Под ромские завывания во двор кубарем вылетел Генри Ривендейл. Эффект превзошел все ожидания: из всей одежды на нем были одни только подштанники да фамильная шпага, зажатая в руке. Все это плюс бешенство, придавшее благородным чертам герцога окончательный и бесповоротный романтизм, исторгло из девиц еще один слитный возглас.
Из Генри тоже чего-то такое вырвалось, но сомневаюсь, что это было слово «Бис!». Вот она, великая сила искусства — до печенок пробрало, до селезенок! В горле застряло, говорить мешает!..
Едва я успела додумать эту самую чуточку лицемерную мысль, как Ривендейл со сдавленным рычанием бросился в нашу сторону. Близнецы одновременно прикрылись гитарами, продолжая извлекать из струн залихватскую мелодию; эльф же гитарист, не ожидавший такого эффекта, неожиданно выдал вместо «ай, нанэ-нанэ!»:
— Вай, кало ромэнгиро джуклоро![3]
— Розмар ман о кхам![4] — охотно и чуть более в тему откликнулась я.
Настигшее нас возмездие в лице Ривендейла цепко схватило меня за плечо свободной рукой. Встряхнуло; я ойкнула, почти что услышав, как трещит ключица.
— Ты! Ты!..
Лицо у Генри было такое… вот тогда я и поняла, что называется «состояние аффекта». Девицы затаили дыхание, ожидая свежий труп; право слово, до него было недалеко, в карих глазах Ривендейла горел абсолютно непацифистский огонь.
Меня спас Хельги Ульгрем, как нельзя вовремя оказавшийся рядом.
— Генри, ты где такие подштанники покупаешь? — громко восхитился он, проталкиваясь в первый ряд. — Я тоже такие хочу! Или они только герцогам полагаются?
Публика, и я в том числе, дружно уставилась на рекомое. М-да. Подштанники были классные и жутко дорогие: из тончайшего эльфийского полотна, не везде такие купишь. Все бы ничего, но ткань сплошь покрывала эльфийская же вышивка — изящная, конечно, стильная и все такое, но как-то плохо вязавшаяся с общим героическим образом. Согласитесь, мужественные герои не ходят в вышитых подштанниках. У мужественных героев все детали туалета кольчужные.
Тут и до Генри, кажется, дошло, в каком виде он выскочил на улицу. Еще крепче сжав шпагу, он метнулся обратно — только пятки сверкнули. Меня, слава богам, он перед этим отпустил, а не то лететь бы мне носом вперед с последующим приземлением в брусчатку.
Стало тихо.
— Коллега Рихтер, — прозвенел в абсолютной тишине хрустальный голосок Эльвиры Ламмерлэйк. Алхимичка, которую до того никто и не заметил, стояла у двери в корпус, изящно облокотившись на ошалевшего от такого внимания мраморного льва. — Я никак не ожидала, что вы прививаете студентам вкус к прекрасному! Даже в столь неожиданных ракурсах — на уровне подштанников! Это достойно всяческого уважения. Я приложу все усилия, чтобы ваш опыт распространился и по другим учебным заведениям…
— Не стоит трудиться, — прозвучал в ответ другой знакомый голос — бывалые эльфы начали оглядываться, заодно отыскивая и его источник, и пути отступления. Источник обнаружился легко, пути же были надежно перекрыты. — В других учебных заведениях, коллега Ламмерлэйк, нет такого замечательного, во всех отношениях творческого студенческого коллектива. Пока нет. Но мы можем поспособствовать.
— Ну что вы, коллеги. — Это была уже Шэнди Дэнн, вынырнувшая как из-под земли (впрочем, кто знает?). — Идея не такая уж и плохая, да и воплощение превосходно. Дети пытаются самореализоваться — это понятно в столь юном возрасте. Зачем же мешать? Я полагаю, все четверо… нет, пятеро участников концерта с радостью повторят его в виде гастрольного тура. А полученный гонорар Академии не помешает. У меня, например, в кабинете на потолке краска облупилась…
— И вообще, адепты молодцы, — возвестила алхимичка. — Указали нам на нашу недоработку! Студенческой самодеятельности-то у нас и нет! Ничего, теперь все в обязательном порядке будут посещать курсы по хоровому пению, пению соло, игры на народных инструментах, танцевальному искусству, мастерству сценического костюма и грима. Воспитанию чувства патриотизма также весьма поспособствует хоровое исполнение гимна Академии — скажем, по пятницам, после занятий. Можно перед. Ваше мнение, коллеги?
