— Вы сказали, Баттервик? — выдавил он.

— Когда?

— Когда говорили о письме.

— О каком письме?

— О том, в котором кто-то приглашает вас пообедать. Это был мистер Баттервик?

— Это он и есть. По крайней мере, именно так он подписался. Отправил из какого-то Западного Далиджа.

— Это под Лондоном.

— Сколько тут пригородов!

— Да, есть кой-какие.

— Ну и Бог с ними, — сказал терпимый Лльюэлин. — Ты не знаешь песню «Барни Гугл»?

— Нет.

— Ее мало кто знает в наши дни. Она из старых.

— А письмо…

— Пришло, когда жены не было дома. Это хорошо. Я смог ей сказать, что адвокат мне просто позвонил. Нет, как меня изменили обстоятельства! Я прочитал его два раза, я прижал его к груди, как манну небесную. Получи я такое предложение от совершенно незнакомого человека у себя в Лльюэлин-Сити, я бы сказал секретарю, чтоб тот послал его к черту, но в наше суровое время каждый, кто пригласит меня на обед, становится Особо Важной Персоной, тем более, если речь идет о лондонском клубе. Помню, много лет назад приехал я в Лондон и мне случилось пообедать в одном из здешних клубов. В жизни не забуду! Курица под восточным соусом и три гарнира. Да, Бодкин, это были деньки!

— Конечно…

— Красота, а не деньки!

— Так вот, этот Баттервик…

— Что-то у тебя голос дрожит. Ты что, его знаешь?

— Он отец Гертруды.

— Очень может быть, но это не меняет дела. Кто такая Гертруда?

— Девушка, с которой я помолвлен. Я же вам рассказывал.

— Ах, да, скачет по цветочкам.

— Не скачет она по цветочкам! Это вы говорили. Не думаю, чтоб она вообще заметила цветок.

Хорошее настроение Лльюэлина уменьшилось настолько, что он нахмурил брови.

— Запомни одно, Бодкин, раз уж мы с тобой работаем: я редко ошибаюсь. Если я сказал, что она скачет, то… Постой! Помню, помню! Это та Гертруда, чей отец не позволяет тебе женится на ней, пока ты не проработаешь хотя бы год.

— Именно. А вас он пригласил, чтобы вы дали мне пинка под зад. Он только об этом и мечтает.

— Я не совсем понял, Бодкин. Расшифруй.

— Он хочет, чтобы вы меня выгнали.

— Когда ты говоришь «выгнать», ты имеешь ввиду «уволить»?

— Именно. Он все продумал, этот Маккиавелли! Он считает, что я не найду другой работы. Ему-то известно, что я — не подарок.

Мистер Лльюэлин громко фыркнул, и Монти показалось, что произошло что-то в моторе. Он затрясся от гнева, лицо его исказилось, словно он только что просмотрел плохие пробы.

— Уволить? — сказал он, борясь с чувствами. — Да только ты один меня понимаешь! Ты один мне помогаешь! Кому еще я расскажу о своих бедах? Не думай, я не забыл, что сделал этот недомерок. Нет, не забыл! Баварский крем. А прошлой ночью она принесла мне куриную ножку и кусок яблочного пирога. Но я не могу с ней разговаривать. Она бесшумно втекает ко мне, как струйка нефти, оставляет еду и исчезает, будто спешит на поезд. С тобой все по-другому. Ты меня слушаешь. Уволить тебя?! Я тебя не уволю, даже если меня попросит президент Соединенных Штатов, и весь сенат упадет на колени. Если этот ублюдок думает, что мне можно запудрить мозги, он ошибается. «Баттервик, — скажу я ему после обеда, — ты гнусный пес. У тебя столько шансов, что я выгоню Бодкина, как у меня, что жена даст мне шоколадный эклер. Фига с два, Баттервик», — вот что я ему скажу.

— Спасибо, мистер Лльюэлин, —растрогался Монти.

— Сколько раз я тебе говорил, зови меня Джумбо! — вскричал Айвор Лльюэлин.

Монти в приподнятом расположении духа оставил своего друга и благодетеля в Клубе Пожилых Консерваторов, а сам отправился перекусить в «Трутни». Там он узнал, что его приятель Проссер уже завел список, принимает ставки на его женитьбу, и сейчас они — сто к восьми. Внеся свой вклад, Монти вернулся, чтобы встретить Лльюэлина, который вскоре появился из дверей клуба.

Но это был уже не тот Лльюэлин, что еще утром насвистывал веселые песни. Ушла жизнерадостность, с какой он выводил «Добрые деньки», и «Люби меня», и даже «Барни Гугл», если бы вспомнил слова этой песни. Лицо его было мрачным, взгляд потухшим. В ответ на вежливый вопрос Монти, понравился ли ему обед, он разразился смехом, который иногда называют глухим, а иногда — горьким.

— Я не кролик, — сказал он.

Монти не понял этого загадочного замечания. Да, глава кинокомпании «Суперба-Лльюэлин» не похож на кролика, и настолько, что об этом не стоит и говорить. Он еще меньше похож на кролика, чем на жаворонка в клетке.

— Вас кто-нибудь так назвал? — предположил Монти.

— Назвал, ха! Это Баттервик так думает, — горестно произнес Лльюэлин. — Морковка! Латук! Огурцы! Я заказал утку, а она — из орехов! Нет, какая бурда! Так бы ему и сказать, но я слишком вежлив. Представляешь, выбор? Или морковный пудинг или из отрубей!

Монти все понял. Он вспомнил воззрения своего возможного тестя на здоровое тело и здоровый дух. Он и сам имел удовольствие испытать хлебосольство Баттервика, воспоминание о котором не могло пройти в течение нескольких дней.

— Он пригласил вас в диетический ресторан?

— Да, язви его душу!

— Он вегетарианец.

— Он — гадюка!

Монти совсем расцвел. Даже после ободряющей беседы в машине у него еще были сомнения, сможет ли хозяин противостоять коварным интригам. Если бы Баттервик угостил Лльюэлина хорошим ростбифом и йоркширским пудингом, то разморенный от яств он мог вполне оказать своему благодетелю маленькую услугу, особенно, если после ужина тот предложил бы ему портвейн и хорошую сигару. Голодного Айвора Лльюэлина, с фальшивой уткой внутри, переубедить невозможно.

На всякий случай Монти спросил:

— Обо мне за обедом не говорили?

— Какой обед?! Это издевательство! Ложь! Обман!

— Как говориться, утка?

— А?

— Ладно, я так. Случайная мысль. Так он говорил обо мне?

— Ха!

— То есть говорил?

— Он только о тебе и говорил. Он пытался меня заставить…

— Чтобы вы меня выгнали?

— Точно. Начал еще до того, как мы сели обедать, (если это, конечно, обед). Пока мы ели, он был слишком занят, пережевывал пятьдесят раз каждый кусочек, так что беседу мы вели на нейтральные темы. Но когда мы вернулись в его клуб, он начал. Чего он только не говорил! И ты транжира, и ты бездельник,… в общем, разное. Я просто рассвирепел. «Баттервик, — сказал я ему, — вы клевещете на замечательного молодого человека, который мне дорог, как сын. Хватит, Баттервик. Мне не о чем с вами разговаривать. Вы — гад чистой воды. Надеюсь, по пути в Западный Далидж вас переедет автобус».