Разумеется, флорентийская Синьория пришла в ярость от одной только мысли о союзе с Вителлоццо Вителли. Помимо ненависти к заклятому врагу, здесь действовало и другое соображение. Флоренция боялась герцога, но не могла поддерживать его нынешних противников, не рискуя навлечь на себя гнев короля Людовика. В итоге Синьория не только отказала представителям Лиги, но и немедленно уведомила обо всем происходящем герцога, усиленно подчеркивая в письме свою лояльность к его светлости.

Что до Венеции, то она располагала внушительной армией и к тому же страстно желала устранить Валентино, отобравшего у Республики часть ее романских владений. Но открытая война казалась слишком рискованным шагом, тем более что и Венецию связывал союзный договор с Францией — главной покровительницей Чезаре. Поэтому венецианцы решили сохранить видимость нейтралитета и посмотреть, как сложатся дела в ближайшем будущем, стараясь влиять на ход событий лишь дипломатическим путем. В длинном послании Людовику XII сенат Республики подробно перечислил все беды, доставленные Романье ненасытной алчностью Борджа; сенат изумлялся, что христианнейший король находит возможным поддерживать и поощрять подобного человека, роняя тем самым достоинство французской короны. Как мы еще увидим, венецианцы не ограничатся письменным выражением своих чувств и со временем перейдут к более надежным мерам воздействия. Кондотьер Республики Бартоломео д'Альвиано поможет герцогу Гуидобальдо вернуться на урбинский трон. Но силы матяжеников были достаточно велики, чтобы справиться с Чезаре и без посторонней помощи. Боеспособность союзников подрывалась не нехваткой солдат, а избытком командиров, каждый из которых думал только о собственной выгоде и подозревал в том же всех остальных. Взаимное недоверие всегда парализует любой заговор, и «бунт капитанов» не был исключением. Первыми заколебались Орсини, что сразу же стало причиной острого беспокойства Бентивольо. Вспомнив свою излишнюю горячность на совещании в Ла-Маджоне, он решил не ждать, пока соратники догадаются сделать из него козла отпущения. Достойный сын болонского правителя, Эрмес Бентивольо тайком отправил одного из слуг в Феррару, ко двору Эрколе д'Эсте. Он просил о посредничестве в переговорах с герцогом Валентино.

Второго октября 1502 года в Ватикан пришло известие о мятеже кондотьеров и о соглашении, заключенном в Ла-Маджоне. Папа забеспокоился. А Чезаре узнал эту новость в Имоле, где он ожидал подхода французских копейщиков.

Положение становилось угрожающим — против герцога взбунтовались офицеры, командовавшие тремя четвертями его армии. Будь на месте Чезаре другой полководец, он скорее всего попытался бы начать переговоры с недовольными капитанами и как-то умиротворить их. Но Валентино действовал иначе, лишний раз доказав стране, что для него нет ничего невозможного. Герцог стал формировать новую армию. Его посланцы разъехались по всем городам, и им не пришлось жаловаться на недостаток добровольцев. Люди, умевшие держать в руках меч и копье, стекались целыми толпами, привлеченные возможностью встать под знамена непобедимого Борджа. Среди них попадались и бродяги, и искатели приключений, но большинство составляли профессиональные военные. К Чезаре спешили командиры вольных дружин — Сансеверино по кличке Фракасса (Буян), Лодовико Пико делла Мирандола с сотней рейтар, Раньери делла Сасетта во главе нескольких десятков конных лучников и Франческо де Луна с отрядом аркебузиров note 27.

Герцог отправил в Ломбардию Раффаэле дей Пацци, приказав ему набрать в северных городах тысячу гасконцев; Балеотто Паллавичини занялся вербовкой швейцарских наемников. Но все это были лишь вспомогательные соединения — ядро новой армии образовали не чужестранцы, а «романьоли», жители Романьи. Они поступали в распоряжение Диониджи ди Нальди и Маркантонио да Фано, также уроженцев здешних краев. В этом вновь сказалась предусмотрительность Чезаре, назначавшего командиров, пользовавшихся доверием солдат уже в силу своего происхождения.