— Все бы ничего. — К кучке магистров присоединился еще и директор. — Вот только гимна у Академии на данный момент нет…
— Бесспорно, глубочайшая недоработка! — поддакнула Шэнди Дэнн.
— Нет — значит, будет! — железным тоном, мало походившим на прежнее щебетание, отрезала Эльвира. — До пятницы время еще есть. Задание обязательное! Все, все свободны. Спасибо за концерт. Время пошло!
Народ радостно рванул во все стороны. Я подхватила юбки и боком-боком побежала ко входу, но аккурат у меня на дороге возник любимый наставник. На лице у него печатными буквами было написано невероятное желание придушить меня прямо здесь.
— Ой, простите, — пискнула я, решив нахально обежать магистра стороной.
Но не тут-то было: Эгмонт крепко ухватил меня за то же самое плечо, что и Генри, надавив на ту же многострадальную кость. Я взвыла в голос; Рихтер, не поддавшись на провокацию, хватку ослабил совсем чуть-чуть.
— К вам четверым это точно никак не относится!
— И насчет гимна тоже? — с надеждой спросил Эллинг.
— И насчет гимна, — ласково заверил Рихтер. — У вас будет особенное задание. Вы у меня адепты творческие, вам без дела не сидится…
К последней фразе запасы ласковости иссякли, уступив место чему-то диаметрально противоположному. Я невольно начала вспоминать, как конкретно делается большой боевой пульсар; заодно вспомнилось, как легко это самое соорудил однажды Эгмонт, — а сейчас ему определенно не хватало только причины. Я представила, как Генри Ривендейл утрамбовывает мой хладный труп в недостроенную стену, а Рихтер поливает сверху цементом, и мне стало совсем уж нехорошо.
Таким образом, процессия, направлявшаяся в магистерский кабинет, выглядела следующим образом. Сначала мы с Эгмонтом (мое плечо он так и не отпустил, и правильно, а то только бы меня и видели!); за нами, вытянувшись гуськом, следовали трое эльфов с гитарами наперевес. Парики у близнецов сбились набок, но рубахи алели по-прежнему воинственно и непреклонно.
Эльф-гитарист, замыкавший процессию, ажно сиял от счастья. Никогда прежде, судя по всему, он не испытывал такого выброса адреналина в кровь.
«Хорошо, хоть кому-то хорошо», — мрачно подумалось мне.
Кабинет был знакомый, можно сказать — родной. С последнего моего сюда визита ничего особенно не изменилось; я попыталась вспомнить, когда случился этот самый последний визит. Кажется, еще на Савайн, после мгымбра… мрыс дерр гаст, а как давно это было!
Мы зашли, сгрудились возле двери. Отходить от нее подальше никому отчего-то не хотелось — окна все равно были зарешеченные, да и прыгать высоковато. За девять месяцев обучения на боевом факультете — у близнецов и того больше, а про эльфа-гитариста ничего не знаю — я успела привыкнуть, что первой мыслью, являющейся мне в помещении, становится: «А как бы, ежели чего, отсюда можно удрать?»
А удрать хотелось. Бесстрастное выражение, застывшее на лице Рихтера, вряд ли смогло бы хоть кого-нибудь обмануть: сквозь него изумительно просматривалось бешеное желание придушить всю нашу четверку голыми руками. Это о чем-то да говорило; жить хотелось всем, поэтому мы переминались с ноги на ногу и старательно изображали оскорбленную в лучших чувствах невинность.
— Ну? — наконец нарушил молчание Эгмонт.
Эльфы одновременно ткнули меня локтями под ребра.
— Мы ничего плохого не сделали! — вздрогнув, горячо заверила я магистра. — Мы всего лишь хотели поздравить нашего сокурсника с днем рождения! Праздник у человека… то есть у вампира конечно же!.. Не каждый день сто пятьдесят лет исполняется!
— Да неужели? — Рихтер был на удивление немногословен.
— Истинно так! — с достоинством согласилась я, больше всего опасаясь, что эльф-гитарист с перепугу еще раз обнаружит фрагментарное знание ромского языка. Раз уж его на собачках заклинило: ляпнет еще чего-нибудь в духе «борзо джуклоро»[5] — объясняй потом Эгмонту, что не нарочно! — Понимаете, магистр Рихтер, мы хотели сделать… что-нибудь необычное. Оригинальное. Но у нас же опыта не шибко много, так? Вот мы и обратились к литературе.
