Чтобы смягчить резкость его слов, Марта вновь вступила в разговор:

— А вы видели новый фильм о гонщиках? Там герой то ли Анкетиль, то ли Пулидор! Я его тоже не видела. Но мне рассказывали о нём. Думаю, это самый интересный фильм…

Мы с Пьером рассмеялись её убеждённости.

— Беда, — сказал Пьер, — что Марта слишком идеализирует мир на колёсах…

— Я его просто люблю, — поправила Марта.

— Как любят то, что плохо знают. А я, — Пьер для достоверности ударил себя кулаком в грудь, — настроен скептически и давно уже не питаю розовых иллюзий. Просто знаю цену жизни. Между прочим, это касается и вашего вопроса, — он многозначительно посмотрел на Марту. — Известно, чтобы привлечь к себе внимание, надо совершить большую глупость или подлость. А этого так не хочется делать! Ведь солгать легко — трудно солгать только один раз…

— Вы знаете, Пьер, — перебил я, — мне кажется из вас будет отличный гонщик…

— Вы так думаете?! — радостно вскрикнула Марта, словно ей сделали самый дорогой подарок.

— Подожди, — Пьер отстранил её рукой. — Вы не видели меня а седле, поэтому не можете судить справедливо. Если хотите утешить, в этом нет необходимости. Своеобразие нашей профессии в том, что любой средний гонщик уверен, что он выше любого среднего гонщика. Пьер Легранж не питает иллюзий, но и не уповает на случай. Он своё возьмёт…

— Пьер, — Марта посмотрела на него обожающим взглядом, — откуда ты всё это знаешь?

— Слушаю, что говорят то там, то здесь. И слишком ленив, чтобы забывать услышанное. Вы не думайте, что я пьян, — обратился он ко мне. — Этот сок на меня не действует. Я говорю, что думаю. И признаюсь вам — Марта подтвердит, — что говорю это редко. Хотя у меня вот здесь… — он ударил стаканом с вином по левой стороне груди. — Я очень, очень, — он повторил это слово, как бы пробуя его на вкус, — хорошо знаю, на что иду!

Он привлёк Марту к себе. И она послушно прижалась к нему и затихла, став похожей на школьницу, обиженную подругами.

— Вы спрашивали о Марте… А гонщик-профессионал лучше? Работает как собака, ест как лошадь, думает как лисица, боится всего как заяц и не забывает дважды в год показываться ветеринарному врачу…

Пьер словно выдохнул мне в лицо витиеватое признание и затих, уставившись в стакан, в котором играло рубиновое вино.

— Я знаю, — он медленно поднял голову и без всякой рисовки спокойно сказал: — Получив профессиональную лицензию, стану такой же уличной девицей, как сегодня Марта. Так же буду продавать своё тело, разменивая его на километры и минуты отрыва, на выигранные этапы и гонки, на вымученные шутки перед бесстыжими глазами телекамер. Я буду продаваться, Но я хочу продаваться! Вы понимаете, хочу продаваться! И когда добьюсь своего и урву столько же, сколько урвал Анкетиль, то заставлю всех, вы слышите — всех, — он сделал широкий жест стаканом вина, и красные брызги залили ближайшие столики и пол, — забыть, чем занималась Марта сегодня, вчера, чем будет заниматься завтра… Заставлю забыть, как мы продавались. Начну покупать я…

Было далеко за полночь, когда мы вышли из абсолютно пустого бара старика Ришара. Тот спал, положив седую голову на руки, и проснулся лишь когда звякнул колокольчик над входной дверью. Он не слышал, как Марта, несмотря на все мои попытки расплатиться за вино, выложила на стойку свои деньги.

— Это мой вечер, — сказала она. — И сегодня угощаю я.

Она сказала это таким же тоном, каким говорил Пьер, и я подумал, что, наверное, в этой жизни им трудно быть другими.

Трасса велогонки «Париж — Рубэ» проходит по зоне западного фронта времён первой мировой войны. И это больше, чем совпадение. Есть какая-то трагическая закономерность в том, что жестокая велогонка идёт по местам, где много десятилетий назад умирали под разрывами шрапнельных снарядов, падали в атаках под пулемётным ливнем солдаты почти всех европейских наций. Теперь веломашины и люди падают под промозглым фландрским дождём, растворяются в низких, наполняющих лёгкие влагой, мохнатых облаках…

Каждая многодневная велогонка даёт обильный материал для целого монографического исследования, даже если автор захочет построить его только на катастрофах и технических неполадках. Впрочем, большинство газетных отчётов и журнальных обозрений, посвящённых какому-либо туру, не что иное, как подобное микроисследование. Завалы и столкновения, поломки и проколы — ими пестрят репортажи и очерки о знаменитых турах, они не только придают остроту самой гонке, но и делают историю велобизнеса.

