— Не кричи, — предостерегающе шепнул я, — мы в беде. Необходимо соблюдать осторожность.

Соображала Панихида быстро. Кричать она не стала, но справиться с изумлением было не так-то просто.

— Рук... — недоумевающе прошептала она. — Неужели это моя рука? Такая большая и волосатая...

— Теперь твоя. Но к сожалению, это еще не все...

Торопливым шепотом я рассказал ей обо всем, что случилось с того момента, как черное заклятие Яна сделало свое черное дело.

— Уж не знаю, что из этого выйдет, но тебе придется петь, используя мой голос, — заключил я.

Панихида была умна и практична. Произошедшее с нами нравилось ей ничуть не больше, чем мне, — пожалуй, ей было даже трудно приспособиться к мужскому телу, чем мне к женскому, — но она понимала, что прежде всего нам надо спастись, и ради этого готова была действовать так, как требуют обстоятельства. В конце концов, мне еще повезло, что мое сознание оказалось в человеческом теле. Ян наверняка рассчитывал, что я переселюсь в какое-нибудь животное, а то и растение и уж точно не намеревался внедрять мое сознание в тело женщины, на которой хотел жениться. Во всяком случае, намеревался. Возможно, его устроила бы и ее смерть, тогда моя миссия осталась бы невыполненной. Став победителем в состязании, Ян нашел бы способ закрепить за собой трон. Но сейчас нам обоим — и мне, и Панихиде — было не до Яна. Обстоятельства связали нас крепче, чем можно было себе представить, и чтобы выпутаться, нам приходилось действовать сообща.

— Ничего хорошего я от этих гномов не жду, — сказала Панихида. — Знаю я, каков их нрав и обычай. При свете дня они и носу на поверхность не кажут и выходят на охоту лишь по ночам. Кажется, у них есть какие-то чары, отгоняющие хищников, а может, зверей отпугивает свет факелов. Но поскольку днем гномы не охотятся и существа, ведущие дневной образ жизни, попадают в их котлы крайне редко, именно их они считают самой ценной добычей. А мы, люди, дневные существа. На их взгляд мы... особенно ты, — уточнила Панихида, глядя на свое тело, едва прикрытое изодранным коричневым платьем, — выглядим весьма аппетитно. Теперь я желаю, что не дала тебе сорвать новые штаны. Слушай, а если это мое... твое тело съедят, оно сможет потом восстановиться?

— Не уверен, — угрюмо отозвался я. — Ежели б его, скажем, проглотил дракон, — другое дело. Но после того, как им полакомится целая орава гномов, различные его части будут распределены по разным желудкам. Боюсь, дело безнадежное, разве что кости мои окажутся сваленными в одну кучу, — кажется, корень моего таланта именно в костях. Но если и кости будут разбросаны, мне не воскреснуть. Я ведь не червяк — того порежь на кусочки, и из каждого вырастет новый.

— Так я и думала. Выходит, коли меня съедят гномы, даже в твоем теле, мне все равно больше не жить. А тебе и подавно — мое тело исцеляться не думает. Значит, надо сделать все возможное для того, чтобы нас не съели.

Я не мог с ней не согласиться.

— А есть ли у нас надежда сбежать? — продолжала расспрашивать Панихида. — Насколько я понимаю, твое тело гораздо сильнее моего, но сейчас я чувствую себя очень слабой.

— Это пройдет.

Она улыбнулась — грубоватой мужской улыбкой.

— Мое тело было обезглавлено и расчленено, — пояснил я. — Исцеление было нелегким, а чем труднее исцеление, тем больше времени требуется для восстановления сил. Главное тут отдых и много еды. Если нас не будут морить голодом, то через пару дней мое тело станет таким же сильным, как прежде.

— Но что толку от силы, коли у нас, нет ни инструмента, чтобы сломать решетку, ни оружия, чтобы отбиться от преследователей, — заметила она. — Скорее уж нам поможет мой талант. Мое тело может легко исчезнуть отсюда. Но...

— То-то и оно, — встрял я. — Никому из нас не хочется провести остаток жизни в чужом теле. Обменное заклятие Яна могло бы вернуть нам обоим подлинный облик, но, чтобы это случилось, мы должны сохранить в целости оба тела. Мы нужны друг другу.

