— С утра? — возмущенно встряла Полин. — Яльга, проснись и пой! Полдень на дворе!

— Щас спою, — хмуро пообещала я и полезла за штанами.

Штаны — сухие, чистенькие и даже отглаженные — лежали на моей постели. Натянув их, я подумала, что здешнего домового надо бы поблагодарить. Если, конечно, сегодня Генри ходит без косичек.

Алхимички собрали жидкость в мензурку и плотно закрыли крышкой. Разговаривали они мало и непонятно, в основном употребляя термины. Моего уровня познаний в алхимии едва хватало, чтобы определить основной ход мысли, на подробности же, каковые, вестимо, для практики куда важнее, меня уже не хватало. Отчетливо ощутив себя лишней, я материализовала расческу и вышла из избы.

Видно, солнце шпарило еще с утра: крыльцо под босыми пятками оказалось почти горячим. Навстречу мне с лаем бросился рыжий пес. Я потрепала его по висячим ушам, села на верхнюю ступеньку и начала расчесывать волосы. Собак вертелся кругом, любопытно тычась в меня холодным носом; несмотря на все помехи, я все же заплела косу и отправила расческу обратно в семнадцатое измерение.

Вампиров нигде не было видно; солнце стояло над лесом почти в верхней точке, и я, вспомнив про полуденных духов, слегка заволновалась. Впрочем, места здесь были такие тихие и спокойные, что страх прошел сам собой. Если здесь и живут фэйри, то с ними всегда можно мирно договориться.

Я с чувством пошевелила пальцами на ногах, вспомнила вчерашнюю историю про музыкального Генри и весело фыркнула, щурясь на солнце. День был такой хороший-хороший; умей я плавать, я бы сбегала сейчас на озеро, но в нескольких шагах от берега там начиналась приличная глубина, а я сомневалась, что Генри услышит из леса мой сдавленный подводный бульк. Да и вообще, сидеть здесь, на теплом крыльце, смотреть на небо и на лес, наслаждаясь теплом поистине летнего дня, было ничуть не хуже.

Пес устал бегать и плюхнулся рядом со мной, вывалив розовый язык. Я лениво погладила животное, и оно согласно застучало по земле хвостом.

В Академии так не посидишь…

В Академии!..

Я едва не подпрыгнула, вдруг и во всех подробностях вспомнив сегодняшний сон. Нет, можно, конечно, списать его на возбужденное сознание, тоску по альма-матер и по кабинету Буковца, в котором мне было читано столько моралей, — но что-то подсказывало, что эльфийские психологи могут тихо курить в сторонке. Слишком уж оно… настоящее, что ли? — да и вообще, чего такого, если ученице Академии снятся вещие сны?

Но если принять этот сон за вещий…

Я закрыла глаза и вдумчиво представила, что с нами сделают по прилете. Если здешние места и впрямь считаются опасными — хотела бы я, кстати, знать, какой олух их таковыми счел! — то пребывание в них, пускай и не по нашей вине, явно перевесит и мгымбра, и лягушек, и даже олимпиаду по некромантии. Ладно Рихтер, ему еще я, может, объясню, что все вышло случайно, а вот Буковец, как тот берсерк, из боевого состояния выводится только пятью ударами топора по голове. Плохо будет всем, а мне, как рецидивистке, в первую очередь.

Да и Рихтер тоже, прямо скажем, не малина… Я представила еще, как мне ясно, кратко, выразительно и аргументировано доказывают, что мой профессионализм близок даже не к нулю, а к отрицательной величине, и совсем уж затосковала. Невероятно, но Эгмонту удавалось то, к чему так безнадежно стремился директор, — он ухитрялся что-то во мне будить: не совесть, так чувство долга. Совесть во мне будил Марцелл. Представив, как опечалит бестиолога мое возвращение, я прониклась и исполнилась живейшего сочувствия.

— Яльга, чего спишь? — раздался веселый голос, и я мигом распахнула глаза. Надо мной возвышался Хельги, и на меня падала коротенькая полуденная тень.

— Александр, — томно попросила я, цитируя какого-то из древних философов, — не заслоняй мне солнце!

— Нет проблем, — легко согласился вампир. Обернувшись, он заорал: — Эй, солнце, иди сюда!

Я заинтересованно вскинула брови, но через пару секунд была вынуждена их опустить. Вместо светила, наверняка расслышавшего зычный вампиров окрик, рядом со мной возник Генри Ривендейл — уже почти не кудрявый, а максимум слегка вьющийся. Пес радостно бросился к нему навстречу; я отметила, что девушки и собаки частенько совпадают в оценках, и пододвинулась, освобождая вампирам дорогу.

