– Но, – спросила Клара с беспокойством, – неужели у этих дворян нет начальника? Уж не убили ль его, потому что его не видно? Посмотри-ка!
– Сударыня, – отвечал Помпей, гордо приподнимаясь на седле, – нет ничего легче, как узнать начальника между его подчиненными. Обыкновенно в эскадроне офицер со своими унтер-офицерами едет посередине. Во время сражения он скачет сзади или сбоку отряда. Извольте взглянуть сами на те места, о которых я вам говорил, и тогда судите сами.
– Я ничего не вижу, Помпей, но, кажется, за нами кто-то едет. Посмотри!
– Гм! Гм! Нет, никого нет! – отвечал Помпей, кашляя, боясь повернуться, чтобы в самом деле не увидеть кого-нибудь. – Но позвольте!.. Вот не это ли начальник, с красным пером?.. Нет... Или вот этот, с золотой шпагой?.. Нет... Или этот, на буланой лошади, похожей на лошадку Тюрена?.. Нет!.. Вот это странно, однако же опасности нет, и начальник мог бы показаться, здесь не то, что при Корбии...
– Ты ошибаешься, Помпей, – сказал пронзительный и насмешливый голос сзади Помпея и так испугал его, что храбрый воин едва не свалился с лошади. – Ты ошибаешься: здесь гораздо хуже, чем при Корбии.
Клара живо обернулась и шагах в двух увидела всадника невысокого роста и одетого очень просто. Он смотрел на нее блестящими глазами, впалыми, как у лисицы. У него были густые черные волосы, тонкие и подвижные губы, лицо желчное, лоб печальный, днем он наводил уныние, а ночью мог даже испугать.
– Князь Марсильяк! – вскричала Клара в сильном волнении. – Ах, как я рада видеть вас!
– Называйте меня герцогом де Ларошфуко, виконтесса. Теперь отец мой умер, я наследовал его имя, под которым с этой минуты станут записываться поступки мои, добрые или дурные...
– Вы возвращаетесь?..
– Возвращаемся разбитые.
– Разбитые! Боже мой!
– Сознаюсь, мы возвращаемся разбитые, потому что я вовсе не хвастун и говорю всегда правду самому себе, как говорю ее другим, иначе я мог бы уверять, что мы возвращаемся победителями. Но действительно, мы разбиты, потому что попытка наша на Сомюр не удалась. Я явился слишком поздно, мы лишились этой крепости, очень важной, Жарзе сдал ее. Теперь, предполагая, что принцессу примут в Бордо, как обещано, вся война сосредоточится в Гиенне.
– Но, герцог, – спросила Клара, – я поняла из ваших слов, что Сомюр сдан без кровопролития, так почему же все эти господа переранены?
Герцог не мог скрыть гордости, несмотря на всю власть свою над собою, и отвечал:
– Потому что мы встретили королевские войска.
– И дрались? – живо спросила виконтесса.
– Разумеется.
– Боже мой! – прошептала она. – Уже французская кровь пролита французами. И вы, герцог, вы подали пример!
– Да, я!
– Вы, всегда спокойный, хладнокровный, рассудительный!
– Когда против меня защищают неправое дело, я так стою за разум, что становлюсь неразумным.
– Надеюсь, вы не ранены?
– Нет. В этот раз я был счастливее, чем в Париже. Тогда я думал, что междоусобная война так наградила меня, что мне не придется уж рассчитываться с нею. Но я ошибся. Что прикажете делать? Человек всегда строит проекты, не спросясь у страсти, у единственного и настоящего архитектора его жизни. Страсть перестраивает его здания, а иногда и истребляет их.
Виконтесса улыбнулась, она вспомнила, как Ларошфуко говорил, что за прелестные глаза герцогини де Лонгвиль он сражался с людьми и готов сражаться с демонами.
Ее улыбку заметил герцог, и, чтобы Клара не успела высказать мысль, причину этой улыбки, он поспешил сказать:
– Позвольте поздравить вас, сударыня: вы теперь подаете пример неустрашимости.
– Что такое?
– Путешествуя одна, с одним конюхом, как Клоринда или Брадаманта. Кстати! Я узнал о вашем похвальном поведении в Шантильи. Вы, сказали мне, удивительно хорошо обманули бедного офицера партии короля. Победа нетрудная, не так ли? – прибавил он с улыбкою и взглядом, которые у него значили так много.
