Теночтитлан.

Год 2-й Тростник, день 1-й Точтли

Лицо его пересекал шрам — длинный и узкий, похожий на затаившуюся под кожей белую змейку. Если бы не эта змейка, Эрнандо Кортеса можно было бы назвать красивым.

Когда-то давным-давно, еще в университете Кордовы, один не в меру ретивый рыцарь-футувва, оскорбленный шутливым мадригалом в свой адрес, вызвал Кортеса на сабельный поединок. Молодой Эрнандо уже тогда одинаково хорошо обращался и с пером, и с саблей, в чем и поспешил убедить задиру. Однако, перед тем как покинуть мир живых, футувва успел сделать удачный выпад, рассекший противнику лицо от правой брови до подбородка. Зашить рану смогли не сразу, поскольку на место поединка примчались, пылая жаждой мести, родственники убитого, и Кортесу пришлось спасаться бегством. Несколько дней он скрывался в семье друга своего отца, старого бакши Сулеймана, дочь которого славилась своими вышивками по шелку. Она-то и стянула края раны тонкими крепкими нитками, ловко орудуя стальной иглой. Кортес до сих пор помнил прикосновения ее прохладных пальцев. Девушка была и впрямь хороша, в других обстоятельствах Эрнандо, возможно, даже попросил бы у Сулеймана ее руки, но родичи футуввы шли по его следу, и ему пришлось бежать из ал-Андалус. В порту Кадиса он завербовался в бандейру, отплывавшую куда-то за Западное море. О землях, лежащих далеко на закате, рассказывали всякое, но у Кортеса не оставалось времени на раздумья. Так он попал на Драконьи острова.

С тех пор прошло много лет, и никто не узнал бы теперь в крепком, как гранитная глыба, обожженном жестоким тропическим солнцем воине того юношу, который сошел когда-то с борта дангии[3] на пристань ал-Сипана, захлебываясь ароматным воздухом страны чудес. Во всяком случае, Кортес не сомневался в этом до того момента, когда человек в черном плаще перегнулся к нему через залитый вином стол и назвал имя Кемаля ибн-Валида.

Вокруг стоял ужасный шум — как обычно в питейных заведениях Теночтитлана в дни великих праздников. Мешики, весь год строго ограничивающие себя в употреблении спиртного, в эти дни превращались в самых отчаянных пьяниц на свете. В центре полутемного зала гулко бухал барабан, звенели медные тарелки, дребезжали кастаньеты из собачьих черепов. В дальнем углу кого-то били, визгливо смеялись девки, выкрашеный зеленой краской тотонак стоял на четвереньках посреди длинного, уставленного кувшинами с октли стола и громко рычал, изображая ягуара. Расслышать что-нибудь в таком грохоте и гуле казалось невозможным, но человек в черном плаще говорил почти беззвучно, одними губами, и Кортес его понял. Кемаль ибн-Валид — так звали молодого задиристого футувву, которого он прикончил на Площади Цветов пятнадцать лет назад. "Неужели все эти годы его родня искала меня, — подумал Кортес, незаметно нашаривая на поясе рукоять меча, — искала даже здесь, в стране, где правосудие халифа почти бессильно?" Он приготовился резко вскочить, опрокинув тяжелый стол на человека в черном, но тот выставил вперед пустые ладони и едва заметно мотнул головой, давая понять, что не ищет ссоры.

— Садись, — коротко приказал Эрнандо, кивком указывая незнакомцу на низкую скамью по ту сторону стола. — Налей себе вина и говори, что тебе нужно.

Человек в черном вежливо поклонился и опустился на липкую от пролитого октли дубовую лавку. На стоявший перед Кортесом кувшин он даже не взглянул.

— Благодарю тебя, — произнес он по-арабски, — но пить я не стану.

— Назови свое имя, — потребовал Кортес. — Поскольку мое ты, я полагаю, знаешь.

Незнакомец тонко улыбнулся. На вид ему было лет пятьдесят, и опасным он не выглядел — худое смуглое лицо со впалыми щеками, умные внимательные глаза, ухоженные руки с гладко отполированными ногтями. Не наемный убийца и не судебный чиновник, а, скорее, придворный, неизвестно как попавший в этот вертеп. "Интересно, — подумал Кортес, — понимает ли он, чем рискует, очутившись здесь в самый разгар праздника Ицкитекатля? Праздника бога вина, когда все, кроме безусых юношей, получают право пить сколько угодно октли, когда захмелевшие мешики решают свои споры с помощью острых обсидиановых ножей, когда никто не ведет счет зарезанным в пьяных драках или утонувшим в каналах Теночтитлана… Возможно, правда, он пришел сюда не один". Кортес осторожно оглядел зал, выискивая взглядом тех, кто мог бы сопровождать человека в черном. Ни одного мавра он не увидел. За соседним столом громко хохотали его лейтенанты Диего и Эстебан, развлекавшиеся с девчонками-отоми из ближайшего Дома Радости, но, кроме них, все посетители заведения были мешиками.