Вместо того чтобы проходить, Генри сел рядом — пес обиженно раскрыл пасть, ибо вампир занял точнехонько его место. Хельги, которому крыльца не хватило, широко зевнул и смачно потянулся, широко расправив черные нетопыриные крылья.

— Эй, — удивилась я, — а как они у тебя сквозь рубашку проходят?

— Элементарно, — поведал он, борясь со вторым зевком. — Через прорези.

— Нам взрыв показался или он в самом деле был? — небрежно спросил Ривендейл, щурясь на солнце сквозь челку.

— Был, — заверила я. — Еще какой. Меня чуть с кровати не сдуло… Что они там варят?

Герцог пожал плечами:

— А-а… какую-то мрысь. Полин пищит от восторга, говорит, большущая редкость.

— Ага, и все записывает, — подтвердил Хельги. — В то-олстую такую тетрадку. Как у нее все только в сумочку помещается?

— А это, — наставительно сказала я, — есть большая женская тайна. Почти как состав помад… правда, Хельги?

В следующий момент мне пришлось закрываться сразу от трех малых пульсаров, с завидной синхронностью рванувших в мою сторону. Делать их, несмотря на все старания Матильды, умели все: сразу по возвращении из военно-исторической командировки Эгмонт устроил практический зачет, по которому я получила первую в жизни тройку. Комментировать магистр ничего не стал, но первым, что мы увидели на следующем занятии, стал большой плакат «Скелет боевого пульсара».

— Язва ты, Яльга! — открыл мне Хох-ландию вампир, дуя на обожженные пальцы. — Кто, хотел бы я знать, на тебе женится?

— Мне тоже интересно, — безмятежно согласилась я. — Будь спокоен, за тебя я не хочу!

— Не любишь ты меня, — с печальной миной подытожил вампир. — И не понимаешь.

Я помотала головой:

— Наоборот, понимаю. Вот как понимаю, так и люблю!

— Да? — с подозрением спросил Хельги. Фраза явно показалась ему двусмысленной, но показывать этого он не захотел. — Ну тогда ладно. Живи пока.

— Уже живу…

Солнце жарило сверху, по-летнему торопливо посылая лучи во все, что подвернется. Мне давно уже было жарко, но я не собиралась уходить: там, где я выросла, было куда теплее, и половину лыкоморского года я тихо мерзла, недобрым словом поминая местный климат. Так хоть сейчас отыграться, что ли!

— Яльга! — вывел меня из задумчивости Ривендейл. — Ты чего спишь?

— Я не сплю, я греюсь… И вообще, раз уж мне злобные алхимички поспать не дали, должна же я восстановить утраченное?

— Ладно, — подозрительно легко согласился Генри. — Тогда молоко мы выпиваем без тебя.

Я мигом распахнула глаза:

— Какое молоко?

Герцог пожал плечами:

— Ну какая разница? Ты же сама сказала, что хочешь спать…

— Генри, не буди во мне зверя!

— Это мгымбрика, что ли?

— Р-р-ривендейл!

— Хозяйка молока привезла, — объяснил вампир. — И творога, кстати. Там, кажется, притихли, значит, скоро обед. Для особенно сонных — завтрак. Но если ты предпочтешь досыпа…

В избе вновь громыхнуло, за окнами на мгновение вспыхнул синий свет. Рыжий пес тут же залился лаем.

— Но до обеда молоко может и не дожить, — прокомментировал Хельги. — Оно же ведь тоже реактив.

Я вскочила на ноги:

— Значит, его надо спасать! Все, кто любит меня, за мной!

— Скорее уж кто любит обедать… — ворчливо исправил вампир.

Но меня уже было не остановить.

Когда мы влетели в избу, опыты и впрямь уже кончились. Полин, сияя аки ясно солнышко, любовно протирала тряпочкой миниатюрный флакон из темного стекла. Еще пять флакончиков стояло перед ней на столе. Колдунья невозмутимо убирала в шкаф реактивы, а домовой мыл в ведре лабораторную посуду, недовольно ворча что-то про «вестимо, полдень, обедать надоть» и «избу взорвут — и не заметят». Нас тут же пристроили к трудовому процессу: Хельги погнали в огород за петрушкой, Генри — за шаньгами в погреб, а мне выдали тряпку и велели протереть стол.