«Опал» Жозефины остановился.

На террасе «две маленькие барышни», переодетые под пастушек, подносят ей цветы и двух украшенных лентами ягнят, а затем поют:

Приняв букет и расцеловав обеих пастушек, Жозефина всходит по одной из четырех каменных лестниц, ведущих к каждому фасаду «Чана». По ним попадаешь в четыре вестибюля, упирающиеся в один и тот же салон, вернее, зал во всю высоту здания, освещаемый лишь окнами купола. Один из углов замка отведен Жозефине; в другом расположены две гостиные, одна из которых по воскресеньям служит церковью; в третьем — две комнаты: спальня Гортензии и столовая, выходящая двумя окнами на подъездную дорогу. Четвертый угол занят большой каменной лестницей. Апартаменты второго этажа, сочащиеся сыростью, облезлые, почти не обставленные, с дымящимися каминами и рассохшимися оконными рамами, располагаются вокруг странного салона с потолком, как в церкви, и, хотя это самое важное помещение, в нем гуляет настоящая зимняя непогода. Конечно, в двух шагах от главного замка есть еще один, маленький, но он еще более убог, нежели Чан.

Вечером, забираясь к себе в кровать с влажными простынями, Жозефина вспоминает свой «веселый въезд» и вздыхает:

— Вы не находите, мадемуазель д'Аврийон, что меня не столько приветствовали, сколько жалели?

Тем временем г-н де Шанбодуэн строчит свое донесение. Префекту известно, что сопровождающая Жозефину г-жа Гадзани была любовницей императора, а поэтому он, беспардонный льстец, не может не добавить к письму следующие строки: «Следует с большим одобрением отозваться об одной из дам, чьи черты безупречно правильны, а красота совершенна». Г-жа Гадзани действительно красива, и, как замечает г-жа де Ремюза, «ей дают это понимать и получать от этого удовлетворение».

Рассчитывая, что он «умаслил» властелина, префект набирается смелости и на следующий же день переименовывает Департаментскую улицу в улицу Императрицы, a улица Сен-Торен получает имя Жозефины, которое носит и поныне.

Кляня судьбу и завидуя тем, кого взяли на службу к «Новой», приезжие кое-как размещаются. У Жозефины двор, достойный любой императрицы. Ее окружает многочисленная свита и сопровождает целая армия челяди[137]. Среди ее приближенных нашлось немало таких, которые придумали себе превосходные предлоги не уезжать в Наваррский замок. Особенно много таких случаев было в дни свадебных торжеств. Больнее всего уязвило Жозефину отпадение маршальши Ней, подруги детских забав Гортензии. Ее муж написал ей, что расстанется с нею, если она не пошлет письменное прошение об отставке с должности фрейлины; она отправилась в Мальмезон и имела жестокость показать бывшей императрице письмо «храбрейшего из храбрых». Жозефина посоветовала ей покориться и вскорости г-жа Ней, тогда герцогиня Эльхингенская, стала фрейлиной императрицы Марии Луизы.

Глава двора императрицы статс-дама г-жа д'Арбер осталась верна. Эта подлинная camerera major^[138] по-прежнему ловко, но твердо руководит своей госпожой, и ее присутствие помогает изгнаннице избегать многих ошибок.

Другая важная особа, прежде камергер, а теперь гофмаршал, любезный граф Андре де Бомон, состоящий при Жозефине с тех пор, как она превратилась в императрицу, тоже не дезертировал, но он только что избран депутатом, и ему, наверно, придется надолго отлучаться. А его присутствие чрезвычайно важно, просто необходимо. Он готов на все, чтобы угодить изгнаннице, и выказывает галантность, достойную старого режима. В своем усердии, которое остальные члены «дворика» находят чрезмерным, он подчас подменяет собой даже лакеев.

Если такие фрейлины, как г-жи де Кольбер, де Канкло, Октав де Сегюр, д'Агессо, д'Оденард, де Вьей-Кастель — последние две были почетными фрейлинами, — уже отправились или вскоре отправятся в Наваррский замок, то г-жи де Тюренн и Вальш под различными предлогами не присоединяются к бывшей императрице в ее нормандском замке. Что до г-жи де Ремюза, то по состоянию здоровья она вынуждена будет вернуться на свой пост несколько позднее.

