— Мадам Манталини дома? — запинаясь, спросила Кэт.

— В этот час она редко выходит, мисс, — ответил лакей таким тоном, что слово «мисс» прозвучало почему-то обиднее, чем «моя милая».

— Могу я ее видеть? — спросила Кэт.

— Э? — отозвался слуга, придерживая рукой дверь и удостоив посмотреть на вопрошавшую изумленным взглядом; при этом он улыбнулся во весь рот. — Бог мой, конечно, нет!

— Я пришла потому, что она сама назначила мне прийти, — сказала Кэт.Я… я буду здесь работать.

— О, вы должны были позвонить в колокольчик для работниц, — сказал лакей, коснувшись ручки колокольчика у дверного косяка. — Хотя, позвольте-ка, я забыл — вы мисс Никльби?

— Да, — ответила Кэт.

— В таком случае, будьте добры подняться наверх, — сказал слуга. — Мадам Манталини желает вас видеть. Вот сюда… Осторожнее, не наступите на эти вещи на полу.

Предупредив ее так, чтобы она не налетела на всевозможные, в беспорядке сваленные лампы, подносы, уставленные стаканами и нагроможденные на легкие скамейки, расставленные по всему вестибюлю и явно свидетельствовавшие о поздно затянувшейся пирушке накануне вечером, слуга поднялся на третий этаж и ввел Кэт в комнату, выходившую окнами во двор и сообщавшуюся двустворчатой дверью с помещением, где она в первый раз увидела хозяйку этого заведения.

— Подождите здесь минутку, — сказал слуга, — я ей сейчас доложу.

Дав весьма приветливо такое обещание, он удалился и оставил Кэт в одиночестве.

Мало было занимательного в этой комнате, главным украшением коей служил поясной портрет маслом мистера Маиталини, которого художник изобразил небрежно почесывающим голову, благодаря чему мистер Манталиии выгодно выставлял напоказ кольцо с бриллиантом — подарок мадам Манталини перед свадьбой. Но вот из соседней комнаты донеслись голоса, ведущие беседу, а так как разговор был громкий, а перегородка тонкая, Кэт не могла не обнаружить, что голоса принадлежат мистеру и миссис Манталини.

— Если ты будешь так отвратительно, дьявольски возмутительно ревнива, душа моя, — сказал мистер Манталнни, — ты будешь очень несчастна… ужасно несчастна… дьявольски несчастна!

А затем раздался такой звук, словно мистер Манталпни прихлебнул свой кофе.

— Да, я несчастна, — заявила мадам Манталини, явно дуясь.

— Значит, ты чрезмерно требовательная, недостойная, дьявольски неблагодарная маленькая фея, — сказал мистер Манталини.

— Неправда! — всхлипнув, возразила мадам.

— Не приходи в дурное расположение духа, — сказал мистер Манталини, разбивая скорлупу яйца. — У тебя прелестное, очаровательное, дьявольское личико, и ты не должна быть в дурном расположении духа, потому что это повредит его миловидности и сделает его сердитым и мрачным, как у страшного, злого, дьявольского чертенка.

— Меня не всегда можно обойти таким способом, — сердито заявила мадам.

— Можно обойти любым способом, какой покажется наилучшим, а можно и вовсе не обходить, если так больше нравится, — возразил мистер Манталини, засунув в рот ложку.

— Болтать очень легко, — сказала мадам Манталини.

— Не так-то легко, когда ешь дьявольское яйцо, — отозвался мистер Манталини, — потому что яичный желток стекает по жилету, и, черт побери, он не подходит ни к одному жилету, кроме желтого.

— Ты любезничал с ней весь вечер, — сказала мадам Манталипи, явно желая перевести разговор на ту тему, от которой он уклонился.

— Нет, нет, жизнь моя.

— Ты любезничал, я все время не спускала с тебя глаз, — сказала мадам.

— Да благословит небо эти маленькие, мигающие, мерцающие глазки! — с каким-то ленивым упоением воскликнул Манталини. — Неужели они все время смотрели на меня? Ах, черт побери!

— И я еще раз повторяю, — продолжала мадам, ты не должен вальсировать ни с кем, кроме своей жены, и я этого не вынесу, Манталини, лучше уж мне сразу принять яд!

— Она не примет яда и не причинит себе ужасной боли, не правда ли? — сказал Манталини, который, судя по изменившемуся голосу, передвинул стул и сел поближе к жене. — Она не примет яда, потому что у нее дьявольски хороший муж, который мог бы жениться на двух графинях и на титулованной вдове…

— На двух графинях? — перебила мадам. — Раньше ты мне говорил об одной!

