Долго мучившая Хосро загадка стала понемногу проясняться. Хосро с большим напряжением слушал Саакадзе.

– Настал час возмездия! Царевич, для тебя стараюсь… Думаю, шах-ин-шах и Хосро-мирзу тоже пригласит в свиту. Будешь сопровождать шаха, старайся войти к нему в доверие. «Лев Ирана» одним словом может осчастливить картлийский народ. А я с первой встречи с тобой, – а может быть, поэтому и встретился, – решил очистить дорогу к месту, предназначенному тебе высоким рождением.

– Мой знатный гость, да будет усеян твой путь благоухающими розами, только тебя одного держит моя память и мое сердце. Если аллаху будет угодно, я окажу тебе услугу, равноценную твоей… И скромно прошу, не оставляй меня без сильных взмахов твоих могучих крыльев.

Саакадзе внимательно разглядывал упрямое лицо Хосро. Он давно догадался, что это не простодушный грузин-перс, каким хотелось бы его видеть, а хитрый, скрытный Багратид. Тем более надо сейчас договориться, потом будет поздно… И, пропустив мимо ушей витиеватую речь Хосро, Саакадзе спросил:

– Мой отважный царевич, неужели ты никогда не думал о почетном возвращении домой?

– Мой дом там, где живет шах-ин-шах… но от почета никто не отказывается, и, если аллаху будет угодно, я покорно приму другое помещение.

– А если, кроме аллаха, это будет угодно шах-ин-шаху?

– Я не вижу желающих уступить мне свое место.

– Иногда можно обойтись и без желающих… Скажи, ты совсем забыл грузинский народ?

– Если народ обо мне вспомнит, я не буду скуп на внимание.

– Значит, мой царевич, ты ждешь приглашения народа?

– У каждого человека судьба висит на его шее…

– А если народ тебя пригласит, ты будешь считать себя гостем народа?

– Нет, я буду считать себя хозяином народа, – и, взглянув на приподнятую бровь Саакадзе, поспешно добавил: – Багратид, кем бы он ни был приглашен, должен чувствовать себя хозяином: от гостя слишком легко можно избавиться. Но, мой высокий друг, я уже сказал: я не собираюсь менять дом и, благодаря заботам твоим и «льва Ирана», живу в полном благополучии.

Георгий встал. Гнев и разочарование охватили его, но он скупо сказал:

– «Лев Ирана» не любит праздных людей. Очевидно, оказывая внимание, он рассчитывал, что Хосро-мирза будет служить делу, прославляющему шах-ин-шаха.

Хосро испуганно рванулся, он понял, что слишком далеко зашел в откровенности.

– «Лев Ирана» не ошибся, я буду просить шах-ин-шаха уделить и мне место в шах-севани. Также прошу тебя помнить, как бы аллах ни повернул мою судьбу – ты властелин моих поступков. Только не бросай на полдороге путника, которого ты посадил на своего коня.

– Тогда прошу, царевич, покорно следовать за мной, мой конь приведет тебя к славе и почету. Но запомни: Саакадзе не из мелких чувств посадил царевича Хосро на боевого коня. Дальнейшее обсудим, когда время придет, и от тебя будет зависеть, чтобы оно пришло.

Долго сидел Хосро, обдумывая разговор. И он принял два решения: храбростью, преданностью и другими мерами расположить к себе шаха Аббаса и больше никогда не быть откровенным с Георгием Саакадзе, а при первом счастливом повороте судьбы отделаться от его тяжелой опеки.

В глубокой задумчивости направился Георгий домой, конь шел ровным шагом.

Эрасти, хорошо изучивший Саакадзе, не нарушал молчания до самого дворца.

Впервые Георгий усомнился, правильно ли он поступил, подняв из нищеты и неизвестности двуличного Хосро. Но тогда кого же? Да, теперь поздно сожалеть, надо только крепко держать этого петуха в кулаке. Если не тем окажется, какой нужен Картли, можно опять выгнать на черный двор к благоухающему рву.

Хриплый лай оборвал мысли Георгия. Огромная овчарка прыгала вокруг Джамбаза. Саакадзе усмехнулся: может, это душа Хосро уже бросается на всадника, везущего его на картлийский престол?