Дешан, статс-секретарь при Жозефине, тоже остался на своем месте. Будучи также кабинет-секретарем императора, он, чтобы не разлучаться с экс-императрицей, был вынужден отказаться от второй своей должности. Но Жозефина, разумеется, выплачивает ему всю сумму пенсии, которую он потерял, отдав изгнаннице предпочтение перед ее бывшим мужем.

Из трех камергеров в Париже остался один Монтолон. Тюрпен де Криссе, милый сердцу Жозефины Ланселот, по-прежнему с ней, а для нее это главное. Граф де Вьей-Кастель, с которым у нее был, кажется, идиллический роман в 17 91, тоже рядом. Если верить такому злоязычнику, как его сынок-мемуарист, граф выступал утешителем Жозефины в Наваррском замке. Присутствие Тюрпена делает такой «возврат нежности» маловероятным.

Обошлось без существенных отпадений и на конюшенной службе, где царит теперь обер-шталмейстер князь Гонорий Монакский, наследник Гонория IV и преемник г-на д'Арвиля и генерала Орденера. Конечно, это слишком громкое имя для начальника дворцовой службы. Но ведь сказал же Наполеон, когда один из его придворных за неимением подноса подал ему письмо в собственной шляпе: «Прислуживать умеют только аристократы». У обер-шталмейстера двое помощников: д'Андло, также отпрыск весьма древнего дома, и Пурталес, не имеющий права на дворянскую приставку «де», но посчитавший необходимым украсить себя ею. Не будем его этим попрекать.

Г-жа Гадзани, которая замужем за главным сборщиком налогов по департаменту Эры, решила остаться. Имели, однако, место кое-какие изменения среди женщин, занятых гардеробом и уборами, с которыми Жозефина в личном плане ближе всего. Тем не менее она сохранила м-ль д'Аврийон, г-ж Шарле, Фурно и Фейари. Остались с ней и два камер-лакея — Гасс и Глатиньи, которые состояли еще при Людовике XVI, а позднее поступят на службу к Людовику XVIII.

Каждые две недели в замке появляется немец-педикюрист во фраке с шитьем, при шпаге и с саквояжем. Но императрица потеряла своего парикмахера Дюплана, и эта потеря для нее особенно чувствительна. Каждый муж знает, какую важность подобный персонаж представляет собой для его спутницы жизни, и эта важность год из года все возрастает. Так вот, Дюплан с очень давних пор, еще тогда, когда «Роза» не стала генеральшей Бонапарт, причесывал Жозефину, а заодно стриг и самого императора, Наполеон, убежденный, что хорошо причесывать новую императрицу способен только Дюплан, вызвал его.

— Сколько вам платила императрица Жозефина? — спросил он.

— Двенадцать тысяч франков, государь.

— Я назначаю вас куафером императрицы Марии Луизы, оставляю вам прежний оклад, но с условием, что вы будете причесывать только ее.

— Государь, ее величество императрица Жозефина позволяла мне причесывать других дам, что давало мне столько же.

— Хорошо, — заключил Наполеон, — кладу вам двадцать четыре тысячи на условии, что вы будете причесывать только императрицу Марию Луизу.

Подобное условие, которое она находит «некрасивым приемом», оскорбляет Жозефину «до глубины души», и у нее из глаз катятся крупные слезы. «Это произвело на нее глубокое впечатление, — рассказывает м-ль д'Аврийон, — потому что она усмотрела в таком поступке прелюдию к жертвам, которых могут потребовать от нее впоследствии».

Над всем этим мирком царит новый генеральный интендант Пьерло. Он раздувается от важности, а «дворик» всячески затрудняет ему жизнь. Он хочет поприжаться, но плохо выбирает точки приложения своих усилий — например, упраздняет кофе, подававшееся горничным после еды. Его решение вызывает целую бурю, улегшуюся лишь после того, как Жозефина отменила это распоряжение.