Порой кажется, что весь профессиональный спорт, как гигантская машина, питается одним горючим — человеческой болью.

Рассказывая об Эдди Мерксе, я умышленно опустил многие характерные черты его спортивной биографии, чтобы здесь, в этой главе, дать слово одному из крупнейших французских журналистов Габриэлю Конезе. Он так начал свай рассказ о Мерксе в одном из номеров журнала «Пари-матч»:

«Для фанатичных болельщиков он кумир, герой и супермен одновременно, а для врачей-кардиологов он больной, нуждающийся в постельном режиме».

Не правда ли, парадоксально? Да, вид гонщика ещё совсем не отражает истинное его физическое состояние.

Эдди Меркс. Стремительный взгляд налево, направо и назад. И убедившись, что никто не касается его колеса, он срывается вперёд. Ни Джимонди, который сойдёт через несколько километров, ни Пулидор, который возится в эту минуту с переключателем скоростей, — никто ничего не заметил. А бельгиец тем временем уходил от «поезда», как от машины, стоящей на обочине. Впереди обладатель жёлтой майки Руди Альтиг с присущей ему мощной грацией одиноко крутит педали в отрыва. Когда Меркс пулей проносится мимо него, он успевает лишь дёрнуться, как беспомощный мальчишка, вчера только усевшийся на велосипед. У входа в ущелье Меркс опережает лидеров уже на две минуты сорок секунд.

Равномерно перенося тяжесть с одной ноги на другую, не приподнимаясь, но невероятным усилием напрягая мышцы спины, он наращивает темп в гору, и на вершине труднейшего подъёма просвет составляет четыре минуты двадцать одну секунду. Ни разу не оборачиваясь, он продолжает гонку и на финише этапа получает жёлтую майку лидера, зелёную майку в зачёте по очкам, белую майку победителя в комбинированной гонке и становится горным королём. Никогда ещё в истории «Тур де Франс» гонщик не побеждал одновременно по всем этим статьям.

А ведь три недели назад Меркс ещё не знал, будет ли вообще выступать в гонке. За употребление допинга его со скандалом сняли с «Тур Италии». Это был самый тяжёлый удар за время всей его короткой и громкой карьеры. Но деваться было некуда, — во время медицинского обследования на каком-то незначительном этапе в его моче были обнаружены следы допинга. Он писал заявления, в которых клялся, что невиновен, кричал о махинациях… Потрясённый, по его словам, неблагодарностью и несправедливостью, он возвращается домой и заявляет, что для него с велоспортом покончено.

Почтальон деревни Болюве Сен-Пьер, где живёт Меркс, доставил более десяти тысяч писем от болельщиков, которые требовали «смыть кровью» нанесённое оскорбление. Но Меркс лишён права даже выступать в следующих состязаниях. Он дисквалифицирован. Лишь за восемь дней до начала «Тур де Франс» Меркс получает разрешение в нём участвовать. Никто не знает, во сколько обошлась эта закулисная победа его хозяевам. Но Меркс в течение недели собирает команду и тренируется с неистовством. Он проходит по двести километров в день по самым трудным дорогам страны.

И вот старт в Рубэксе. На второй день соревнований гонка переходит в Бельгию, и туда он вступает уже в жёлтой майке лидера, демонстрируя своё право называться сильнейшим.

В отличие от Рик ван Лоя, Бобе и Анкетиля, Меркс не закалился в детстве нищетой и тяжёлой работой. Его родители — процветающие бакалейщики — сами сопровождали сына на первые гонки. Он переодевался в спортивную форму не на задворках какого-нибудь маленького кафе, как это делало большинство его товарищей, а в громадной родительской машине с зашторенными окнами. И до велоспорта у него была прекрасная спортивная школа — он играл на месте вратаря и центрального нападающего в футбол, сражался на теннисном корте и боксёрском ринге. Уже в четырнадцать лет один из своих боёв он кончает нокаутом.