Панихида поморщилась, но кивнула, признавая мою правоту:

— Да, до поры до времени нам придется держаться вместе и действовать заодно. Вопрос в том, как действовать? Тебе, надо полагать, виднее Ты ведь варвар, привычный к опасностям.

По правде сказать, дело обстояло не совсем так. Большая часть моей жизни прошла в родной деревне, а какие опасности могут подстрекать мальчугана в родительском доме? Именно потому, что такая жизнь казалось мне пресной, я и отправился на поиски приключений. В детстве я разок утонул, сломал себе шею, свалившись с дерева, и случайно угодил под взгляд приблудного василиска, но какой мальчишка не набивал шишек? Сидеть взаперти, ожидая, когда из тебя сварят похлебку, — совсем другое дело.

— Ну, — предположил я, — можно превратиться в какого-нибудь зверя с острыми клыками и когтями. Я разорву тебя на мелкие части, вытолкаю их за решетку и сложу вместе, чтобы они срослись.

Панихиду эта идея не восхитила.

— Боюсь, тут возникнут некоторые затруднения. Это ведь, наверное, больно, когда рвут на части. Даже если ты меня оглушишь, представляешь, сколько прольется крови? Но главное, сколько на это уйдет времени? Пока ты превращаешься да разрываешь меня, сюда могут заявиться гномы. А хоть и не заявятся, — тебе ведь придется выносить меня наверх по частям и оставлять их там без пригляду. Кто поручится, что, пока ты ходишь за следующим куском, какой-нибудь хищник не слопает то, что уже вынесено на поверхность? И даже если не слопает, скоро ли срастется разорванное в клочья тело?

Насколько я понимаю, чем чаще исцеляешься, тем медленнее происходит исцеление. Твое тело долго не могло справиться с окаменением, да и до сих пор не совсем справилось. Я и сейчас чувствую камушек на большом пальце левой ноги. Мне только и оставалось, что развести маленькими, нежными ручками:

— С тобой не поспоришь, ты все рассудила верно. Это не сработает. Но что же нам делать?

— Пожалуй, именно то, о чем ты говорил с самого начала. Будем петь, чтобы нас не сожрали, а там посмотрим.

— Но я никогда не был силен в пении. Сможешь ли ты хорошо петь моим голосом?

— Голос голосом, не гармония порой творит чудеса, — сказала она. — Надо попробовать. Давай попрактикуемся.

— А вдруг гномы услышат?

— Ну и что? Они ведь хотят, чтобы мы пели, разве не так? Не знаю, зачем это им понадобилось, но раз так, постараемся им угодить.

Мы принялись петь. Голос Панихиды был очень хорош. Звучал он дивно, хотя я, как и в прошлый раз, напевал «ля-ля-ля», поскольку не знал ни од' ной песни. Панихида, напротив, знала толк в пении, и, хотя мой грубый и хриплый голос оставлял желать лучшего, она задавала ритм и тон. Я стал подражать ей, и дело, кажется, пошло на лад.

— Тебе надо выучить песню, — сказала она, — а я буду сопровождать твое пение басовым аккомпанементом. Тут весь секрет в гармонии контрапункта: когда два голоса дополняют друг друга, они звучат лучше, чем по отдельности. А сейчас постарайся запомнить мелодию, словами займемся потом.

Панихида затянула песню, заставив меня подпевать. Что ни говори, а искусство — великая сила. Я и представить себе не мог, что мой грубый голос способен выводить такие рулады. Подражая ей, я подхватил мотив более высоким и нежным голосом Панихиды, и вскоре нам удалось добиться вполне сносного звучания. Песня, которую мы разучивали, была столь же красива, сколь и печальна, — казалось, она вобрала в себя всю горечь человеческого бытия. Такая мелодия была бы уместна на похоронах близкого друга.

С лестницы донесся топот, и мы умолкли. Возле решетки появился Гнуси в сопровождении нескольких других гномов.

— Слышал, Гниди? — проворчал он. — А ты мне не верил. Я ведь говорил тебе, что они умеют петь.

— Говорил, — кивнул Гниди. — И впрямь умеют. Вопрос в том, будут ли их слушать коровяки.

— Почему бы не попробовать? Ты как думаешь, Гнонсенс?

— Эти проклятые коровяки совершенно не дают нам работать, так что попробовать в любом случае стоит. Попытка не пытка. А если толку от этого не будет, мы всегда успеем отправить эту парочку в котел.