– Подумал я, казаки. Прав Керим. Богданова правда тяжелей моей выходит. Не мог он с хлопцами в овраге усидеть. В глаза бы не сказали, а за глаза все бы их боягузами[27] считали. Так лучше голову сложить, чем с такой славой живым остаться. Был бы я с ними – лучшего бы не придумал. А самовольничал он, потому что понял: будут татары обратно ехать.
Тут голоса, требующие прекратить это затянувшееся обсуждение и перейти к неформальной части торжества, зазвучали с новой силой, но слово взял атаман:
– Тяжелая у Богдана правда вышла, тут ничего не скажешь. Каждый казак так на свете живет – лучше голову свою потерять, чем мысль допустить, что забоялся он боя смертного. Но и Богдану нужно нагаек дать, это и я, и каждый из вас сердцем чует. Раз за ослух не выходит, значит, дадим за то, что старшим казакам пащекует[28] и поваги[29] не выказывает. Снимай кожух, Богдан. Казаки, кто хочет Богдана нагайкой перекрестить, выходи в круг.
Многоголосый хор одобрения такого простого, но неочевидного решения проблемы, и многочисленные люди, рванувшие в круг, наглядно продемонстрировали: атаман правильно угадал скрытые, подсознательные желания значительной части товарищества. А мне даже мечтать не приходится о равнодушном и спокойном отношении к моей персоне со стороны общества.
Как верно заметил гениальный артист в одной из своих многочисленных миниатюр, верхним листочкам солнца больше, но и ветра больше, и снега больше. Хорошо тем, кто в серединке, поэтому, советовал он своим многочисленным зрителям: не высовывайтесь, не выделяйтесь. Ничего, кроме многочисленных неприятностей, это вам не принесет.
Открыл экзекуцию лично сам атаман. В ударе нагайкой, как, впрочем, и саблей, и простой палкой, самый ответственный момент – это соприкосновение орудия с избиваемым предметом. Если в этот миг не протянешь правильно орудие труда, эффект получится близким к нулю. Атаман щелкнул меня нагайкой показательно. Не сильно, но и не слабо, без протягивания удара, снимающего кожу с плеч. Можно сказать, дружески хлопнул по спине. Большинство моих почитателей намек поняли правильно и повторили этот нехитрый маневр, придающий воспитательному процессу молодого казака подчеркнуто дружелюбный, можно даже сказать, юмористический оттенок.
Но тем не менее три кровавые полосы красовались на моей белой домотканой сорочке в конце представления. Три моих самых ярых фана не смогли сдержать своих чувств и выплеснули их на меня. Один из них был моим давним поклонником. Демьян остался верным мне в своей чистой, незамутненной ненависти. Видно, вдова Оттарова ему не дает, а то давно должен был бы поменять отношение к своему благодетелю. Роковины[30] смерти еще не скоро, может, после подобреет.
Насколько мне известны бабские сплетни, баба она видная, но характер скверный, очереди на Оттарово место в ее постели не наблюдается. Так что терять надежду на затухание этого конфликта пока рано. Двое других были мне слабо знакомы. Нет, как их звать, я, конечно, знал. В нашем селе было не так много жителей, чтобы запамятовать чье-то имя. Но кроме этого – никаких дополнительных сведений, а тем более причин столь горячих чувств. Ничего, чай, не последний день живем, поинтересуемся. Зато знаю, кого лучше за спину не пускать, а это дорогого стоит.
Только теперь, заметив, с какой недоброй улыбкой поглядывает атаман на обоих заинтересовавших меня казаков, начал подозревать, что не просто так устроил он это представление. Ибо, в отличие от меня, интересовался он настроениями и разговорами во вверенном ему коллективе значительно больше и чувствовал нерв товарищества значительно тоньше. А поскольку за последние два месяца мой статус как-то незаметно из простого ухажера Марии поднялся до уровня официального жениха, наш заботливый батька решил выявить болевые точки и провести терапию, пока болезнь не приобрела хронического характера. Будет интересно понаблюдать за этим.
Затем в круг привели плененного Керимом татарина, а его поставили переводчиком.
– Если хочешь быстрой и легкой смерти, отвечай на мои вопросы, иначе все равно ответишь, но умрешь в тяжких муках, – таким оптимистичным утверждением, дающим надежду на будущее, начал свою речь атаман.
– Я расскажу все, что знаю, без утайки, если ты подаришь мне смерть в бою, в поединке. Иначе вы не услышите от меня ни слова – я откушу свой язык и плюну его вам в лицо.
– Ты в лесу таким смелым стал? Кто мешал тебе умереть в бою, как это сделали твои товарищи? Им не пришлось об этом меня просить.
Молодой татарин сразу сник, услышав насмешливые вопросы. Затем гордо вскинул голову:
– Я знаю, что покрыл свое имя позором. Поэтому, если хочешь его услышать, обещай мне смерть в бою. Иначе… – Он угрожающе замолк. Негоже воину, как базарной бабе, повторять свои угрозы.
– Не заслужил ты смерти с клинком в руке. Единственный поединок, в котором ты можешь умереть, – бой безоружно до смерти. Выбирай.
– Я согласен. – Татарин был невысок, но коренаст и силен. Это было видно сразу. – Задавай свои вопросы.
– Развяжите ему руки, – приказал атаман и начал спрашивать.
Татарин поведал немало интересного. Главной новостью была информация пленного, что незадолго до того, как их сотня вышла в поход, прибыли в Крым посланники от великого хана Тохтамыша. Они принесли весть, что идет к Итилю Тамерлан с большим войском. Хочет отомстить Орде за многочисленные походы в его пределы. Всем воинам предписывалось отроеконь выдвигаться к ставке хана, на войну с Тамерланом.
Тем не менее набег на литовские земли будет, но пойдет в набег воинов много меньше, чем обычно. Остальные отправятся в ставку великого хана. Объединенные отряды, идущие в набег, по его информации, собирались выдвигаться в поход через четыре-пять дней после них. Поскольку двигаться они будут быстро, могут даже день в пути отыграть. По словам татарина, они ехали не торопясь: берегли коней. Для них было важно успеть переправиться через Днепр до того, как задымят дымами сигнальные вежи.
После того как у атамана закончились вопросы, он обратился к Кериму, стоящему рядом с ним:
– Керим, ты скольких сегодня упокоил?
– Двоих, а третий вот стоит, своего часа дожидается.
– Твой он по праву. Но прошу тебя, Керим, приказать в этом деле не могу: уступи этот бой Ивану Товстому. Он, бидолаха, возле самого поваленного дерева со своим десятком стоял, даже стрелу не в кого ему было пустить. Пусть нам сегодня покажет, как он без зброи биться умеет.
– Ладно, я не жадный… – Видно было, что жалко Кериму такую потеху отдавать, тем более что сам поймал, сам приволок, но просьбу атамана уважил.
– Спаси Бог тебя, Керим. Иван, выходи. Знаю, зол ты на меня, что твой десяток без дела простоял, а потом я не дал вам следом за татарами в погоню кинуться. Покажи казакам, как надо биться. Просим тебя в круг.
– Давай, Иван! Покажи, как наши казаки бьются! – дружно зашумели соседские казаки.
Раздевшись до пояса, Иван вышел в круг. Там его уже поджидал татарин, слегка согнувшись и расставив руки. Мне удалось рассмотреть схватку в подробностях, потому что, по-пластунски пролезши между ногами, уселся на корточки прямо в первом ряду. Народ меня слегка попинал, но пустил.
Когда Иван неспешно приблизился к татарину, тот стремительно бросился вперед, пытаясь взять его в захват. Сместившись чуть влево, Иван поймал своей правой рукой левую руку противника, дернул на себя, одновременно заходя ему за спину. Левая рука Ивана обхватила голову противника, разворачивая ее и прижимая к груди, правая легла сверху.
Казалось, Иван прижал к своей груди голову любимой девушки, но резкий поворот корпуса влево увлек повернутую голову татарина за собой, вывернул ее практически на сто восемьдесят градусов и безвозвратно рассеял мимолетное лирическое наваждение. В шее его противника что-то отчетливо хрустнуло, а отпущенное тело безвольным мешком упало к ногам казака.
