– Я упоминала Бетси Приг, – сказала миссис Гэмп.

– На нее ведь можно положиться?

– Никак нельзя! – сказала миссис Гэмп. – Да я ее и не привела, мистер Чезлвит. Я привела другую, вот эта уж действительно подходящая во всех отношениях.

– Как ее зовут? – спросил Джонас.

Миссис Гэмп посмотрела на него довольно странным взглядом, ничего не отвечая, хотя, по-видимому, поняла вопрос.

– Как ее фамилия? – повторил Джонас.

– Ее фамилия, – сказала миссис Гэмп, – Гаррис.

Удивительное дело, каких усилий стоило миссис Гэмп выговорить фамилию, которая в другое время не сходила у нее с языка. Она раза три или четыре раскрывала рот, прежде чем ей удалось произнести ее; а после того как выговорила, прижала руку к груди и закатила глаза, словно собиралась упасть в обморок. Но, зная, что она подвержена целому легиону всяких болезней, при которых время от времени требуется глоточек спиртного дли поддержания ее жизни и которые проявляются с особенной силой, когда этого лекарства нет под руками, Джонас подумал только, что у страдалицы, должно быть, как раз такой приступ.

– Ну, – сказал он торопливо, чувствуя, что совершенно неспособен сосредоточить свое рассеянное внимание на этом предмете, – так вы с ней вдвоем беретесь ходить за ним?

Миссис Гэмп ответила утвердительно и еле-еле выговорила обычную свою фразу: «По очереди: одна дежурит, другая свободна». Но она говорила таким дрожащим голосом, что сочла необходимым прибавить: «Нервы у меня нынче что-то так разошлись, никакими словами не описать!»

Джонас вдруг насторожился, прислушиваясь; затем поспешно сказал:

– Из-за условий мы с вами не поссоримся. Пускай будут такие же, как раньше. Держите его взаперти и не давайте ему болтать. Его надо приструнить. Нынче вечером он забрал себе в голову, что моя жена умерла, и набросился на меня, как будто я ее убил. Это бывает с полоумными, вообразят себе эдакое про самых своих близких, верно?

Миссис Гэмп выразила согласие коротким стоном.

– Так держите его под замком, а не то он мне наделает бед во время такого припадка. И не верьте ни единому его слову, потому что он всего больше завирается в такое время, когда кажется всего разумнее. Но это вы уже знаете. Позовите ко мне другую.

– Другую особу, сэр? – спросила миссис Гэмп.

– Да! Ступайте к нему и пришлите другую. Скорей! Мне некогда.

Миссис Гэмп попятилась шага на два, на три к порогу и остановилась там.

– Значит, вы желаете, мистер Чезлвит, – произнесла она дрожащим голосом, похожим на хриплое карканье, – видеть другую особу, да?

Но страшная перемена в Джонасе без слов сказала ей, что он уже увидел другую особу. Прежде чем она успела оглянуться на дверь, ее отстранила рука старого Мартина, а вместе с ним вошли Чаффи и Джон Уэстлок.

– Не выпускайте никого из дома, – сказал Мартин. – Этот человек – сын моего брата, воспитанный во зле и обреченный злу. Если он только тронется с места или повысит голос, откройте окно и зовите на помощь!

– Кто вам дал право распоряжаться в этом доме? – едва слышно спросил Джонас.

– Это право дало мне ваше преступление. Войдите сюда!

Неудержимое восклицание сорвалось с губ Джонаса, когда Льюсом вошел в комнату. Это был не стон, не вопль, не какое-нибудь слово, но звук, какого еще не доводилось слышать присутствующим; он выражал все происходившее в преступной душе Джонаса с почти нечеловеческой силой.

И ради этого он совершил убийство! Ради этого обрек себя на опасности, душевные муки, бесчисленные страхи! Он спрятал свою тайну в лесу, вдавил, втоптал ее в окровавленную землю; а она появилась тут, нежданно-негаданно, за много миль от того места, известная многим, разглашенная устами старика, к которому, словно чудом, вернулись крепость и сила, чтобы эта тайна могла поднять голос против Джонаса!

Он положил руку на спинку стула и обвел всех взглядом. Напрасно старался он глядеть презрительно или с обычной своей дерзостью. Он упал бы, если б не держался за стул, но все же он не сдавался.