Магическая власть имени Валентино оказалась столь велика, что уже через две недели вокруг Имолы вырос военный лагерь. Шесть тысяч человек, обученных и прекрасно вооруженных, ждали приказа, готовые двинуться в бой по первому слову герцога. Со дня на день к ним должны были присоединиться французы и швейцарцы.

Такой ход событий поверг мятежников в тяжкие раздумья. Войско Борджа возрождалось, как Феникс из пепла, и продолжало расти. А из восставших капитанов ни один не надеялся на верность остальных, и каждый, оставаясь наедине с собой, горько раскаивался в необдуманной поспешности. Они выбрали для заговора неудачный момент, и это обстоятельство теперь проявилось с удручающей ясностью. Но на самом деле их главная ошибка заключалась в неудачном выборе противника.

Первым, кто пришел к такому выводу, стал Пандольфо Петруччи. Забыв поставить в известность своих друзей, он отправил в Имолу надежного человека, которому было поручено встретиться и переговорить с секретарем Чезаре Борджа. Сиенский тиран свидетельствовал глубочайшее почтение герцогу Романьи и Валентино, заверяя его светлость, что никогда не питал по отношению к нему каких-либо враждебных намерений.

Это запоздалое извинение доставило его светлости немало веселых минут. Вслед за ним из Рима пришла весть о примирении между папой и кардиналом Орсини. Заговор трещал по швам, распадаясь на глазах, и сам Паоло Орсини поспешил в Имолу, чтобы начать переговоры с герцогом. Но тут произошли события, одинаково неожиданные и для кондотьеров, и для Чезаре — события, снова склонившие чашу весов на другую сторону.

Захватив урбинскую крепость Сан-Лео, Чезаре приказал начать там строительные работы — укрепления не ремонтировались уже много лет и давно обветшали. Строительство велось под надзором прежнего управляющего герцога Гуидобальдо. Повинуясь его указаниям, крестьяне день за днем доставляли бревна из окрестных лесов и складывали их возле стен, а всеми внутренними работами предстояло заняться размещенному в Сан-Лео гарнизону папских войск.

Мы уже говорили о любви подданных к справедливому и мудрому Гуидобальдо да Монтефельтро. Ее лучшим доказательством явилось стихийное восстание, задуманное и осуществленное простыми крестьянами, желавшими вернуть на трон своего государя. Однажды, разгружая бревна и балки, горцы скрытно заклинили подъемный мост. В тот же миг Бридзио, управляющий, подал сигнал, и толпа лесорубов хлынула в крепость. Перебив ошеломленных внезапным натиском солдат Борджа, они заперли ворота и подняли на башне родовое знамя Монтефельтро.

Взятие Сан-Лео стало факелом, брошенным в пороховой погреб. Уже через несколько дней Урбино охватило пламя народного восстания. Храбрые и неутомимые горцы отвоевывали крепость за крепостью и город за городом, пока не вошли в столицу. Цитадель сдалась после короткого штурма; герцогского наместника заковали в цепи и бросили в тюрьму. Урбино вырвалось из железных объятий Борджа.

Эти новости приободрили кондотьеров, решивших, что принести повинную никогда не поздно. Однако, прежде чем открывать военные действия, им хотелось выяснить шансы на помощь со стороны Венеции — этот город хотя и считался союзником французского короля, сохранял оппозицию и к святому престолу, и к герцогу Валентино. В отличие от Гуидобальдо да Монтефельтро никто из участников «заговора капитанов» не мог рассчитывать на безоговорочную поддержку своего народа. Зная это и вдобавок не слишком доверяя друг другу, мятежники все время испытывали крайнюю нужду в решительном и сильном вожде.

Получив известие о восстании в Урбино, герцог, как всегда, стал действовать без промедления. Он также учитывал возможность венецианского десанта, а потому приказал Бартоломео да Капраника (тот командовал частями, вырвавшимися из урбинского окружения) со всей поспешностью возвращаться в Римини. Мигель да Корелла и Рамиро де Лорка выступили к Пезаро. Теперь, заняв своими войсками прибрежные города, Чезаре мог взяться за наведение порядка в глубине страны.