– Я знал, что в цаги нуждаешься. Желтые привез: ты всегда желтые любил.
Димитрий рассмеялся и, обняв Горгасала и деда, почти на руках втащил их в дом.
Эрасти с нежностью смотрел на пестрые платочки, хранящие в себе, как догадывался он, материнскую любовь и волнение. Он старался угадать, какой из этих узелков приготовлен для него матерью, самой лучшей из матерей. Вдруг сердце его сжалось – о Георгии Саакадзе некому подумать…
Ни одна драгоценная поклажа не вносилась в дом с такой осторожностью и заботливостью. Эрасти крикнул слугам и, зорко пересчитав все узелки, хурджини, кувшинчики, корзиночки, бурдюки, оставался у арбы, пока поклажу не перенесли в дом: каждому «барсу» ностевский подарок дороже драгоценных преподношений шаха.
– Эй, орлиный хвост, – встретил взволнованного Эрасти шумный Димитрий, – твоя жена вернулась в Носте, сын Бежан тоже.
Эрасти побледнел, потом почувствовал свое лицо в огне и как-то неестественно согнулся.
Гиви подхватил его и усадил на тахту.
– Э-э, друг, от радости еще никто не умирал! На, выпей ностевского вина.
Эрасти взял из рук Дато полную чашу и с жадностью, крупно глотая, выпил до последней капли. Потом долго сидел молча.
Когда Саакадзе и Папуна, извещенные о приезде ностевцев, вошли в комнату, «барсы» были пьяны ностевским вином и новостями. Димитрий крепко обхватил деда, точно боясь его потерять. Горгасал охрип, не успевая отвечать на сыпавшиеся со всех сторон вопросы. На столе из развернутых узелков приветливо смотрели домашние угощения. Пустые и полные бурдюки в беспорядке громоздились тут же у стола, распахнутые нетерпеливыми руками хурджини лежали на скамьях и тахтах. Эрасти быстро взглянул на вошедших. Он заметил, как дрогнул левый ус Саакадзе. «Волнуется», – мелькнуло у Эрасти.
– Батоно, нам родные прислали подарки, тебе все женщины Носте тоже прислали.
Эрасти развернул красный платок и преподнес Георгию выпеченный меч.
Теплая волна восторга прилила к сердцу Саакадзе: «Значит, женщины бой мне предсказывают? Бой будет… большой бой…»
«Какую власть имеет воспоминание, – подумал Георгий. – Человек может уйти в далекие страны, встречать необычайных людей, жить во дворце с разноцветными птицами, достичь недосягаемой высоты, выращивать могучие мысли, перерасти самого себя и вдруг увидеть морщинистого деда и почувствовать, что все пережитое – мираж в пустыне, не стоящий внимания».
Георгий крепко расцеловал взволнованных стариков и обернулся к Эрасти, который прижимал к пылающим губам чувячек.
– Батоно, – покраснел Эрасти, – видно, сердце у меня слабое, не могу спокойным быть… После тебя дороже всего сын.
– Скоро увидим его, мой Эрасти… Э, Папуна, ты забыл, что Георгий Саакадзе тоже из Носте, оставь немного вина. Димитрий, пока не задушил деда, дай поговорить, и ты, Горгасал, расскажи о… о Носте.
До поздней ночи ностевцы, запершись и спустив собак, первый раз по-настоящему веселились, радостно вспоминая прошедшую юность, и осушали роги за будущее.
Шах Аббас мрачен. Несмотря на захват Греми, Тбилиси и Гори, он знал – до полной победы над грузинами еще очень далеко. "Цари укрылись за имеретинскими горами, значит, Грузия не завоевана. Мои сарбазы следовали за мной через все поселения картлийцев, словно через пустыни. Мохаммет сказал: «Кто произнесет: „Ла илля иль алла!“, тот правоверный». Князья только устами, а не сердцем воскликнули: «Ла илля иль алла!». Но мне нужно дно морское, а не пена волны. Не из-за князей беспокоил я свое величие, а для покорения Картли и Кахети. Это единственный заслон Ирана против русийских вожделений. Мой верный сардар Саакадзе пригнул к моим стопам Кахети и преподнес мне мирным путем Тбилиси. В награду я обещал ему князей. Мохаммет сказал: «Не нарушайте своих клятв и обетов, однажды вами данных». Но Мохаммет, изрекая вселенскую мудрость, думал о правоверных, а Саакадзе? Разве он правоверный? Но, иншаллах, честолюбие приведет Саакадзе к источнику Земзема, ибо родина его сейчас Иран. И народ грузинский, и князья, как тигры, растерзают его здесь. Саакадзе прав, царей надо из Имерети выманить, только тогда картлийцы легко признают над собой власть Ирана. Царем оставляю Баграта… испытан Али-Баиндуром. Предопределение аллаха! И здесь Саакадзе ждет разочарование. Он приближал к моему зрению Хосро-мирзу. Я благосклонно поощрял: Хосро по доброй воле мохамметанин, но опасно… Как только уйду, могут убить. Иншаллах! Успеет, еще молодой… Баграт – грузин, его народ знает. Говорят, не очень любит, это главное. Грузины не должны дорожить своим царем… С моею помощью будет царствовать, и ему выгодно быть мне верным. Но если аллах снизойдет и просветит Луарсаба и царь воскликнет: «Ла илля иль алла, Мохаммет расул аллах!» – ему верну царство. Судьба принесет Саакадзе новое огорчение, но мой верный сардар утешится войной с османами и почетным званием «Непобедимый!»
