Наконец рассвет. Голубое небо на востоке подернуто розовой дымкой. Горный воздух наполнен ароматом лесов. За цепью черных гор серебрятся выси Кавказа. Журчит голубая вода, спадая в расселину.

Здесь, у родника, на скале, охраняемой ангелом камней, совещался хевис-бери Анта со Старейшими.

Георгий поспешил к главному деканозу. Надо задобрить священнослужителей, народ им верит. Когда Георгий за ужином осторожно заговорил с Анта о смешении языческих обрядов тушин с христианством, Анта ответил – «нам это удобно».

У главного жреца совещались. Выгодна ли для тушин предстоящая война? Поддерживать ли деканозам хевис-бери, если старейшие решат оказать помощь Георгию Саакадзе.

Георгий пришел вовремя.

Деканозам понравилось почтительное обращение Саакадзе к ним за поддержкой. Георгий с большим уважением заговорил о значении деканозов в делах Тушети, говорил о выгоде для тушин военной помощи и обещал после победы большие вклады скотом и оружием священной семье деканозов.

Главный деканоз, погладив на груди амулет, насмешливо сказал:

– Когда земля задрожала и повалились камни и деревья, один слабоголовый тушин уверял, это не бык внутри земли чешет железную спину, а огонь рвется наружу. Не надо резать, – уговаривал он, – на перекрестке горных троп черного козленка и ставить у жертвенника зажженную свечу, а лучше поставить крепкие столбы в саклях. Поставили. Через год бык снова зачесал железную спину. Камни и деревья упали, столбы в саклях тоже. Над тушином много смеялись, но слабоголовый не успокаивался. Когда Мегой загородил луну, он посоветовал не отгонять Мегоя метанием в него множества стрел – это может разозлить Мегоя, и злой дух навсегда загородит луне путь, а лучше задобрить пением. Но ни хелхои, ни деканозы уже словам не поверили и заставили слабоголового поклясться.

– А какую клятву надо произнести? – быстро спросил Георгий.

– У нас две клятвы. Первая – когда человек клянется, он три раза обходит вокруг жертвенника, держа боевое знамя – Алами. Другая клятва – человека ставят на колени около могилы его предков, перед ним кладут ослиное седло и сосуд, из которого кормят собак, и деканоз говорит: «Усопшие наши! Приводим к вам этого человека на суд, предоставляем вам полное право над ним: отдайте его, кому хотите, в жертву и услужение и делайте с ним, что хотите, если он не скажет истины».

– Я готов на обе клятвы. У меня здесь нет могилы предков. Поставьте ослиное седло и собачий сосуд перед могилой предков старого Датвиа. Он погиб от персов два года назад. Пусть я буду рабом всех мертвецов, если лживо уверяю в своих намерениях.

– Хорошо, Георгий Саакадзе, ты со знаменем Алами произнесешь перед алтарем клятву.

Под скалой на площади уже шумели тушины.

Георгий стал около дерева, выставив вперед по-тушински правую ногу.

Наконец появились хевис-бери и старейшие. Анта встал на пригорок. Отсюда все могут его видеть и слышать.

– Тушины! Георгий Саакадзе, которому народ Картли за победу над турками в Сурамском бою дал почетное звание Великого Моурави, на благое дело зовет тушин, на войну с разорителем наших грузинских земель.

Вперед выступил пожилой тушин.

– Я Георгия Саакадзе хорошо знаю, победу над турками он одержал, персов тоже он привел. Прошло два года, а кто забыл, как в славном бою погибли мой отец Датвиа и мой сын Чуа… Погибли – это не беда, каждый тушин желает умереть не на тахте, а сражаясь с врагом… Но помните, тушины, как проклятые богом персы повесили в Греми тринадцать павших в битве храбрецов?! Кто забыл повешенных Датвиа и Чуа?!

– Никто не забыл!

– Никто, никто! – Ты будешь отомщен, Гулиа!

– Отомстим, отомстим! – кричали тушины.

– Отомстите? А слушаете Георгия Саакадзе, виновника нанесенного оскорбления, виновника гибели грузин. Забыли, кто указал дорогу заклятому врагу?

Народ молчал.

Вперед выступил Георгий. Он знал, как надо говорить, когда слушает площадь.

– Отважные тушины! Я пришел к вам один, как воин, за воинской помощью! Не оправдывать себя пришел, а говорить о судьбе Картли и Кахети. Сейчас надо забыть все обиды и ошибки. Персидский ханжал навис над грузинской землей. Обрушимся на извечного врага. Я обещаю вам победить и еще обещаю – после победы я снова приду к вам один, и тогда судите меня.

Георгий снял с себя шашку и протянул хевис-бери.

По площади пронесся сдержанный гул. Эрасти вздрогнул, тревожно оглянулся и приблизился к Саакадзе.

Анта, взяв у Георгия шашку, сурово посмотрел на горячившуюся молодежь.

– Я всем пренебрег: дворцы, почести, богатства, – все бросил под ноги своему коню и пришел отомстить заклятому врагу, – продолжал Георгий. – Вы, тушины, – горцы, мы, картлийцы, тоже горцы. У вас один враг – шамхал, а мы окружены врагами, как озеро берегом. Ваш щит – горы, и путь ваш простой, наш щит – собственная грудь, и путь наш вокруг озера. Я хочу прорвать преграду, хочу объединить грузин, хочу превратить озеро в бурную реку. Кто скажет – мои намерения вредны народу? Вот отважный Гулиа о своих витязях говорил. О Датвиа и Чуа помню и я, Георгий Саакадзе. Пусть у меня в бою конь ослепнет, если я скажу неправду. Старшего сына своего, Паата, я заложником оставил шаху Аббасу. Оставил, чтобы отомстить за тысячу тысяч Датвиа и Чуа…

Тишина оборвалась. Голоса ударились в голоса. Так камень ударяется о камень.

