Все это похоже на сон. Берг начинает расплываться в моих глазах, уши наполняются шумом, отец что-то говорит, но, падая к его ногам, я ничего не слышу.

А потом начинается сон или, скорее, что-то другое. Эвери уже не на стадионе, и отца возле него нет; как нет, в сущности, никого. Он находится один в комнате, где как будто есть стены, потолок и пол, однако, поглядев на них, нельзя понять, существуют они на самом деле или нет.

Впрочем, нет, он не один. В комнате находится какой-то мужчина. Подобно стенам, лицо его расплывается, однако Эвери понимает, что незнакомец облачен в смокинг — похожий на тот, который он видел на свадебной фотографии родителей.

— То, что случилось сейчас, на деле не происходило, — говорит мужчина.

Эвери двенадцать лет, и он говорит:

— Нет, было, я видел все собственными глазами.

— И где же ты видел это?

— На стадионе Бриггса, на матче. Я поймал этот мяч во время игры, — говорит Эвери, протягивая мяч мужчине, чтобы тот поверил ему. Мяч остался в его руке, а значит, хоум-ран был.

Но на ладони его не мяч, а монетка в четверть доллара, подобная той, которую папа Эвери только что подбрасывал в воздух. Четвертак 1936 года чеканки с тремя короткими параллельными бороздками поперек правого крыла орла.

— А где мой мяч? — Эвери оглядывает комнату.

— Мяча не было. В твоей руке находится то, что ты поймал.

— Ну да, — с недоверием отвечает Эвери. — Тед Вильяме не сумел бы выбить с поля четвертак. Хэнк Гринберг тоже. И Джимми Фоккс. И ты думаешь, я поверю в то, что Моу Берг сделал это?

— А что у тебя в руке?

— Четвертак.

— Видишь? Его-то ты и поймал.

— Ну, нет. Значит, ты украл его, так? Ты украл мой мяч.

— Эвери, послушай меня. Есть веские основания для того, чтобы это был четвертак.

— Конечно, есть. Это четвертак, потому что ты украл мой мяч и оказался такой дешевкой, что дал мне за него только четверть доллара. — Эвери бросает монету в мужчину, однако она замирает на полпути между ними, вращаясь так, как вращалась в летнем воздухе на стадионе Бриггса.

— Ну вот, ты сделал это, — говорит мужчина.

Куда я иду, где я был, почему я знаю одновременно и то, и другое? Мне семьдесят два года, и я ушел в отставку с исследовательского полигона "Дженерал Моторс" в приморский коттедж в Сил-Харбор, штат Мэн. С того дня как я видел (или не видел) хоум-ран Моу Берга, «Тайгерс» трижды выигрывали мировую серию — в 1945, 1968 и 1984-м годах. "Ред Соке" в ней не побеждали. Четыре года подряд они проигрывали по семь игр кряду. Последний раз, в 1986-м, болельщики "Ред Соке" уже было решили, что проклятие снято; но после того как посланный Муки Вильсоном низкий мяч нашел себе путь между ног Билла Бакнера, все решили, что уж лучше бы "Ред Соке" проиграли «Энджелс» из Лос-Анджелеса в плей-офф. Тогда бы, по крайней мере… но это все если, если, если… "Если бы у кур были губы, — говаривал мой папа, — они бы не кудахтали, а свистели". Не стоит задумываться над этим. Вырасти болельщиком "Ред Соке", в Детройте дело непростое, но я сумел сделать это — в основном потому, что симпатию свою тщательно скрывал, как и автограф Моу Берга под козырьком кепки "Тайгерс".

Летом я выношу радио на веранду и слушаю репортажи об играх "Ред Соке", провожая взглядом волны, набегающие от просторов Северной Атлантики. Волны разбиваются о берег, а мне хочется знать, нет ли там, в море, какой-то срединной точки, от которой волны разбегаются во все стороны. Неподвижной посреди вращающегося мира, как сказал Элиот.[21] Той, где возможности преобразуются в непреложные факты.

Если такое место существует, мне бы очень хотелось увидеть его, убедиться в том, что оно есть на самом деле. Мне бы очень хотелось знать наверняка: мой выбор убил моего отца или нет.

— Что-что? — переспрашивает Эвери.

— Четвертак в воздухе. И ты должен что-то сказать, прежде чем он упадет.

