— Это скорее создание друга, чем живописца, — с удивительной грацией заметила она».

2 января, в свой черед, приезжает г-жа фон Меттерних. Сама Жозефина попросила супругу посла навестить ее. Гортензия и Евгений принимают гостью, которая не верит своим ушам, когда королева Голландская, отведя ее в сторону, признается ей:

— Вы знаете, мы все австрийцы в душе, но вы никогда не догадаетесь, что мой брат осмелился посоветовать императору попросить руки вашей эрцгерцогини.

В этот момент в гостиную входит Жозефина и объявляет к вящему изумлению г-жи фон Меттерних:

— У меня родился замысел, который целиком поглощает меня и успех которого дает мне надежду на то, что жертва, недавно принесенная мною, не будет напрасной: вчера я сказала императору, чтобы он женился на вашей эрцгерцогине; он ответил, что выбор его еще не определился, но думаю, что это произойдет, если у вас примут наше предложение.

— Я рассматривала бы такой брак как большое счастье, — благоразумно отозвалась посланница, но, вспомнив о судьбе Марии Антуанетты, непроизвольно прибавила: — Австрийской эрцгерцогине будет, может быть, трудно прижиться во Франции.

— Нам нужно постараться все уладить, — вновь взяла слово Жозефина.

Затем она произнесла фразу, угрозой повисшую в воздухе:

— Нужно объяснить вашему императору, что отказ неизбежно повлечет за собой гибель его страны и его самого, тогда как согласие — единственный способ помешать нашему императору порвать со святейшим престолом.

Жозефина надеется таким образом получить преимущество перед той, что придет ей на смену. Сама того не желая, императрица была одной из первопричин, обрекших на неудачу замысел русского брака. По вине наследного принца Мекленбургского, которому она якобы по секрету сделала то же признание, что когда-то г-же Дюшатель, царица-мать сочла Наполеона импотентом.

— Он не годен для этого, — воскликнула, по слухам, она, когда Коленкур явился «прощупать почву» на предмет сватовства своего государя к сестре Александра.

Накануне принятия решения Меттерних «или какой-то другой австриец по поручению Вены вздумал проконсультироваться» с Жозефиной по этому, мягко говоря, деликатному вопросу. Он проделал это «довольно глупым манером», и — тут же поверим Наполеону, который сам приводит этот факт, — экс-императрица «была шокирована». Отсюда облетевший Париж каламбур: Bon-a-parte n'est bon-a-rien^[131].

Тем временем, — рассказывает Гортензия, — письма от императора «приходили все реже», и Жозефина «вечно их ждала. У моей матери была маленькая комнатка, откуда открывался вид на дорогу. Всякий раз, когда она узнавала, что в Сен-Жерменском лесу состоится охота, она простаивала у окна, пока не проедет туда, а затем обратно коляска императора. Я начала опасаться, как бы ее жертва не обошлась ей дороже, чем я сначала думала».

Когда Наполеон ее навещал, визиты его всегда проходили одинаково, Заслышав шум экипажей в аллее, Жозефина тут же выходила встречать императора на пороге своей «клетки», Они не обнимались. Если день был погожий, она брала Наполеона под руку или за руку, они шли в парк и садились на скамью, а офицеры, сопровождавшие императора, составляли компанию дамам изгнанницы.

Но нельзя ли подсластить горечь толикой золота? Поэтому 6 января, на другой день после визита, с которого — он сам пишет об этом — император вернулся весь под обаянием Жозефины, Наполеон снова углубляется в докучную финансовую проблему — вечную бездну долгов бывшей жены. Поработав с казначеем Жозефины и решив уплатить внушительный остаток долга, он отдает распоряжение увеличить на 400 000 франков обычные выплаты на 18 10 не только для «покрытия сверхсметных расходов по Мальмезону», дабы Жозефина могла там «сажать все, что захочет», но и для оплаты недавно купленного рубинового ожерелья, «стоимость которого поручается определить министерству двора», потому что он, император, не потерпит «воровства ювелиров». Он добавляет еще 500 000–600 000 франков, которые должны находиться в «шкафу в Мальмезоне». «Можешь истратить их на столовое серебро и белье». А ведь на наши деньги это почти три миллиона! Наконец, он заказывает для нее сервиз: «Распорядись только, чтобы он был покрасивее».

Поскольку Жозефина теперь свободна в своих поступках, она вновь видится с Русленом, бывшим секретарем генерала Гоша и Бернадота, состоящим сегодня в отношениях с полицией, что подтверждает справка, представленная Фуше императору. «Люди находят подобные встречи неподобающими», — заключает министр. Почему Жозефина опять видится с Русленом? Фуше поясняет: «В глазах императрицы вышеназванный Руслен выглядит достойным человеком, потому что по смерти генерала Гоша он вернул ей письма, писанные ею покойному; но в глазах многих означенный субъект — всего лишь низкопробный интриган, в свое время вытянувший кое-какие сведения из князя Понтекорво (Бернадота), а сегодня проделывающий то же с императрицей».

Руслен неоднократно появляется в Мальмезоне и часто проводит с императрицей часа два-три. Они вспоминают о прошлом, и мы не находим на донесениях Фуше никаких следов возражений со стороны Наполеона. Точно так же она вновь общается с г-жой Тальен, ставшей княгиней Караман-Шиме. При встрече обе королевы Директории обнялись, и Жозефина, конечно, пустила слезу.

Теперь это стало ритуалом. При каждом визите она плачет и рассказывает о своих «несчастьях». Плачет она и принимая пажа, который привозит ей письма от императора, и Наполеон опять ей выговаривает.

Ранним утром 1 7 января император попросил г-на д'Оденарда лично разобраться в обстановке и съездить посмотреть, как себя чувствует Жозефина. По возвращении шталмейстера он торопливо набрасывает для нее несколько строк: «Он говорит, что после переезда в Мальмезон ты совсем упала духом. Однако там все напоминает о наших чувствах, которые, по крайней мере с моей стороны, не могут и не должны измениться. Мне очень хочется тебя видеть, но я должен быть уверен, что ты сильна и чужда слабости. От последней не свободен и я, что ужасно меня мучит».

Папа в Савоне был глубоко удручен, узнав из «Монитёра», что некомпетентные юристы расторгли брак Наполеона и Жозефины.

— Нарушены все церковные правила, торжествует беззаконие, — вздохнул он.

21 января, в семнадцатую годовщину казни Людовика XVI, император собрал членов совета министров, чтобы выслушать их мнение, «какой брачный союз наиболее соответствует интересам Франции». Угадывая желание Наполеона — и Жозефины, — большинство высказалось за Марию Луизу Австрийскую, племянницу Марии Антуанетты и Людовика XVI.

«Папа-узник», как мы знаем от его «тюремщика», «погрузился в печаль», когда ему стало известно, что по-прежнему, в его глазах, состоящий в браке Наполеон поведет к алтарю австрийскую эрцгерцогиню. Четырнадцать кардиналов покорились, зато тринадцать других князей церкви, неожиданных «заступников» Жозефины, решили протестовать «каноническими средствами» и отказались присутствовать при церковном браке императора. Их прозвали черными кардиналами, потому что Наполеон принудил их сменить кардинальское облачение на сутану простого священника. Взятые «под домашний арест», они были вынуждены жить «за счет милосердия прихожан».

А в Мальмезоне не иссякают слезы.

Осушить их могло бы — по крайней мере, так думает Жозефина — лишь одно: возвращение в Париж. Разве 16 декабря император не отдал ей Елисейский дворец «в пожизненное пользование»? Король Саксонский уже выехал из дворца. Правда, там обосновалась семья Мюрата — до развода Жозефины здание принадлежало ему, но он не имеет права там оставаться. К тому же Наполеон 30 января отвечает ей по этому поводу: «Твое пребывание в Енисейском дворце доставит мне удовольствие, я буду счастлив видеть тебя почаще: ты ведь знаешь, как я тебя люблю». Но Жозефина ничему не верит. С разных сторон ей внушают, что ее присутствие в Париже будет стеснять Тюильри — это вне сомнения — и поставит в затруднительное положение высших сановников особенно сейчас, когда только и говорят что о скором браке императора. Наполеон успокаивает ее: «Я сказал Евгению, что ты больше прислушиваешься к столичным болтунам, чем к моим заверениям, и что нельзя допускать, чтобы тебя расстраивали всяческими россказнями. Я приказал перевезти в Елисейский дворец твои вещи. Ты будешь постоянно наезжать в Париж. Только будь спокойна, довольна и полностью полагайся на меня».