Заглушая гул, Георгий крикнул:

– Я все сказал. Окажете нам помощь – слава вам, откажете в помощи – не остановимся мы. Поступайте, как подскажет вам народная совесть.

На площади сквозь общий шум прорывались возбужденные голоса:

– Послушаем хевис-бери! Послушаем!

Анта выступил вперед. Площадь замерла.

– Тушины! Вы слышали Георгия Саакадзе. Кто из тушин помнит, чтобы наши предки отказывали другу в отважном деле?!

– Никто! – закричали тушинские витязи.

– Нет, наши предки не опозорили нас, и мы не опозорим их память!

– Лучше человеку надеть покрывало своей жены, чем оскорбить друга, отказавшись стать рядом с ним в битве!

– Пусть я умру у тебя, хевис-бери, если мысли мои уже не на поле битвы!

– Придется нам лишний раз замахнуться шашкой!

– Пусть у того, кто изменит обычаям предков, переломится меч, занесенный над врагом.

И тушины стали закладывать, как перед боем, полы чохи за широкий кожаный пояс.

Анта Девдрис одел на Георгия его шашку и торжественно произнес:

– Георгий Саакадзе, спасибо, что вспомнил о нас, и главе грузинской церкви спасибо! Тушины всегда готовы на отважное дело. Ни суровая непогода, ни голод, ни опасная тропа не остановят нас: опасность для нас наслаждение. Женщины наши при набеге врагов не прячутся и не стонут, а собираются вместе и поют веселыми голосами боевые песни, воспламеняя в мужчинах отвагу. Через три дня на рассвете под знаменем Алами тушины выступят на Баубан-билик. Твоих гонцов подождем внизу. Обещаем и мы тебе: победим или умрем!

Анта махнул рукой, на высокой башне вспыхнуло пламя. На далеких башнях запылали ответные огни.

И вмиг несколько тушин вскочили на коней и поскакали к тушинской тропе. Они спешили оповестить горную Тушети о решении хевис-бери.

Деканозы вынесли священные знамена, обвешанные колокольчиками и пестрыми платками. Потрясая знаменами, деканозы напоминали тушинам обычай предков не брать в плен и самим не сдаваться.

Гулиа высоко поднял знамя Алами. В глубокой тишине тушины торжественно склонились перед знаменем. Отныне нарушение обещания – клятвопреступление, позор для всего общества до седьмого поколения.

Анта положил руку на знамя:

– Да будет нам свидетелем ангел боя! Все за одного, один за всех!

Витязи обнажили мечи:

– Все за одного, один за всех!

Вперед выскочил младший сын Анта, носящий имя отважного витязя Мети[14]. Он запел боевую песню, подхваченную витязями:

В Бахтриони злы татары
Темной ночью совещаются!
Отобьем скота отары,
С жизнью пусть тушин прощается.
На Алванском поле станем
И в Ахмети виноградники
Жечь три ночи не устанем!
Иль алла! На битву, всадники!
Узнают о том тушины,
Препоясывают весело
Высоко мечи, с вершины
Вниз ползут, их мгла завесила.
Поздно звезды заиграли
Над лесными исполинами,
Прискакали к Накерали,
Врезались в Папкасы клинами.
Стали сил ряды несметны.
Конь, по-нашему подкованный[15],
След оставит незаметный,
Стрелы тоже уготованы.
Рассечем рассвет набегом,
Перервем шамхальцев линию,
Завладеем – горе бекам –
Бахтрионскою твердынею!
Выходи, султан, сначала
Посмотри глазами пыльными.
Сколько витязей примчалось,
Или выведем насильно мы.
Я, Сагиришвили Мети,
Предводимый дуба ангелом,
Проскочу сквозь башни эти,
Семерых отмечу франгулой,
Что освещена точилом,
Знамя вскину гомецарское!
А не то прощусь с светилом,
Вмиг на девушку татарскую
Обменяйте[16] Мети-волка,
На чадру – отвагу львиную…
Эй, тушины, ждать недолго,
Мчитесь, витязи, лавиною!
Кровь врагов бурлит рекою.
Наши души не погублены.
Сбит султан стальной рукою,
И шамхальцы все изрублены.
Эй, тушин, в бою бесстрашен!
Пусть стада твои утроятся.
На Алванском сорок башен
Из костей татарских строятся.
Поле отняли Алвани,
В сочных травах, бесконечное,
Не дремать шахмальцам в стане,
Скот наш там на веки вечные.
И ни царь, ни бог, ни ангел,
Ни медведь, ни дуб, ни гром еще,
Кто владеет силой франгул,
Не окажет дерзким помощи.
Меч тяжелый в пропасть кинет
Пусть жена, кто сам откажется
И Алванское покинет,
В жаркой битве не покажется.
Нет, трусливые мужчины
Не в Тушетии рождаются.
На коней! В огне вершины,
Праздник битвы приближается![17]
вернуться

[14]

Мети Сагиришвили, всю жизнь победоносно сражавшийся с мусульманами.

вернуться

[15]

Подковы повернуты назад, чтобы ввести в заблуждение врага.

вернуться

[16]

Тушины предпочитают умереть в плену, чем быть обмененными на пленницу.

вернуться

[17]

Вольный перевод с тушинского Бориса Черного.