Через две пятницы после утреннего намаза шах Аббас властно ударил по золотому гонгу – и мгновенно все пришло в движение: на угловой башне заиграла флейта, взвились оранжевые знамена, зарокотали трубы, рассыпали дробь барабаны, четыре мортиры грянули салют, взметнулся пороховой дым. Замерли ряды шах-севани. Блеснули копья.

Дверь распахнулась, шах Аббас, окруженный ханами, величественно вышел из Давлет-ханэ.

Через северные ворота Исфахана по дороге на Ганджу двинулось огромное иранское войско.

Впереди, придерживая меч Сефевидов, ехал на арабском коне шах Аббас. Его окружали Карчи-хан, Эреб-хан, Караджугай-хан, Эмир-Гюне-хан, Георгий Саакадзе, красавец Паата и огромная свита из молодых и старых ханов. За ними, скрывая волнение, сплоченной дружиной следовали «барсы».

Позади войска под большой охраной двигался гарем шаха. Вместе с женами шаха были и жены ханов. Хорешани сидела в позолоченном паланкине вместе с Тинатин. Они втихомолку горевали, что шах оставил Нестан в Исфахане. О, сколько слез пролила золотоволосая Нестан, прощаясь с грузинами! Сколько сдавленных проклятий посылала шаху Аббасу взволнованная «Дружина барсов»!

Два кахетинца, напоив коней в горном ручейке Дурич, медленно выехали на каменистый берег. Азнауры тщательно проверили оружие, подтянули подпруги, плотнее надвинули бурки и, пожелав друг другу покровительства святого Элиа, поскакали: помоложе, Лома, – вверх по течению Дурича и к деревне Кварели, постарше, Заал, – тушинской тропой, ведущей к горе Борбало.

Путь Заала лежал в горную Тушети, где горы, покрытые вечным снегом и ледниками, пересекаются глубокими ущельями. Только опытный всадник, каким и считался Заал, мог найти дорогу в неприступных скалах и непроходимых лесах.

Заал беспокойно поглядывал на небо. «Еще счастье, – думал Заал, – что теперь октябрь. До гомецарских и чагминских тушин не добраться с ноября по март».

Важное дело предстояло Заалу – просить тушин спуститься с гор на помощь Кахетинскому царству против шаха Аббаса. И Заал беспокойно провел рукой по чохе, где было зашито послание царя Теймураза к Гомецарскому обществу.

Не меняя хода, Заал рысью приближался к суровым вершинам Тушети. В лицо всаднику дул резкий горный ветер.

Владения тушин граничат с Пшавети, Хевсурети, с «мирными» Кистетией, Ункратией, «не мирной» Дидостией и, наконец, с Кахети.

Тушети разделяется на горную Тушети, в самой глубине Кавказских гор, при истоках тушинской Алазани, протекающей по Шамхалату под названием Андийской Койсу-Сулака, и кахетинскую Тушети, составляющую подножие тушинских гор и протянувшуюся до самого берега кахетинской Алазани.

Цовское, Гомецарское, Чагминское и Пирикительское общества и представляют собой тушинский народ, отважный, воинственный и независимый.

До царицы Тамар тушины жили у подножия гор и составляли отдельное царство «без царя». Тамар, покорив горские племена, подчинила тушин не столько оружием, сколько посулами. Со времен Тамар тушины находились в вассальной зависимости от грузинских царей и еще при царях Лаша и Вахтанге Втором славились суровостью и неустрашимостью.

Но раздробление феодальной Грузии на отдельные царства и княжества и беспрестанные нашествия мусульман вынудили тушин отойти к южным отрогам Кавказского хребта, к подножию Борбало и Накерали.

Бесконечные междоусобные войны, когда каждый царь и князь требовал от тушин воинской помощи против другого царя или князя, вынудили тушин покончить с вассальной зависимостью от грузинских царей.

Тушины двинулись вверх по ущелью Накерали со своим скотом и перевалили за неприступные горы. Не имея возможности поселиться вместе, тушины разделились на четыре общества, поделили земли и, запершись в горах, навсегда избавились от власти грузинских царей. Тесно связанные, четыре общества жили общностью интересов, защищались от врагов собственной воинской силой и постоянно отражали набеги шамхалов и лезгин. Часто сами, объединившись, устраивали большие набеги на Шамхалат, обогащаясь скотом, конями и данью. Тушины с гордостью говорили: мы никогда не были побеждаемы, ибо лучше умереть орлом, чем жить зайцем.