"Очень глупый, — решил Кортес. — Или очень смелый. Впрочем, одно другому не мешает".

— Тубал, — коротко представился незнакомец. Эрнандо прищурился.

— Еврейское имя. А вина не пьешь. Почему?

— Мои родители были иудеями, — пожал плечами Тубал, — а я принял веру Аллаха. Однако позволь мне перейти к делу. Я секретарь одной весьма важной персоны, которая находится сейчас в Теночтитлане под чужим именем. Мой хозяин хочет видеть тебя, футувва Кортес. Немедленно.

— Ты называл какое-то имя, — равнодушно проговорил Кортес, наливая себе стакан октли. — Изволь объяснить, что ты имел в виду. И запомни, кстати — я не футувва, а христианин-кабальеро. Я не изменял вере своих отцов, чалла.[4]

Если его собеседник и был оскорблен подобным замечанием, то виду не подал.

— Имя Кемаля ибн-Валида хорошо знакомо моему хозяину, — спокойно ответил он. — Знает он и тех, кто до сих пор не оставил мысли о мести убийце этого достойного юноши. Это не угроза, кабальеро. Но если ты не захочешь встретиться с моим хозяином, имей в виду: срока давности для таких преступлений не существует…

— Если это не угроза, то я не кастилец, — хмыкнул Кортес, пристально вглядываясь в непроницаемое лицо Тубала. — Что нужно от меня твоему хозяину?

— Он скажет тебе об этом сам. Поверь — я действительно не знаю, о чем пойдет разговор. Во всяком случае, о своей безопасности можешь не беспокоиться…

— День, когда я перестану беспокоиться о своей безопасности, будет днем моих похорон. Где находится твой хозяин?

Тубал едва заметно вздохнул — как показалось Кортесу, с облегчением.

— Я проведу тебя. На улице нас ожидает паланкин с носильщиками…

— Нет, — перебил его Эрнандо. — Никаких паланкинов. Поедем верхом — ты, я и мои люди. Если у тебя нет коня, поедешь позади одного из моих лейтенантов.

— Невозможно, — покачал головой Тубал. — Место вашей встречи должно остаться тайной для всех.

Кортес пожал плечами и снова наполнил опустевший кубок.

— Как хочешь. В таком случае можешь передать своему хозяину, что встреча сорвалась по твоей вине.

Тубал тихо пробормотал что-то на неизвестном кастильцу языке.

— Решай, — равнодушно сказал Кортес. — И решай быстрее — у меня есть кое-какие планы на эту ночь.

— Хорошо, кабальеро, — Тубал изогнул тонкие губы в слабом подобии улыбки. — Мы поедем верхом. Но твои люди будут ждать тебя снаружи.

— Я не люблю, когда мне ставят условия, — Кортес повернулся к своим лейтенантам и поднял руку. Диего был слишком занят тем, что виднелось в широком вырезе рубашки черноволосой отоми, но Эстебан заметил призыв командира и, оттолкнув свою девушку, подскочил к столу. — Мы уезжаем с этим человеком. Сейчас же.

— Да, сеньор, — четко ответил Эстебан, подозрительно разглядывая Тубала. Видно было, что он хочет спросить командира, зачем понадобилась такая спешка, но не решается это сделать в присутствии постороннего. Кортес одобрительно кивнул. Эстебан не относился к числу самых сообразительных его лейтенантов, но у него имелось два неоспоримых достоинства: абсолютная преданность и полная неспособность скрывать свои мысли. — Я скажу Диего.

Кортес поднялся, поправляя перевязь меча. Верткий, словно колибри, продавец вина немедленно подскочил к нему откуда-то сбоку и протянул клочок кактусовой бумаги с мешикскими каракулями. Кастилец недовольно нахмурился. Бегло говоря на языке науатль, он так и не выучился разбирать местное письмо, а спрашивать, что написано на бумаге, было унизительно. Он вытащил из мешочка на поясе щепотку гладких, как шелк, зерен какао и высыпал в коричневую ладонь торговца.