— И она имеет успех?

— Огромный.

— Очень жаль. Знай я об этом, я запретил бы ее. По-моему, господа цензоры только и делают что глупости.

Архиканцлер Камбасерес, Маре, министр императорского двора, и государственный министр Реньо де Сен-Жан-д'Анжели, секретарь по актам гражданского состояния членов императорской фамилии, готовят официальную церемонию. Статья 7 статута императорского дома оговаривает, что «членам императорской фамилии любого пола и возраста развод воспрещен», но это деталь, «относящаяся скорее к вопросам политики, чем гражданского права», никем не принимается в расчет. Все будет урегулировано на торжественном заседании, где в присутствии всех членов императорской фамилии Наполеон и Жозефина сообщат о своем решении, которое министрам останется только зарегистрировать.

Тем временем граф Реньо де Сен-Жан-д'Анжели, получивший специальное поручение обдумать, на какой ранг будет иметь право изгнанница, зарылся в архивах и ищет прецедент. Есть, конечно, случай с Иоанной Французской, которую ее муж Людовик VII заживо похоронил в монастыре, но это решение непригодно для экс-императрицы. Есть еще одна августейшая разводка — королева Маргарита Наваррская, знаменитая королева Марго, первая жена Генриха IV, которую, разумеется, не заточили в монастырь, напротив, ей даже позволили присутствовать на коронации ее соперницы Марии Медичи. Это тоже прецедент, правда, по другой причине, и совершенно не применимый в данном случае. Сен-Жан-д'Анжели выходит из положения, порекомендовав его величеству самому выбрать решение, поскольку все остальные «различны для разных эпох и случаев, видоизменявшихся с каждым царствованием».

И вот приговор.

14 декабря императорская фамилия созвана на девять вечера. В Париже проливной дождь и ураганный ветер.

У себя в спальне Жозефина, пока ее причесывают, бросает время от времени взгляд на роковую бумагу, где написана речь, которую ей вскоре предстоит произнести на церемонии. Но буквы сливаются у нее в глазах. К тому же она изменила холодный, тщательно взвешенный текст, который подготовили Камбасерес и Маре, — с ним можно и ныне ознакомиться в Национальном архиве. Она отказывается заявить, что «с горьким чувством» приносит требуемую от нее жертву. Нет, она жаждет «славы», уготованной тем, кто идет на это ради «блага отечества».

В тронном зале уже теснятся сановники короны и принцы Империи, получившие вот такое приглашение:

«Имею честь уведомить ваше превосходительство, что императору угодно, чтобы сегодня, в четверг, 14 декабря, вы прибыли к девяти часам вечера в тронный зал Тюильрийского дворца».

Докладывают о ее имп. выс. Госпоже Матери императора, об их кор. вел. короле и королеве Голландских, их кор. вел. короле и королеве Неаполитанских, ее вел. королеве Испанской, его имп. выс. вице-короле Италии Евгении, их имп. выс. князе и княгине Боргезе. Не смог явиться по вызову только Иосиф, король Испании. Все занимают места в большом кабинете. В ожидании приговоренной Бонапарты ликуют. Члены семьи Богарне с трудом сдерживают слезы.

Входит Жозефина, почти сразу за ней Наполеон. Она пересекает тронный зал, вступает в кабинет. Одета она очень просто: белое платье, в волосах лента, никаких драгоценностей. «Она бледна, но спокойна» и опирается на руку королевы Голландской, поспешившей ей навстречу. Евгений, скрестив руки на груди, стоит рядом с императором и так дрожит, что присутствующие боятся, как бы он не упал.

Встает Наполеон.

— Вас собрали здесь для того, чтобы вы выслушали решение, которое мы с императрицей вынуждены были принять. Мы разводимся. Только Бог знает, чего стоило моему сердцу подобное решение. Но нет такой жертвы, принести которую у меня недостанет мужества, коль скоро мне ясно, что оно — на пользу Франции. Хочу добавить, что я никогда не имел повода сетовать на мою возлюбленную супругу, напротив, я могу лишь воздать хвалу ее преданности и нежности; она украсила мне пятнадцать лет жизни, и воспоминание о них никогда не изгладится из моей души.

