– Неумолимым! – вскричал незнакомец. – Неужели неумолимым?

– Самым неумолимым, уверяю вас.

– Даже с принцессой?

– Почему же не так? Ведь она тоже обязана повиноваться приказаниям короля.

– Милостивый государь, не думайте напугать нас, у меня пятьдесят вооруженных людей, они готовы отомстить за честь принцессы.

Каноль не хотел сказать ему, что его пятьдесят человек просто лакеи и поварята, достойные чести служить у такого начальника, а честь принцессы отправилась вместе с принцессой в Бордо. Он только отвечал с хладнокровием, которое гораздо страшнее угрозы и которое очень обыкновенно в людях отважных и привыкших к опасности:

– Если у вас пятьдесят человек, так у меня двести солдат, это авангард королевской армии. Не хотите ли открыто восстать против короля?

– Нет, нет, – отвечал подложный капитан с величайшим смущением. – Но прошу вас, скажите, что я уступаю только силе.

– Извольте, я, как товарищ ваш по ремеслу, должен сознаться в этом.

– Хорошо! Я поведу вас к вдовствующей принцессе, которая еще не почивает.

Каноль увидел, в какую страшную западню хотят поймать его, но он тотчас вырвался из нее с помощью своего полномочия.

– Мне приказано наблюдать не за вдовствующей принцессой, а за молодой.

Капитан телохранителей опустил голову, попятился назад, потащил за собою длинную свою шпагу и величественно переступил за порог между двумя часовыми, которые дрожали во все продолжение этой сцены. Узнав о прибытии двухсот солдат, они едва не убежали, не намереваясь погибнуть при истреблении замка Шантильи.

Минут через десять тот же капитан с двумя солдатами вернулся и с разными церемониями повел Каноля в комнату принцессы.

Барон вошел туда без особенных приключений.

Он узнал комнату, мебель, кровать, даже то же благоухание, которое почувствовал в первый раз. Но он тщетно искал два предмета: портрет истинной принцессы, виденный им в первое посещение, и лицо ложной принцессы, для которой он принес теперь такую тяжелую жертву. Портрет сняли, и из предосторожности, слишком уже запоздалой, лицо дамы, лежавшей в постели, было обращено к стене с истинно княжескою дерзостью.

Две женщины стояли возле кровати.

Каноль охотно простил бы эту неучтивость, но он боялся, не позволила ли новая перемена лица бежать виконтессе Канб, как прежде бежала принцесса. Поэтому он задрожал и тотчас захотел узнать, кто покоится на кровати, опираясь опять на данное ему полномочие.

– Нижайше прошу извинения у вашего высочества, – сказал он, низко кланяясь, – что осмелился войти к вам, особенно дав слово, что не буду беспокоить вас, пока вы сами не позовете меня. Но я услышал такой страшный шум в замке...

Дама вздрогнула, но не отвечала. Каноль старался по какому-нибудь признаку увериться, что перед ним именно та, которую он ищет, но в волнах кружева и в мягких пуховиках он ничего не мог рассмотреть, кроме форм лежавшей женщины.

– И я обязан, – продолжал Каноль, – узнать, точно ли здесь та особа, с которой я имел честь говорить назад тому полчаса.

Тут дама не только вздрогнула, но просто задрожала. Это движение не скрылось от барона: он сам испугался.

«Если она обманула меня, – думал он, – убежала отсюда, несмотря на слово, данное мне торжественно, я сажусь на лошадь, беру с собой весь мой отряд в двести человек и поймаю беглецов, хоть бы пришлось зажечь тридцать селений для освещения дороги».

Каноль подождал с минуту. Дама не отвечала и не оборачивалась к нему. Очевидно было, что она хочет выиграть время.

– Ваше высочество, – сказал наконец Каноль, не скрывая досады, – прошу вас вспомнить, что я прислан королем, и от его имени требую чести видеть вас.

– О! Это невыносимое преследование! – сказал дрожащий голос, от которого Каноль радостно вздрогнул, потому что узнал его. – Если король, как вы уверяете, приказывает вам поступать так, то ведь он еще ребенок, еще не знает, как живут в свете. Принуждать женщину показывать лицо!