— На двух! — вскричал Манталини. — На двух дьявольски прекрасных женщинах, настоящих графинях и с огромным состоянием, черт меня побери!

— А почему же ты не женился? — игриво спросила мадам.

— Почему не женился? — отозвался супруг. — А разве я не увидел на утреннем концерте самую дьявольскую маленькую очаровательницу во всем мире? И, пока эта маленькая очаровательница — моя жена, пусть все графини и титулованные вдовы в Англии отправляются…

Мистер Манталини не кончил фразы, а подарил мадам Манталини очень звонкий поцелуй, который мадам Манталини ему вернула, а затем как будто последовали новые поцелуи, сопутствовавшие завтраку.

— А как насчет денег, сокровище моей жизни? — осведомился Манталини, когда эти нежности прекратились. — Сколько у нас наличными?

— Право, очень мало, — ответила мадам.

— Нам нужно побольше! — сказал Манталини. — Мы должны учесть вексель у старого Никльби, чтобы продержаться в тяжелое время, черт меня побери!

— Сейчас тебе больше не понадобится, — вкрадчиво сказала мадам.

— Жизнь и душа моя! — воскликнул супруг. — У Скробса продается лошадь, которую было бы грешно и преступно упустить, — идет просто даром, радость чувств моих!

— Даром! — воскликнула мадам. — Я этому рада.

— Буквально даром, — отозвался Манталини. — Сто гиней наличными — и она наша! Грива и холка, ноги и хвост — все дьявольской красоты! Я буду разъезжать на ней в парке прямо перед каретами отвергнутых графинь. Проклятая старая титулованная вдова упадет в обморок от горя и бешенства, а две другие скажут: «Он женился, он улизнул, это дьявольская штука, все кончено!» Они возненавидят друг друга и пожелают, чтобы вы умерли и были погребены. Ха-ха! Черт побери!

Благоразумие мадам Манталини, если таковое у нее было, не устояло перед этим зрелищем триумфа: позвякав ключами, она заявила, что посмотрит, сколько денег у нее в столе, и, поднявшись для этой цели, распахнула двустворчатую дверь и вошла в комнату, где сидела Кэт.

— Ах, боже мой, дитя мое! — воскликнула мадам Манталини, в изумлении попятившись. — Как вы сюда попали?

— Дитя! — вскричал Манталини, вбегая в комнату. — Как попали… А!.. О!.. Черт побери, как поживаете?

— Я уже давно жду здесь, сударыня, — сказала KэT, обращаясь к мадам Манталини. — Мне кажется, слуга позабыл доложить вам, что я здесь.

— Право же, вы должны обратить внимание на этого человека, — сказала мадам, повернувшись к своему мужу. — Он все забывает.

— Я отвинчу ему нос с его проклятой физиономии за то, что он оставил такое прелестное создание в одиночестве! — сказал супруг.

— Манталини! — вскричала мадам. — Ты забываешься!

— Я никогда не забываю о тебе, душа моя, и никогда не забуду и не могу забыть, — сказал Манталини, целуя руку жены и корча гримасу в сторону мисс Никльби, которая отвернулась.

Умиротворенная этим комплиментом, деловая леди взяла со своего письменного стола какие-то бумаги, которые передала Манталини, принявшему их с великим восторгом, затем она предложила Кэт следовать за нею, и после нескольких неудачных попыток мистера Манталини привлечь внимание молодой особы они вышли, а этот джентльмен, взяв газету, растянулся на диване и задрал ноги.

Мадам Манталини повела Кэт в нижний этаж и по коридору прошла в большую комнату в задней половине дома, где много молодых женщин занимались шитьем, кройкой, переделкой и различными другими процедурами, известными лишь тем, кто постиг искусство создавать модные наряды. Это была душная комната с верхним светом, такая скучная и унылая, какою только может быть комната.

Мадам Манталини громко позвала мисс Нэг; появилась невысокая суетливая разряженная женщина, преисполненная сознанием собственной важности, а все молодые леди, на секунду оторвавшись от работы, обменялись шепотом всевозможными критическими замечаниями о добротности ткани и покрое платья мисс Никльби, о цвете и чертах ее лица и обо всем ее облике с такою же благовоспитанностью, какую можно наблюдать в наилучшем обществе в переполненном бальном зале.