Жозефина начинает читать составленный ею самой текст.

— С позволения нашего августейшего и дорогого супруга должна заявить, что…

Но дальше она запинается на словах, касающихся ее бесплодия, ее душат рыдания, она передает листок графу Реньо де Сен-Жан-д'Анжели. Государственный секретарь дочитывает текст:

«Я должна заявить, что, утратив всякую надежду иметь детей, способных продолжать его политику и служить интересам Франции, я желаю дать ему величайшее доказательство привязанности и преданности, какое только возможно на земле. Я обязана его милостям всем: его рука короновала меня, и с высоты этого трона я видела только свидетельства добрых чувств и любви французского народа. Я должна признать все эти благодеяния, соглашаясь на расторжение брака, который стал отныне препятствием благу Франции, лишая ее счастья оказаться в свой день и час под властью детей великого человека, столь явно ниспосланного Провидением, чтобы уничтожить роковые последствия страшной революции и восстановить алтарь, престол и общественный порядок, Однако расторжение брака ничего не изменит в чувствах, живущих у меня в сердце: император навсегда сохранит во мне самого лучшего друга. Я знаю, насколько ранил его сердце этот продиктованный политикой шаг; но мы с ним оба гордимся той жертвой, которую приносим для блага отечества».

Император не шелохнулся, он неподвижен, как изваяние, взгляд у него пристальный и почти безумный. Затем, после нескольких пустых слов, произнесенных Камбасересом, следует подписание документа.

Император первым ставит подпись, завершая ее размашистым росчерком пера. Жозефина пишет свое имя как раз под императорским росчерком, словно ища под ним защиты. Летиция нацарапывает просто: Госпожа Мать. Затем перо передается Людовику. После него поочередно Жерому, Мюрату, Евгению, чья замысловатая подпись сделала бы честь любому бухгалтеру, Жюли, Гортензии, жене Жерома Екатерине, Полине и, наконец, Каролине. Росчерк Сен-Жан-д'Анжели, который расписывается последним после Камбасереса, равен по длине росчерку императора.

Все кончено.

Едва Наполеон лег в постель, как с искаженным лицом и растрепанными волосами входит Жозефина. Она идет, пошатываясь, потом останавливается «с душераздирающим плачем». Констан, присутствующий при сцене, видит, как она падает на постель и обвивает императора руками. Крупные слезы катятся у нее из глаз. Он сжимает ее в объятиях и твердит:

— Полно, добрая моя Жозефина, будь рассудительной. Ну, крепись, крепись, я всегда останусь тебе другом.

Задыхаясь от рыданий, она не отвечает. Вдруг Наполеон замечает, что Констан все еще не ушел.

— Ступайте, Констан.

Лакей повинуется.

Час спустя он видит, как Жозефина, по-прежнему в слезах, покидает комнату. Как автомат, она направляется к себе в спальню, где проведет последнюю ночь в качестве императрицы.

Пятница, 15 декабря, дождь не перестает. Часы св. Роха бьют два.

Это час, назначенный для казни — отъезда в Мальмезон.

Во дворе вокруг фур и карет суетится челядь. В переезд вплетается креольская нотка: тут же в клетке болтает любимый попугай императрицы, рядом — две овчарки из Страсбурга со своими щенятами. Сегодня император устраивает смотр войскам, и толпа, теснящаяся на площади Карусели, издалека видит сборы к отъезду.

А что Жозефина?

Последнее утро — пытка для нее. Она глядит, как ее женщины увязывают поклажу. Рядом с ней Гортензия и Евгений. Чтобы вызвать у матери улыбку, вице-король рассказывает об одной даме из штата его сестры: та, в парадном туалете, прямо в своей карете, остановившейся у дверей повивальной бабки, за которой пошел слуга, взяла и разрешилась от бремени.

Но Жозефина еле улыбается. С самого утра она бродит по своим апартаментам, заново отделанным в начале этого года, апартаментам, куда скоро войдет хозяйкой новая императрица. При этой мысли слезы у нее струятся еще пуще, и она, рыдая, бросается в объятия Наполеона, спустившегося с Менвалем^[125] по потайной лестнице. Он вновь и вновь «весьма нежно» обнимает ее.