– Я знаю этого молодца, – сказал он, переводя дыхание на каждом слове и указывая дрожащим пальцем на Льюсома. – Таких вралей свет не создавал. Что он там еще придумал? Ха-ха! Да и вы тоже хороши! Ведь этот мой дядюшка впал в детство, хуже чем мой отец в старости, хуже чем вот этот самый Чаффи. За каким чертом вы вломились ко мне, – прибавил он, злобно глядя на Джона Уэстлока и Марка Тэпли (который вошел в комнату вместе с Льюсомом), – для чего вы сюда притащились и привели с собой этих двух идиотов и мошенников? Эй, вы! Откройте дверь! Гоните чужих вон!

– Вот что я вам скажу, – объявил мистер Тэпли, выступая вперед, – если бы только не ваша фамилия, я бы сам вас поволок по улицам, один, без помощников, да! Так бы и сделал! И не старайтесь глядеть на меня так, словно съесть хотите. Ничего у вас не выйдет! А теперь продолжайте, сэр, – обратился он к старому Мартину. – Поставьте этого изверга на колени! Если ему хочется шума, пожалуйста: я подниму такой крик, что сбежится полгорода; и это так же верно, как то, что он весь дрожит с головы до пяток. Продолжайте, сэр! Пусть только сунется ко мне, увидит тогда, умею я держать слово или нет.

После этой тирады Марк скрестил руки и уселся на подоконнике, выражая своей позой полную готовность ко всему решительно; по-видимому, он нисколько не задумался бы сам выпрыгнуть в окошко или вышвырнуть в него Джонаса, стоило только намекнуть, что это желательно собравшимся.

Старый Мартин повернулся к Льюсому.

– Тот ли это человек, – спросил он, простирая руку к Джонасу, – или нет?

– Вам достаточно взглянуть на него, чтобы убедиться в этом и в правдивости моих слов, – ответил тот. – Он мой свидетель.

– Ах, брат! – воскликнул старый Мартин, сжимая руки и возводя глаза к небу. – Ах, брат, брат! Разве для того мы полжизни чуждались друг друга, чтобы ты породил такого негодяя, а я обратил жизнь в пустыню, иссушив все цветы вокруг себя? И неужели к этому свелся весь смысл твоей и моей жизни, что ты растил, воспитывал, обучал и берег негодяя и заботился о нем; а я стал орудием его казни, когда уже ничто не может вернуть упущенного?

С этими словами он опустился в кресло и, отвернувшись в сторону, умолк на минуту. Потом продолжал с новой силой:

– Но наши заблуждения дали всходы, и пагубная жатва должна быть вытоптана. Пока еще не поздно. Вы на очной ставке с этим человеком, с этим извергом, не для того, чтобы щадить его, но чтобы поступить с ним по справедливости. Выслушайте, не поддавайтесь, стойте на своем, делайте, что хотите – мое решение останется неизменным. Что ж, приступим! А вы, – обратился он к Чаффи, – расскажите, что знаете, из любви к вашему старому другу, добрый человек!

– Я молчал из любви к нему! – воскликнул старик. – Он так просил меня. На смертном одре он заставил меня обещать ему это. Я бы никогда не рассказал, если б вы без меня не узнали так много. Ведь я все думал об этом с тех самых пор – не мог не думать; иной раз мне все это представлялось как во сне, только днем, а не ночью. Разве бывают такие сны? – спросил Чаффи, тревожно глядя в лицо старому Мартину.

Тот сказал ему что-то ободряющее, и Чаффи, внимательно прислушивавшийся к его голосу, улыбнулся.

– Да, да! – воскликнул он. – Вот и он так же говорил со мной. Мы с ним вместе учились в школе. Я не мог пойти против его сына, – против его единственного сына, мистер Чезлвит!

– Жаль, что не вы были его сыном! – воскликнул Мартин.

– Вы говорите так похоже на моего доброго старого хозяина, – отозвался старик с детской радостью, – что мне кажется, будто я его слышу. Я слышу вас почти так же хорошо, как, бывало, слышал его. Я будто опять молодею. Он ни разу не сказал мне недоброго слова, и я всегда его понимал. И всегда его видел, хоть глаза у меня стали слабы. Так, так! Он умер, да, умер. Он был очень добр ко мне, мой дорогой старый хозяин!

Старик печально покачал головой, склонившись к руке его брата. В эту минуту Марк, смотревший в окно, вышел из комнаты.