Оставался открытым вопрос, куда подевался их четвертый товарищ. После недолгих раздумий решил, что, скорее всего, послали за подмогой либо доложить обстановку старшему, так как эта троица, да и четверка с загнанными лошадьми, до заката вернуться в лагерь уже никак не могла. Поедет ли кто-то по их следам, меня в данный момент не интересовало. Сегодня уже не приедут, а завтра у меня будет время об этом подумать. У каждого дня достаточно своих забот.

Этот бесконечный день никак не хотел закончиться. Болела рука, душила жаба, что всех лошадей разделать не успею: намного больше времени нужно для разделки лошади, чем вытрусить ценности из мертвого татарина. Одну более-менее успел, остальных выпотрошил и перетащил лошадьми к своему временному лагерю.

Жарил печень на небольшом костре: говорят, способствует восстановлению кровопотери. И мрачно думал над вопросом: с утра сразу уезжать или лошадей дальше разделывать? Соль имелась. Каждый татарин с собой в поход минимум полкило берет, а то и больше. У них в Крыму соль дешевая. Режут по дороге захромавшую скотину из добычи, мясо подсаливают и жуют по дороге. Остатки на конях провяливают.

Налопавшись жареной печени, стал клевать носом, жаба начала потихоньку отпускать. Засыпая, принял компромиссное решение: порублю на куски, благо один из татар был вооружен топориком на длинной ручке, у которого вместо обуха штырь заточенный.

Сказано – сделано. С утра намахавшись топором, израсходовав всю соль, погрузил свой караван и без приключений за три дня добрался до села. По дороге путал следы, но так и остался в неведении, была за мной погоня или нет. По крайней мере, чуйка, до этого не подводившая, молчала всю дорогу. Но путал следы знатно, вышел к Днепру практически на том месте, где в будущем станет город Кременчуг.

Ерунда. Ошибся в направлении всего километров на восемьдесят – так не заблудился ведь, а «бешеной собаке семь верст не крюк». Грубоватая поговорка, надо бы другую подобрать, например: «От дурной головы – ногам работа», – или еще помягче… Вот: «Милому дружку и семь верст не околица»! Это про меня!

Встретили меня слезами радости. Оказалось, что еще сутки назад вернулось шестнадцать человек из двух десятков. Судьба остальных была неизвестна. Оставалась слабая надежда, что они придут с основным караваном. Очень слабая. Не одному мне пришлось встретиться на обратном пути с татарами, но лишь мой учитель Керим вернулся с добычей. Это чудо нерусское никуда не убегало, а бесхитростно завязало перестрелку с десятком татар. В результате в степи остались лежать татары и шестнадцать коней, а на оставшейся семерке, груженной добычей, раненый Керим прискакал в село. Остальным тем или иным способом удалось убежать от погони без вооруженного контакта.

– Удачливый ты казак, Богдан, поэтому тебя такого молодого и взял Непыйвода с нами. Да не всем помогла твоя удача. Борислав не вернулся, и два казака Непыйводы сгинули. Слава богу, что так… я думал, половины недосчитаемся…

– Может, еще приедут, дядьку Керим?

– Может, и приедут… на все воля Божья…

Первым делом, добравшись до меня, Мария забрала меня от любопытных односельчан к лекаркам. Лишь после того как Мотря, размотав мою руку и осмотрев зашитую рану, вынесла вердикт:

– Заживе як на собаке, – любимая девушка успокоилась и утащила меня в лес.

Там она, прижав меня спиной к дереву, между поцелуями потребовала рассказать ей первой все мои приключения, начиная с того дня, как мы с ней простились перед походом. Но тут меня нашел и освободил Давид.

Грозно хмуря брови и с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться, он пообещал меня зарезать, если до свадьбы еще раз увидит наедине со своей сестрой. Марии дал по заднице и отправил к матери, а меня потащил к собравшимся мужикам рассказать все, что со мной приключилось. После этого на меня налетели женщины – пришлось рассказывать еще раз, но значительно подробнее. Состояние у них было напряженное, все ждали основного отряда, молились, чтобы не нашла их татарская погоня в широкой степи.

Жена Борислава стояла с ними. Она молча смотрела на меня, и слезы катились по ее щекам. У меня рвалось сердце. Все так и не выясненные обиды, которые имел на меня пропавший (а я на него…), стали такими мелкими и пустыми. Оставалось только просить Всевышнего простить мне все мои невольные недобрые суждения о казаке. И отгонять, отгонять эту мысль, злым молотком стучащую в виски: «Ты виноват, ты желал ему зла – вот оно и пришло. Радуйся. Одним твоим недоброжелателем в селе стало меньше…»

Через два дня донеслась новость о том, что татарские отряды вместе с добычей переправились на левый берег. Переправлялись выше Черкасс, вязали плоты, ладили паром, все как всегда. Без добычи и на конях переплыть можно: еще со времен Чингисхана повелось, что у каждого воина должен быть курдюк с пробкой. Его надувают и используют в качестве надувного круга. Можно не снимать одежды, оружия, не слезать с лошади. Надул – и в реку прямо на коне. Те плавают отлично, главное – не перегружать. Но с добычей такой фокус не проходит. Скотину и связанных пленников так просто через реку не перетащишь. Без плотов, лодок не обойдешься.

Теперь можно было возвращаться из леса в село. Следующий раз татары могли появиться в страду, когда нужно убирать урожай с полей. Понимали, сволочи, что выбор у крестьянина невелик. Не уберешь урожай – с голоду помрешь. Значит, будет убирать, зная, что татары рядом, рискуя свободой. Война войной, а семью кормить надо.

Через день довел в целости и сохранности до места назначения свой караван и наш атаман. Никого он по дороге не встретил, и судьба трех пропавших казаков пока оставалась загадкой. Но у нас были непростые пленники. Атаман надеялся, что при посредничестве Мурата Митлихана, нового бея наших соседей с левого берега, сможет не только обменять их, но и прояснить судьбы пропавших казаков.

И действительно – не успел он с коня сойти, как прискакал наш казак из дежурного разъезда, один из тех, что остались в лагере. Несколько дней назад черкасский атаман возобновил разъезды по киевской дороге. Их задание было наблюдать за переправой татар и за левым берегом.

Привез казак весточку от соседей наших с левого берега. Попросил Мурата крымский мурза Махмуд Зарембай узнать у атамана Иллара Крученого, нет ли у него в полоне его брата Ахмеда с сыновьями. А если есть – чего он хочет за их свободу?

– Пусть передадут мурзе крымскому. Раз он мое имя знает, значит, знает, какова судьба троих моих казаков, в степи сгинувших. За брата и племянников пусть по двести золотых монет готовит, такую цену за свои головы они сами себе назначили. Если казаки мои живы, за каждого по сто монет обратно получит. Пусть поторопится. Если через четыре седмицы монет не будет, получит головы родичей своих. Без монет. Пошли, казаки. Добычу делить будем.

При разделе добычи предложил атаману, чтобы он за счет атаманской казны выкупил из добычи все инструменты, припасы, скотину и передал поселенцам. А те за год-другой отдадут налогами. Монеты делить казакам не в пример легче будет, чем крестьянское барахло.

Атаман согласился, но с маленькими поправками. Передаст он это все барахло не гречкосеям, а мне. И монеты ему придется отдать не позже этой осени. После того как добычу продам. Что мне потом с поселенцами делать и как мне быть – это мои личные трудности, Иллар в такие мелочи вникать не собирался. Еще и пытался мне всучить это барахло по запредельным ценам. Помнил атаман, что в ценах я не силен, а то, что быстро учусь, забыл. Поезд уже ушел, когда меня надуть можно было, как тогда, с татарской лодкой. Выслушав его коммерческие предложения, сразу отказался:

– Не, батьку, не дело нам с тобой вдвоем цену добычи назначать. Пусть казаки решают, а я думать буду, здесь покупать или в Киеве на базаре. Бо дюже дорого выходит.

– Да что ты торгуешься, как жид на базаре! То ему дорого, это ему дорого! А за казаков не думай – не твоя печаль. С ними сам толковать буду.