– Есть слово, пред которым все люди смирятся: так надобно!

– Если так надобно, – сказала дама, – если я одна осталась без защиты против вас, я повинуюсь, сударь. Извольте, смотрите на меня.

Быстрым движением отбросила она подушки, одеяло и кружева, покрывавшие ее. Из-за них показалась белокуренькая головка и прелестное личико, покрасневшее более от стыдливости, чем от негодования. Взглядом человека, привыкшего давать себе отчет в подобных положениях, Каноль понял, что не гнев закрывает ей глаза длинными ресницами, не от гнева дрожит ее беленькая ручка, которою она поддерживала на перламутровой шее длинную косу и батист раздушенного одеяла.

Ложная принцесса с минуту посидела в этом положении, которое она хотела показать грозным, а Каноль смотрел на нее, сладко дышал и обеими руками удерживал биение сердца.

– Что же, милостивый государь? – спросила через несколько секунд несчастная красавица. – Довольно ли вы унизили меня? Довольно ли вы рассмотрели меня? Ваша победа неоспорима, полна, не так ли? Так будьте победителем великодушным: уйдите!

– Я хотел бы уйти, но должен исполнить данную мне инструкцию. До сих пор я исполнил только поручение, касавшееся вас. Но этого мало: я должен непременно видеть герцога Энгиенского.

За этими словами, сказанными тоном человека, который знает, что имеет право повелевать, и который требует послушания, последовало страшное молчание. Ложная принцесса приподнялась, опираясь на руку, и уставила на Каноля странный взгляд. Он хотел выразить: «Узнали ль вы меня? Если вы здесь сильнейший, сжальтесь надо мною!»

Каноль понял весь смысл этого взгляда, но устоял против его соблазнительного красноречия и на взгляд отвечал громко:

– Нельзя, никак нельзя!.. Мне дано приказание!

– Так пусть будет по-вашему, милостивый государь, если вы не имеете никакого снисхождения ни к положению моему, ни к званию. Ступайте, эти дамы отведут вас к моему сыну.

– Не лучше ли, – сказал Каноль, – этим дамам привести вашего сына сюда? Это, кажется мне, было бы гораздо удобнее.

– Зачем же, милостивый государь? – спросила ложная принцесса, очевидно обеспокоенная последним требованием гораздо более, чем всеми предшествовавшими.

– А между тем я расскажу вам ту часть данного мне поручения, которую я не могу сказать никому, кроме вас.

– Кроме меня?

– Да, кроме вас, – отвечал Каноль с таким низким поклоном, какого он еще не делал.

На этот раз взгляд принцессы, постепенно переходивший от достоинства к молению, к беспокойству, остановился на Каноле с трепетом.

– Что же такого страшного в этом свидании? – спросил Каноль. – Разве вы не знаменитая принцесса, а я не простой дворянин?

– Да, вы правы, милостивый государь, и я напрасно опасаюсь. Да, хоть я имею в первый раз удовольствие видеть вас, однако же слухи о вашем благородстве и вашей чести дошли до меня.

Потом она оборотилась к женщинам и сказала:

– Подите и приведите сюда герцога Энгиенского.

Обе женщины отошли от кровати, подошли к дверям и обернулись еще раз, желая убедиться, что приказание точно дано. По знаку, данному принцессой, или, лучше сказать, по знаку той, которая занимала ее место, они вышли из комнаты.

Каноль следил за ними взглядом, пока они не затворили дверей, потом с восторгом радости взглянул он на ложную принцессу.

– Ну, барон де Каноль, – сказала она, садясь в постели и складывая руки на груди, – скажите мне, за что вы так преследуете меня?

При этих словах она посмотрела на молодого человека не гордым взглядом принцессы, который ей так не удался, а, напротив, так нежно и значительно, что барон вдруг вспомнил все очаровательные подробности первого их свидания, все похождения в дороге, все мелочи этой зарождающейся любви...

– Послушайте, – сказал он, подходя к постели, – я преследую именем короля принцессу Конде, а не вас, потому что вы не принцесса Конде.

Она вскрикнула, побледнела и приложила руку к сердцу.