Шах поднял глаза. Более часу стоял вытянувшись, не дыша, молодой сын Карчи-хана. Он мог так простоять сутки, дожидаясь, когда шах-ин-шах подымет на него «львиный» взор.
– Грузинские князья пришли? Пусть подождут. После еды и сна удостою их вниманием… Пусть придут сюда сардар Саакадзе, Караджугай-хан, Эреб-хан и Эмир-Гюне-хан.
Шах Аббас впервые приглашал на тайный совет Саакадзе. Этим он хотел подчеркнуть, что для Георгия наступила новая эра, он – свой.
Вошел взволнованный Саакадзе, молча снял и положил у ног шаха тяжелый меч. Шах наступил ногой на рукоятку. Дрожащими руками Саакадзе поднял меч и поцеловал рукоятку. И «лев Ирана» увидел в глазах Саакадзе благоговение.
Мысленно Георгий торжествовал. Его труды не пропали даром, он добился окончательного доверия, и теперь самые сокровенные замыслы шаха ему будут известны… Да, много жертв пришлось принести, много с совестью сговариваться. На краю гибели дружба с «барсами» была…
Обсудив турецкие, русийские и шамхалатские дела, шах Аббас пришел к заключению о необходимости любыми мерами вытребовать Луарсаба и Теймураза из Имерети.
– Только два способа есть: или войной идти на Имерети, или попробовать уговорить дарами и угрозами имеретинского Георгия выдать царей, – сказал Саакадзе.
Караджугай-хан погладил сизый шрам на левой щеке. Он больше не сомневался: Саакадзе окончательно принадлежит теперь Ирану.
– Храбрый из храбрых, Георгий, сын Саакадзе, войной идти опасно. Может, Стамбул уже расставил своих янычар у порога Имерети, и сам народ имеретинский, имею сведения, сильно вооружен и многочислен. Иначе чем объяснить дерзость царя Георгия, укрывшего у себя врагов шах-ин-шаха?
– Лих-Имерские горы опасны для войны… Мне Имерети не нужна, все равно для Ирана бесполезна: далеко, и горами, как панцирем, защищена, – проговорил шах. – Потом Имерети – для турок, у меня с Турцией ферман печатью Ирана закреплен. Мохаммет сказал: «Не нарушайте своих клятв и обетов, однажды вами данных». Но, просвещая нас нравственной мудростью, Мохаммет относил ее к друзьям правоверных. И настанет день, когда огонь Персиды сожжет эту грамоту на площади Кутаиси.
– Дозволь заметить, великий из великих шах-ин-шах, твои уста – источник мудрости. Османы одной рукой подписывают ферман, другой раздают картлийским князьям сабли против Ирана.
– Это, мой сардар Георгий, мне тоже известно, но наш союзник Русия сон потерял – о Грузии наяву грезит. Грузинские земли не дают спать и турецким собакам, не имеющим в битвах ни совести, ни чести.
– Мудрейший шах-ин-шах, может, раньше послать послов к имеретинскому царю? Ибо сказано: «Не торопись сорвать плод, – созрев, он сам упадет».
Ханы улыбнулись находчивому Эреб-хану.
– Эреб-хан, своевременная зоркость полезна, ибо сказано: «Не давай созревшему плоду упасть за твой забор», – насмешливо сказал шах.
Ханы поспешили рассмеяться.
На другой день Эреб-хан и Исмаил-хан со свитой и в сопровождении пятидесяти сарбазов выехали в Имерети.
Кроме этого события, в стане весь день не смолкали возбужденные разговоры о высокой награде, полученной Георгием Саакадзе от шаха Аббаса, – звании «Непобедимый» и праве тайного советника шаха, подкрепленном грозным приказом властелина: «Кровь и собственность Георгия, сына Саакадзе, неприкосновенны». И Караджугай-хан громогласно объявил – всякий человек обязан оберегать жизнь большого сардара и под страхом смерти не приближаться к владениям, возвращенным «Непобедимому». Владения всех «барсов» также были взяты под защиту меча Ирана. Приказ этот вызвал большую тревогу среди грузинских князей, которых хоть и ласкал шах, но держал на почтительном расстоянии, несмотря на их раболепство.
