так и чувствовалось, что он вот-вот выстрелит.

Многие девушки на ее месте растерялись бы, но она знала, что делать:

— Сюда.

«Сюда» означало чулан, обычный атрибут старинных английских усадеб, такой комод под лестницей. Обычно они напоминает Саргассово море, куда заносит различные предметы, отжившие свой век. Чулан, в который пригласили Монти, содержал, среди прочего, треснувшую вазу, разбитый графин, прожженный абажур, несколько пустых бутылок, несколько галош и часть ржавой газонокосилки. Мы называем ее последней, ибо о нее он и ударился подбородком, и крик его мог бы вызвать замечание незнакомки, если бы та в этот самый миг не заперла его на ключ, «оставив мир ему во тьме», как выразился бы поэт Грэй.

Монти любил приключенческие книги и часто задавался вопросом, что чувствуют персонажи, которых заперли в подземелье мрачные субъекты в плащах и шляпах. Сейчас он это знал. Правда с потолка не капало, но больше ничего хорошего сказать он не мог бы. Как он и подозревал, было очень неприятно. Возьмем, к примеру, запах, в котором немалую роль играли галоши.

Время шло, и как бывает, когда ты долго находишься в неподвижности, Монти захотелось потянуться. Он и потянулся, свалив с верхней полки две бутылки и прожженный абажур. Когда они падали ему на голову, он отпрыгнул, и снова запутался в косилке; а ясные, звонкие звуки, вызванные этим, услышал проходящий мимо Лльюэлин, который подумал (и ошибся), что сердце выбило у него два передних зуба.