– Что это значит? – спросила Клара с волнением.
– Я говорю: победа нетрудная, потому что он сражался с вами неравным оружием. Во всяком случае, одна вещь особенно поразила меня в рассказе об этом странном приключении...
И герцог еще пристальнее уставил маленькие глаза свои на Клару.
Нельзя было виконтессе не возражать ему. Поэтому она приготовилась к решительной защите.
– Говорите, герцог... Скажите, что так поразило вас?
– Та удивительная ловкость, с которой вы разыграли эту небольшую комическую роль. Ведь, если верить рассказам, офицер уже видал вашего слугу Помпея и, кажется, даже вас самих.
Последние слова, сказанные с осторожностью человека, умеющего жить в свете, произвели глубокое впечатление на Клару.
– Вы говорите, что он видел меня?
– Позвольте, сударыня, объясниться. Я ничего не утверждаю, рассказывает неопределенное лицо, называемое Говорят; лицо, влиянию которого короли столько же подвержены, сколько и последние из их подданных.
– Где же он видел меня?
– Говорят, что он видел вас на дороге из Либурна в Шантильи, в селении, которое называется Жоне. Только свидание продолжалось недолго, молодой человек вдруг получил от герцога д’Эпернона приказание немедленно ехать в Мант.
– Но подумайте, герцог, если бы этот офицер видел меня прежде, так он узнал бы меня?
– А!.. Знаменитое Говорят, о котором я вам сейчас говорил и у которого на все есть ответ, уверяет, что это дело очень возможное, потому что встреча происходила в темноте.
– Теперь, – возразила виконтесса с трепетом, – я уже совершенно не понимаю, что вы хотите сказать.
– Видно, мне сообщили неверные сведения, – сказал герцог с притворным добродушием, – впрочем, что значит минутная встреча? Правда, – ласково прибавил герцог, – у вас такое лицо, такая фигура, что непременно оставят глубокое впечатление даже после минутной встречи.
– Но этого не могло быть, потому что, по вашим словам, встреча происходила в темноте, – возразила виконтесса.
– Правда, и вы ловко защищаетесь. Я, должно быть, ошибаюсь, или, может быть, молодой человек заметил вас уже прежде этой встречи. В таком случае приключение в Жоне нельзя уже назвать простою встречею...
– Так что же такое? – спросила Клара. – Смотрите, герцог, будьте осторожны в словах.
– Поэтому, вы видите, я останавливаюсь: наш милый французский язык так беден, что я тщетно ищу слово, которое могло бы выразить мою мысль. Это... appuntamento,[1] как говорят итальянцы, или assignation,[2] как говорят англичане...
– Но, если я не ошибаюсь, герцог, эти два слова значат свидание...
– Какое несчастье! Я говорю глупость на двух языках и попадаю на слушательницу, которая знает эти два языка. Виконтесса, простите меня: должно быть, языки английский и итальянский так же бедны, как французский.
Клара положила руку на сердце, она едва могла дышать. Она убедилась в истине, о которой прежде только догадывалась: что герцог де Ларошфуко ради нее, вероятно, изменил герцогине де Лонгвиль и что он говорит все это из ревности. Действительно, назад тому два года князь Марсильяк ухаживал и волочился за виконтессой столько, сколько позволяла ему его всегдашняя нерешительность, которая делала из него самого несносного врага, если он не был преданнейшим другом. Поэтому виконтесса не хотела ссориться с таким человеком.
– Знаете ли, герцог, вы человек бесценный, особенно в таких обстоятельствах, в каких мы теперь находимся. Кардинал Мазарини чванится своею полициею, а она не лучше вашей.
– Если бы я ничего не знал, – отвечал герцог, – так я был бы совершенно похож на Мазарини и не имел бы причины вести с ним войну. Поэтому-то я стараюсь все знать.
– Даже тайны ваших союзниц, если бы у них были такие тайны?
– Вы сейчас произнесли слово, которое было бы перетолковано в дурную сторону, если бы его услышали. Женская тайна! Стало быть, ваша поездка и эта встреча – тайны?