— Зачем? — Эвери вновь смотрит на мужчину, сидящего в кресле, которого не было здесь минуту назад. Четвертак вращается на уровне глаз.

— Надо решить, что будет.

— А что я решаю?

— У тебя есть два варианта, Эвери. Но от монеты зависит только один, поэтому начнем с главного. Позволь мне кое-что рассказать тебе. — Мужчина устраивается в кресле поудобнее. — Через полтора гог да Америка вступит в войну с Германией и Японией.

— Этого не будет, — возражает Эвери. — Рузвельт заявил, что мы останемся в стороне.

— Да, он так заявил. Но война тем не менее состоится.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что занимаюсь этим. Я знаю. Скажу точнее — это моя сущность. Я тот, кто знает.

Эвери, щурясь, разглядывает собеседника, пытаясь хотя бы на миг остановить это лицо так, чтобы его можно было рассмотреть.

— Ага, тот, кто знает! Ну, а знаешь ли ты, на кого похож?

— Ты не понимаешь меня, Эвери. Я принял этот облик только для того, чтобы тебе проще было увидеть меня.

— Мне стало бы легче, если бы у тебя появилось лицо, — возражает Эвери.

— Отлично, — отвечает мужчина. — Дай мне его.

— Это так просто? Собеседник кивает.

— Хорошо.

И мужчина получает лицо отца Эвери.

— Теперь тебе спокойнее? — спрашивает он.

— Скажи, а что это значит — "тот, кто знает".

— Я не существую, пока не возникает необходимость выяснить какую-то вещь. И когда я узнаю то, что следует узнать, тогда мое существование прекращается.

Эвери начинает понимать.

— Итак, ты существуешь только до тех пор, пока не знаешь того, что тебе необходимо узнать?

Мужчина с лицом отца Эвери кивает.

— Рассказывай свою повесть, — говорит Эвери.

Уходить на покой в девяностых годах — одно удовольствие. Особенно с такой работы, как у меня. Ты получаешь пенсию и страховку. Ты учишь лилии расти на морском побережье Мэна. Ты совершаешь утренние прогулки по национальному парку Акадия в обществе жены. Когда тебе становится скучно, можно давать консультации автомобилистам.

Соскучиться я не могу, потому что когда мне становится тоскливо, я начинаю вспоминать о Моу Берге, четвертаке и том июльском дне, когда отец отпросился с работы, чтобы сводить меня на игру.

Я заработал уйму денег на консультациях.

Мою жену зовут Донна. Она чуть выше меня и заметно худее, а волосы ее в точности повторяют цвет полной луны, высоко парящей в зимнем небе. Мы женаты тридцать семь лет, и я давно забыл, как можно любить другую женщину. Она хочет, чтобы я не торопился, чтобы наслаждался золотыми годами. Ей надо знать, почему я не желаю отправляться в Европу. Мы счастливы вместе, и наши дети нередко навещают нас.

Мне бы хотелось рассказать Донне, почему я не хочу ехать в Европу, однако я скрыл эту причину — так же, как прятал «вражеский» автограф под козырьком пропотевшей бейсболки "Детройт Тайгерс".

Моу Берг скончался в Нью-Йорке в 1972 году, пережив моего отца на двадцать семь лет. После его смерти мы с Донной впервые отправились в этот город.

— Есть такой ученый, которого зовут Вернер Гейзенберг, — говорит мужчина с лицом отца Эвери.

— Он немец? Мужчина кивает.

— Значит, мы будем воевать с ним, — заключает Эвери.

— Да. Гейзенберг уже очень знаменитый ученый, и после того как начнется война, он будет работать на фашистов, чтобы расщепить атом и создать атомную бомбу. И вот ты стоишь перед выбором: убьет Моу Берг этого Гейзенберга или нет?

— Моу Берг — убийца? Он ведь играет, в бейсбол!

— Сейчас — да. Но с началом войны он поступит в Управление стратегической службы и станет разведчиком Соединенных Штатов. Одно из его заданий в 1944-м будет предусматривать посещение лекции Гейзенберга. Бергу поручат убить Гейзенберга, если выяснится, что нацисты близки к созданию атомной бомбы.

— Ты сошел с ума, — говорит Эвери. — Я читал об атомных бомбах в «Эмейзинг». В жизни их не существует.

— Они будут существовать.

С сомнением в голосе Эвери говорит: